Разум цветов - Метерлинк Морис. Страница 11

Но собака любит нас не только в своем сознании и разуме; кажется, что самый инстинкт ее расы, все бессознательное ее рода, думает лишь о нас и старается приносить нам пользу. Чтобы лучше служить нам, чтобы лучше приспособиться к нашим различным потребностям, собака приняла все формы и сумела разнообразить до бесконечности способности и наклонности, которые она предоставляет в наше распоряжение. Нуждаемся ли мы в ее помощи, чтобы преследовать добычу в долинах, — ее ноги непомерно удлиняются, морда истончается, легкие расширяются, и она становится быстрее лани. Скрывается ли наша добыча в лесу, — покорный гений породы, предвосхищая наши желания, создает нам таксу, нечто вроде почти безногой змеи, которая проскальзывает сквозь самую густую чащу. Нужно ли нам, чтобы она вела наши стада, — тот же доброжелательный гений дает ей рост, разум, энергию и необходимую бдительность. Назначаем ли мы ее для охраны и защиты нашего Дома, — голова ее закругляется и становится чудовищной, для того, чтобы челюсти ее сделались более сильными, страшными и цепкими. Спускаемся ли мы с нею к югу, — шерсть ее становится короткой и легкой для того, чтобы она могла сопровождать нас под лучами знойного солнца. Поднимаемся ли к северу, — ее ступни расширяются, чтобы лучше топтать снег, мех ее густеет для того, чтобы холод не мог принудить ее покинуть нас. Назначаем ли ее мы только для наших игр, для того, чтобы занимать досуги наших глаз, украшать и оживлять собой дом, — она преисполняется прелести и несравненного изящества. Она становится меньше куклы для того, чтобы засыпать на наших коленях перед камином, и даже согласна, если этого требует наш каприз, казаться несколько смешной, лишь бы нам нравиться.

Вы не найдете в бесконечном тигле природы ни одного живого существа, которое выказывало бы подобную податливость, такое изобилие форм, такую удивительную легкость приспособления к нашим желаниям. Объясняется это тем, что в известном нам мире, среди гениев жизни, разнообразных и примитивных, которые руководят эволюцией видов, нет ни одного, кроме гения собаки, кто бы когда-нибудь помышлял о присутствии человека.

Скажут, быть может, что мы сумели почти так же глубоко видоизменить формы некоторых наших домашних животных, например, наших кур, голубей, уток, кошек, кроликов. Да, быть может, хотя эти видоизменения не похожи на те, которым подверглась собака, и род услуг, которые нам оказывают эти животные, остается, так сказать, неизменным. Во всяком случае, является ли это впечатление воображаемым или отвечает действительности, мы в этих видоизменениях не чувствуем той же неисчерпаемой предупредительной доброй воли, той же мудрой, исключительной любви. Впрочем, вполне возможно, что собака, или, вернее, недоступный гений ее расы нисколько о нас не заботится и что мы просто лишь сумели извлечь пользу из различных способностей, предлагаемых нам обильными случаями жизни. Все равно. Так как мы ничего не знаем о сущности вещей и по необходимости должны довольствоваться видимостью, нам приятно констатировать, что, по крайней мере, по внешним проявлениям на планете, на которой мы одиноки, как непризнанные короли, нашлось одно существо, которое нас любит.

Что бы мы ни думали об этих внешних проявлениях, несомненно, что среди всех разумных существ, имеющих права, обязанности, миссию и назначение, собака является животным поистине привилегированным. Она занимает в этом мире положение единственное и наиболее завидное. Она является единственным живым существом, которое обрело и признало несомненного, осязуемого, неустранимого и окончательного бога. Она знает, чему должна посвятить все лучшее своего существа. Она не должна искать совершенное, высшее и бесконечное могущество среди сумерек, чередующейся лжи, гипотез и мечтаний. Это божество тут, перед нею, движется в ее свете. Она знает высшие обязанности, которые всем нам неведомы. Она обладает моралью, превосходящей все, что она находит в себе, моралью, которую она может осуществить без угрызений совести и без страха. Она обладает полнотою истины, идеалом положительным и определенным.

