О сущности правосознания - Ильин Иван Александрович. Страница 60

Государство вообще не может существовать, если оно превращается в систему взаимного недоверия и подозрения. Если власть не доверяет гражданам, то это значит, что она ожидает от них дурных и противоправных деяний; она не надеется на их правосознание и потому признает их «неблагонадежными»; она испытывает их воленаправление как противогосударственное или противоправительственное, усматривает в их действиях «крамолу» и «диверсию» и при первом же поводе провозглашает их «внутренними или классовыми врагами». Но враги пребывают не в правовом единении, а в состоянии войны, и вот власть объявляет своему народу гражданскую войну. Все приемы международной войны во всей их отвратительности переносятся во внутреннюю жизнь государства и применяются к подданным, и притом с такими ухищрениями и извращениями, которые впервые были введены в историю человечества тоталитарным режимом: эти рабские концлагеря, эта пытка голодом, холодом, разлучением семей, унижениями, страхом, ночными и денными многочасовыми допросами, побоями, подкожными впрыскиваниями, отравлением при помощи газа (Аушвиц) и т. д. и т. д. Власть развивает напряженную и всеобъемлющую бдительность и предусмотрительность: внутренние враги окружаются целою сетью надзора, охраны и уловления; развивается политический сыск и шпионаж; создаются целые организации, которые должны разузнавать о «кознях» граждан, доносить на них, предупреждать их «козни» и даже больше – овладевать ими посредством мнимого участия в них, а в случае надобности – прямо организовывать мнимые заговоры. Идя по этому пути, власть берет на себя чудовищную задачу – мобилизации и оформления непокорной воли в стране в целях ее обессиления и искоренения: политическая провокация воспроизводит злейшие приемы международного злодейства и государственное управление переживает величайшую духовную деградацию. Власть выступает по отношению к гражданам в роли предателя, провокатора и палача: она не скрывает своего презрения и своей вражды к народу и открыто стремится воспитать рознь и измену в стане своих внутренних врагов. Политика власти становится циничной и бесконечно жестокой, она приобретает характер откровенной порочности, и это заставляет правительство заполнять свои ряды откровенно порочными людьми. Пути коварства и насилия становятся для власти обычными путями, и судьба ее оказывается судьбою самого зла: она делается предметом отвращения и заражает души мечтою о своей погибели. На подозрение, шпионаж и провокацию правосознание граждан отвечает страхом и презрением; оно постепенно привыкает соединять с идеею государственной власти представление о злонамеренности и порочности; административные органы становятся живыми центрами народной ненависти; и распадение государства оказывается у порога.

Недоверие народа к власти является столь же пагубным для государства. Народ, привыкший подозревать свою власть, подозревает в ее лице свою собственную волю; он не верит ни в свою силу, ни в свое благородство и потому пребывает в состоянии черни.

Согласно этому, государственная власть может покоиться на мнимой и на истинной основе; и первая всегда обеспечит ей слабость и вырождение. Мнимыми основами всегда были страх и насилие, интрига и обман, лесть и демагогия, подкуп и узурпация; словом, все то, что особенно свойственно тоталитарному государству; порочная власть, ищущая корней в порочности народа, есть тем самым власть обреченная. Истинною основою власти всегда будет духовное уважение и доверие народа к правительству и правительства к народу: каждая из сторон должна признать своим правосознанием – правосознание другой стороны и тем слиться с нею в некое волевое единство. Государство есть именно единство во множестве; множество субъективных воль, связанных единством цели и одинаковостью воленаправлений.

Такова третья аксиома правосознания. Совместно с другими аксиомами она указует два главных источника всякой кривды в правоотношениях: это есть или недостаточное признание права, или недостаточное признание человеческого духа. Правоотношение будет больным каждый раз, как участники его не признают цели права, или права вообще, или положительного права, или данного положительного права, или данного субъективного статуса; оно оказывается недугующим каждый раз, как участники его не уважают духовного достоинства в себе, или в другом, или в своей власти или не доверяют своей власти, или другому, или сами себе. Право есть нечто от духа и для души; в этом его назначение; в этом источник его бытия; этим определяется и его сила и его судьба.

Глава двадцать первая

ПРАВОСОЗНАНИЕ И РЕЛИГИОЗНОСТЬ

В понимании права и государства человечеству предстоит пережить глубокое обновление. Должен быть окончательно отвергнут гибельный предрассудок о «внешней» природе права и государства; должна быть усмотрена и усвоена их «внутренняя», душевно-духовная сущность. Право только «проявляется» во внешнем, пространственно-телесном мире; сферою же его настоящей жизни и действия остается человеческая душа, в которой оно выступает с силою объективной ценности. Государство в своем осуществлении «предполагает» наличность множества телесно разъединенных людей, территорий и внешних вещей; но именно человеческая душа остается тою средою, в которой зарождается, зреет, протекает – и государственная жизнь индивидуума, и жизнь государства как единого целого.

Вне духовного состояния множества индивидуальных душ – государства нет и быть не может: государственное состояние людей есть прежде всего и главнее всего их духовное состояние. Если право имеет полноту бытия, то только через правосознание, т. е. через право-чувствование, право-воление, право-мышление и, наконец, право-деяние. Если государство имеет полноту бытия, то только через душевно-духовное переживание и осуществление людьми его цели и его средств, его содержания и его формы. В истинном и полном смысле слова, – права и государства нет вне множества индивидуальных, но связанных постоянным общением правосознаний.

Именно этим определяется связь государственности со всею духовною культурою народа и особенно с его религиозною культурою.

Стихия государства есть стихия человеческого духа. Но именно в этой стихии зарождается и созревает – и прекрасное искусство, и истинное знание, и нравственное совершенство; сюда нисходит и божественное откровение. Единый и неделимый (ин-дивиду-альный) строй более или менее одухотворенной души осуществляет или, во всяком случае, призван осуществлять все безусловные ценности; и потому все возникающие отсюда ряды духовного восхождения пребывают в некотором – бессознательном или сознательном – взаимодействии. Это не значит, однако, что все эти ряды остаются равноправными или что каждый из них может, сохраняя свой объем и свою компетенцию, подчинить себе все остальные ряды. Так, взаимодействие познающей мысли и правосознания, правосознания и совести, эстетического выбора и правосознания – может считаться a priori предрешенным. Но эстетический вкус сам по себе не может претендовать на верховенство в вопросах правосознания; научное мышление само по себе не в состоянии направлять государственного деятеля; и даже совесть может оставить в некоторой беспомощности того, кто ведет борьбу за право. Одна религия оказывается здесь в исключительном положении.

Религия по самому существу своему претендует на руководительство во всех делах и отношениях. Она ищет и находит высшее слово и последнее слово; она указывает человеку то, через что сама жизнь его становится воистину жизнью и каждое действие получает свой существенный смысл, свое последнее освящение. Искусство, или знание, или добродетель сами по себе не объемлют всего человеческого духа и не указуют ему его высшей и последней цели; если же они получают такое всеобъемлющее и руководящее значение, то они выходят из своих пределов и приобретают значение религии. Тогда человек осуществляет религию совести, или религию мысли, или религию прекрасного; показания художественного чувства, или познавательной очевидности, или совести – становятся для него голосом божественного откровения и получают в его глазах соответствующий объем и компетенцию.