Легенда о Побратиме Смерти - Геммел Дэвид. Страница 24

— Нужно поговорить, — сказал он, жестом приглашая поэта сесть.

Зибен устал и уже сожалел о своем решении сопровождать Друсса. Он сел на мягкую кушетку и налил себе разбавленного вина.

— Только покороче, посол. Я должен прилечь хотя бы на часок перед отъездом.

— Речь как раз о вашем отъезде. Так не годится, поэт. Завтра хоронят королеву, и Друсс — почетный гость. Уехать сейчас было бы оскорблением худшего толка. Особенно сразу после бунта, который, что ни говори, начался из-за Друсса. Разве нельзя подождать несколько дней?

— Боюсь, что здесь мы имеем дело с чем-то непонятным для вас, посол. Друсс считает это долгом чести.

— Не пытайтесь меня оскорбить. Я отлично понимаю, о чем вы. Но Друсс не просил этого человека о помощи и потому не несет вины за его увечье. Друсс ничего ему не должен.

— Поразительно. Вы как нельзя лучше подтверждаете мои слова. Я говорю о чести, а вы о счетах. Послушайте меня: этот человек получил увечье, спасая Друсса. Теперь он умирает, и ждать больше нельзя. Врач сказал Друссу, что Клаю осталось жить от силы месяц. Поэтому мы выезжаем теперь же, как только доставят лошадей.

— Что за чушь вы несете! — взревел Майон. — Подумать только: волшебные камни, спрятанные в надирской долине! Какой человек в здравом уме способен поверить в эту... сказку? Я был в местности, куда вы собираетесь. Там кочует много племен. Даже караваны не ходят туда — разве что под усиленной охраной. Есть там одна шайка, которая зовется Спинорубами. Как вам нравится это название? Они перерубают хребты своим жертвам и бросают их в степи на съедение волкам.

Зибен допил вино, надеясь, что испытываемый им ужас не отражается на лице.

— Я понял вашу точку зрения, посол.

— Зачем ему это на самом-то деле?

— Я уже сказал вам. Друсс должен этому человеку — и в огонь пойдет, чтобы расплатиться. — Зибен встал, Майон тоже.

— Но вы-то зачем едете с ним? Он умом не блещет, и я еще могу как-то понять его простецкие взгляды на жизнь. Вы же — человек незаурядный. Разве вы не видите всей тщеты этого предприятия?

— Вижу, — сознался Зибен. — И это еще печальнее, ибо обличает полную несостоятельность моего незаурядного, как вам кажется, ума.

У себя в комнате Зибен помылся и растянулся на кровати. Удовольствие, которое обещала ему девица, успело уже улетучиться. Как и все удовольствия, испытанные Зибеном в жизни. Страсть сменяется легкой грустью о недостижимом. Идеальное счастье, как и мифическая идеальная женщина, все еще ждет где-то впереди.

«Зачем вы едете с ним?»

Зибен ненавидел опасности и дрожал при мысли о том, что его ожидает. А вот Друсс, несмотря на все его недостатки, живет полноценной жизнью, наслаждаясь каждым ее мигом.

Зибен чувствовал себя по-настоящему живым только рядом с ним: в поисках похищенной Ровены, на море в бурю, когда «Дитя грома» швыряло, как щепку, или в битвах, где каждое мгновение грозило смертью.

После своих странствий они с триумфом вернулись в Дренан, и Зибен сложил свою эпическую поэму «Друсс-Легенда». Она стала самой известной сагой в дренайских землях и была переведена на дюжину языков. За славой пришло богатство, за богатством — женщины, и Зибен с удивительной быстротой вновь погрузился в пучину праздной роскоши. Вздохнув, он поднялся с постели. Слуги приготовили ему одежду — штаны из бледно-голубой шерсти, высокие сапоги для верховой езды из мягкой кремовой кожи. Разрезы на пышных рукавах голубой шелковой рубашки открывали серую, тоже шелковую, подкладку, вышитую перламутром. Синий плащ, завершавший наряд, застегивался у горла плетеной золотой цепочкой. Одевшись, Зибен встал перед большим зеркалом и пристегнул перевязь, на которой висело четыре метательных ножа в черных ножнах, с рукоятками слоновой кости.

«Зачем вы едете с ним?»

Зибену очень хотелось бы ответить: «Потому что он мой друг», — и он надеялся, что в этом есть хотя бы доля правды. Но не это было истинной причиной.

— Я должен чувствовать себя живым, — сказал он вслух.

