И возьми мою боль - Абдуллаев Чингиз Акифович. Страница 11

Среди прибывших выделялся высокий мужчина в традиционной кавказской папахе. Это был постоянный представитель чеченского правительства в Москве, приехавший сюда, чтобы узнать подробности нападения на дачу. Неожиданно в группе людей, спешивших к раненому, мелькнуло знакомое лицо. Цапов остановился, развернулся и изумленно сказал:

– Слава!

– Костя, – остановился мужчина, и через мгновение они стояли друг перед другом. Но не спешили здороваться. Просто смотрели друг другу в глаза.

Группа прибывших пошла дальше. И Стольников двинулся за ними. Цапов обернулся, глядя, как они подходят к палате, и задумчиво покачал головой.

– Ваш знакомый? – спросил у него подполковник Сабельников.

– Мой бывший напарник, – вздохнул Цапов, мрачно отворачиваясь и не добавив больше ни слова.

Вновь прибывшие подошли к палате, где уже их ждал врач.

– Больного нельзя тревожить, – категорическим тоном сказал врач, – я просто не разрешу его беспокоить.

– Как его здоровье, доктор? – спросил мужчина в папахе.

– Очень тяжелое, – честно сказал врач.

– Но он будет жить?

– Возможно. Если его не будут так часто беспокоить.

– С ним можно увидеться?

– На одну минуту. И только не всем вместе. Одному или двоим. Больного нельзя беспокоить.

Представитель обернулся. Увидел Стольникова. Он знал, что тот был доверенным лицом Махмудбекова. И, поманив его за собой, вошел в палату. Увидев их, офицер вскочил, недоверчиво глядя на вновь прибывших. Стольников подошел поближе и сжал руку раненого. Тот открыл глаза. Несколько мгновений он еще пытался осмыслить, что именно происходит. А потом произнес:

– Спа... си... те... ее.

– Про кого он говорит? – посмотрел на Стольникова чиновник.

– Про свою дочь, – пояснил Стольников, – ее тела не нашли на даче. Он думает, что ее похитили.

– У вас есть какие-нибудь просьбы? – наклонился над раненым мужчина в папахе.

– Ирада, – упрямо повторил Махмудбеков, – спасите ее, – снова выдавил он по слогам.

Мужчина выпрямился, посмотрел на Стольникова и вышел из палаты. В сопровождении своего помощника он пошел к выходу.

– Напрасно вы так нервничаете, – сказал ему по-чеченски помощник, – это бандиты, наркомафия. Они позорят наш народ. Когда мы все воевали, они торговали своим товаром. Из-за него не следует так беспокоиться.

– У него пропала дочь, – сурово сказал постоянный представитель, – ребенок не отвечает за своего отца. Кроме того, она дочь сестры нашего первого вице-премьера. Ты ведь воевал в его отряде. Значит, найти девочку мы должны обязательно. А чем занимается ее отец... Пусть он ответит за это по местным законам и перед самим Аллахом. Я думаю только о девочке.

Стольников тоже вышел из палаты. Рядом оказались двое людей Махмудбекова.

– Останетесь здесь, – приказал он, – у вас будут постоянные пропуска. Будете его охранять вместе с милицией.

– У нас нет оружия, – тихо сказал ему один из боевиков.

– Сидите здесь до утра, – упрямо сказал Стольников, – у вас есть руки и голова. Этого вполне достаточно. Утром приедут ребята из частного агентства. У них есть право на ношение оружия.

К нему подскочил майор, отвечавший за пост у палаты раненого.

– Я не позволю вашим людям находиться здесь, – нервно закричал он.

– А если он попросит чего-нибудь по-чеченски? – издевательски спросил Стольников. – Или ваши люди знают чеченский язык?

Майор замолчал. Он вытер пот со лба тыльной стороной ладони и обреченно махнул рукой. Лишь бы не было хуже, подумал он. А лишняя охрана не помешает. Эти чеченцы умеют драться, когда нужно, и своего вожака они будут охранять получше его сотрудников, резонно рассудил он.

Стольников выходил из больницы, когда увидел стоявшую на другой стороне улицы машину. За рулем сидел Цапов. Стольников оглянулся и, перейдя дорогу, подошел к машине. Сел в автомобиль рядом с подполковником и достал сигареты.

– Здравствуй, Константин, – сказал он.

– Я тебя и не узнал, – признался Цапов, – как ты здесь оказался?

– Я мог бы задать и тебе этот вопрос, – горько усмехнулся Стольников.