И вот таким образом за несколько дней до его болезни я видел моего маленького Пелеаса, сидящего под моим рабочим столом, с хвостом, аккуратно подобранным под лапы, с головой, несколько наклоненной набок, чтобы лучше вопрошать меня, в одно и то же время внимательного и спокойного, каким должен быть святой в присутствии бога. Он был счастлив блаженством, которого мы, может быть, никогда не узнаем, потому что это блаженство было создано улыбкой и одобрением жизни, несравненно более высокой, чем его собственная. Он сидел таким образом, изучая меня, упиваясь моими взглядами и отвечая на них с серьезностью, как равный равному, чтобы показать мне, без сомнения, что, по крайней мере, посредством глаз, этого органа, почти нематериального, превращающего в преданную мысль свет, которым мы пользуемся, он сумел высказать мне все, что любовь может сказать. И, видя его таким молодым, пламенным и верующим, приносящим мне, в некотором роде, из глубины неутомимой природы свежие вести жизни, доверчивым, изумленным, как будто он был первым из своей расы, пришедшим освятить землю, и как будто мы еще жили в первые дни мироздания, я искренно позавидовал счастью его уверенности и сказал себе, что собачка, встретившая доброго господина, бесконечно счастливее, чем этот господин, судьба которого еще со всех сторон окутана тенью.

ХРАМ СЛУЧАЯ

Я пожертвовал, — ибо отказаться от несравненной игры звезд и луны над божественным Средиземным морем значит принести великую жертву, — я пожертвовал несколькими вечерами своего пребывания в стране солнца для того, чтобы изучить одно из самых таинственных божеств нашей земли в самом пышном, самом деятельном и самом исключительном из его храмов.

Храм этот возвышается там, в Монте-Карло, на скале, омываемой ослепительным светом моря и неба. К его паперти ведут очарованные сады, где в январе распускаются все весенние, летние и осенние цветы, и ароматные рощи, заимствующие у враждебных времен года только их улыбки и благоухания. Апельсиновые деревья, самые прелестные из всех, лимонные, пальмы, мимозы опоясывают его кольцом радости. К нему ведут царственные лестницы, по которым поднимаются люди всех племен. Но, надо сознаться, само здание совершенно недостойно очаровательной местности, над которой оно возвышается, прелестных холмов, лазоревого и изумрудного залива и благодатной зелени, окружающей его. Недостойно оно также того бога, которого вмещает, и той идеи, которую воплощает в себе. Оно плоско-чванливо и отвратительно-напыщенно. Оно вызывает мысль о мелком нахальстве, о высокомерии еще рабски услужливого, разбогатевшего лакея. При ближайшем осмотре видишь, что здание солидно и вместительно. Тем не менее оно напоминает пошлые, воздвигнутые на время, претенциозные жалкие монументы наших всемирных выставок. Могущественного отца судьбы поместили в чем-то вроде торта, украшенного засахаренными фруктами и сахарными башенками. Быть может, жилищу бога намеренно придали смешной вид. Боялись как будто предупредить и испугать толпу. Хотели, по всей вероятности, уверить ее, что в этом кондитерском сооружении, на троне из пирожных, ждет своих верующих самый благожелательный, легкомысленный, невинно-своенравный, наименее серьезный из богов Ничего подобного. Здесь царит божество таинственное и суровое, сила державная и мудрая, гармоничная и уверенная. Ее следовало бы усадить на трон в каком-нибудь мраморном дворце, лишенном украшений и суровом, простом и огромном, высоком и пространном, холодном и возбуждающем религиозный страх, геометрически правильном и непреклонном, повелительном и подавляющем.

Внутренность отвечает внешности. Просторные, но банально-роскошные залы. Священнослужители случая, скучающие, равнодушные и однообразные крупье, кажутся воскресно наряженными приказчиками. Это не священники но мелкие служащие судьбы. Обряды и священные сосуды культа вульгарны и обыкновенны. Несколько столов, стулья. Тут нечто вроде чашки или цилиндра, который вращается в центре алтаря, — маленький шарик из слоновой кости вертится в направлении, противоположном цилиндру; там несколько колод игральных карт — вот и все. Большего не требуется для того, чтобы вызвать безграничную силу, поддерживающую звезды.