— Я купил двух лошадей, — объявил он Друссу, — чистокровку себе и ездовую тебе. Поскольку верхом ты ездишь, как мешок морковки, я счел, что она тебе как раз подойдет.

Друсс пропустил подковырку мимо ушей.

— Где это ты взял такие красивые ножички? — спросил он, кивнув на нарядную перевязь Зибена.

— Красивые ножички? Это превосходно уравновешенное смертельное оружие. — Зибен достал один клинок из ножен. Плавно закругленное книзу лезвие было острым как бритва. — Я поупражнялся с ними, прежде чем купить. Пригвоздил бабочку с десяти шагов.

— Твое искусство нам пригодится, — проворчал Друсс. — Я слыхал, надирские бабочки очень злые.

— Старые шутки самые лучшие, спору нет. Но эту уже пора проводить на покой.

Друсс старательно упаковал в седельные сумки вяленое мясо, сушеные фрукты, соль и сахар. Затянув ремни, он снял с кровати одеяло, туго скатал его и приторочил к поклаже.

— Майон недоволен тем, что мы уезжаем, — заметил поэт. — Завтра хоронят королеву, и он боится, что король воспримет наш отъезд как неуважение к постигшей его потере.

— Ты уже уложился? — спросил Друсс, взваливая сумки на плечо.

— За меня это делает слуга. Терпеть не могу эти сумки — шелк в них ужасно мнется. Рубашка или камзол, вынутые из них, не имеют никакого вида.

Друсс безнадежно покачал головой:

— Ты берешь с собой в степь шелковые рубашки? Полагаешь, что надиры оценят твой вкус?

— Увидев меня, они сочтут, что я бог! — хмыкнул Зибен.

Друсс снял со стены свой топор, Снагу. Зибен оглядел блестящие серебряные лезвия в виде крыльев бабочки, черную рукоять с серебряными рунами и с чувством сказал:

— Ненавижу это орудие.

Друсс спустился к входной двери. Посол Майон разговаривал с тремя королевскими гвардейцами, высокими молодцами в серебряных панцирях и черных плащах.

— Послушайте, Друсс, — сказал он. — Эти господа хотят проводить вас во Дворец Дознаний. Тут, очевидно, какая-то ошибка, но вам хотят задать несколько вопросов.

— О чем?

Майон откашлялся и провел рукой по аккуратно приглаженным серебристым волосам.

— Насколько я понял, в доме борца Клая произошло столкновение, в итоге чего человек по имени Шонан умер.

Друсс опустил Снагу на пол и скинул с плеча поклажу.

— Умер? От тычка в зубы? Ни в жизнь не поверю. Он был жив, когда я уходил.

— Вы пойдете с нами, — сказал гвардеец, выступив вперед.

— Соглашайтесь, Друсс, — вставил Майон. — Я уверен, что мы сможем...

— Ну, дренаи, довольно болтать. Этот человек обвиняется в убийстве, и мы берем его под стражу. — Солдат снял с пояса кандалы, и Друсс сузил глаза.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — начал Зибен, но опоздал: гвардеец уже наткнулся на правый кулак Друсса, угодивший ему прямо в челюсть, качнулся вбок и стукнулся головой о стену, потеряв свой шлем с белым плюмажем. Двое других ринулись вперед. Одного Друсс свалил боковым слева, другого — правым снизу.

Кто-то из поверженных простонал, и стало тихо.

— Что вы наделали? — дрожащим голосом воскликнул Майон. — Как могли вы напасть на королевских гвардейцев?

— Да вот так и смог. Ну что, поэт, ты готов?

— Вполне. Сейчас возьму свои вещи, и давай покинем этот город как можно скорее.

Майон без сил рухнул на мягкий стул.

— Но что я скажу им, когда они очнутся?

— Изложите им свои взгляды о преимуществе дипломатии над насилием, — посоветовал Зибен, потрепав посла по плечу, и бегом помчался к себе за вещами.

Лошади стояли у задней двери. Друсс приторочил свою поклажу и неуклюже влез в седло. Кобыла была шестнадцати ладоней высотой и сильная, хотя и вислозадая. Серый конь Зибена, той же вышины, был при этом, как и сказал поэт, чистопородным скакуном.

Зибен сел верхом и первым выехал на главную улицу.

— Ты, видно, от души врезал этому Шонану, старый конь.

— Не настолько, чтобы убить его. — Друсс покачивался, вцепившись в луку седла,