– Ты работаешь на него? – показал на больницу Цапов.

– А ты работаешь по-прежнему на государство? – парировал Стольников.

Они помолчали. Цапов тоже достал сигареты и закурил.

– Сколько лет мы не виделись, Слава, – миролюбивым голосом сказал он, – по-моему, лет десять.

– Ровно тринадцать лет и восемь месяцев, – желчно заметил Стольников, – я точно помню день, когда меня арестовали.

– Меня тогда не было в Москве, – тихо сказал Цапов, – я был в командировке, ты же знаешь.

– А когда вернулся, то уже ничего не мог сделать, – закончил за него Стольников.

– Неправда, – жестко возразил Цапов, – я писал в прокуратуру, подавал рапорты начальству. Я доказывал всем, что ты честный человек. Но я был тогда всего лишь лейтенантом. Обычным лейтенантом. Меня никто не хотел слушать. Я ничего не мог сделать.

– Сейчас ты, наверно, уже полковник, – издевательски сказал Стольников.

– Подполковник, – кивнул Цапов, – я же тебе объясняю, что ничего не мог сделать.

– Но ведь ты работал со мной. Был моим напарником, – упрямо настаивал Стольников, – они обязаны были поверить.

– В восемьдесят третьем милиции не верили, – мрачно сказал Цапов, – начались «андроповские чистки». Убрали Щелокова, к нам перевели Федорчука, который ничего не смыслил в нашем деле, но был убежден, что половина личного состава жулики и проходимцы. Такое было время. Нужны были показательные процессы, чтобы убедить всех в коррумпированности сотрудников милиции. И ты попал под эту волну.

– Но ты ведь знал, что я не виноват. Что я не брал этих денег, – зло сказал Стольников. – Знал, что мне их подбросили. Почему же ты промолчал?

– Я не молчал, – упрямо повторил Цапов, – я же тебе говорю, время было такое. Меня просто послали подальше. Я ходил на прием и к генеральному прокурору, вернее, он меня не принял, но я к нему записывался. Я даже просился на прием к министру, но тот меня тоже не принял. А потом мне посоветовали вообще не лезть в это дело. Я писал тебе в колонию.

– А я не читал письма, – горько сказал Стольников, – с тех пор, как получил письмо от своей стервы, где она сообщала, что решила со мной развестись. Я не читал после этого ни одного письма. Сжигал все, что мне приходило. Решил отрезать свою прежнюю жизнь, а потом начать все сначала.

– И начал? – спросил Цапов, показывая на больницу.

– А что мне оставалось делать? С голоду подыхать? Или швейцаром где-нибудь в казино устроиться?

– И ты решил стать бандитом.

– Во всяком случае, здесь я делаю то, что умею. И ты мне мораль не читай. Видел я эту мораль и когда меня брали ни за что, и когда меня в колонии гноили. Ты ведь знал, что деньги мне подбросили.

– Конечно, знал, – кивнул Цапов, – поэтому и ходил повсюду. Но доказательства были железные. На деньгах оказались твои отпечатки.

– Так эта дрянь ведь меня тогда обманула, – пояснил Стольников, – откуда я знал, что ее подослали из КГБ. Она ходила ко мне несколько дней, а потом сказала, что знает, где прятал деньги ее бывший любовник. А мне как раз нужны были эти деньги, как доказательство его вины. Он ведь забрал из сберкассы новые пачки денег, номера которых были переписаны. И я решил, что если номера совпадут, то дело можно закрывать. Когда она принесла мне деньги, я от радости ни о чем не думал. Сразу взял их и сел сличать.

– Нужно было вызвать еще кого-нибудь, – вставил Цапов.

– Ты мне еще про понятых расскажи, – отмахнулся Стольников. – Откуда я мог знать, что все так получится. Сижу в своем кабинете один, сличаю номера денег, и вдруг врываются сотрудники КГБ, прокуратуры, кричат – руки на стол! – и сразу показывают на деньги. А заодно и на мои руки, где уже остались следы их порошка, которым они деньги обрабатывали. Ты ведь знаешь, что на деньгах тогда писали слово «взятка». Можно было увидеть в ультрафиолетовых лучах. И возражать невозможно. Сколько я ни доказывал, что деньги взял на проверку, никто мне не верил. Прокурор даже издевался надо мной, сказав, что на проверку нужно было брать большую сумму, чем эта. И мне дали на всю катушку. А ты говоришь, стал бандитом... А кем я, по-твоему, должен был после этого стать?