Особая реальность (перевод Останина и Пахомова) - Кастанеда Карлос. Страница 11

Как бы там ни было, на митоте я мог проверить свою теорию: я еще не отказался от мысли, что для достижения общей «настройки» участников митоты необходим скрытый руководитель. Я решил, что у дона Хуана была своя причина отвергнуть мою теорию: он предпочитал объяснять происходящее на митоте в терминах «видения». Мои построения шли вразрез с тем, чего он хотел от меня добиться, и, как противоречащие его собственным взглядам, были отброшены.

Перед самой поездкой дон Хуан успокоил меня, сообщив, что есть пейотль я не буду, а только наблюдать. У меня гора с плеч свалилась. Теперь я был уверен, что сумею выявить те скрытые манипуляции, посредством которых между участниками достигается полное единогласие.

Мы выехали вечером. Солнце уже клонилось к горизонту, но по-прежнему припекало, и я жалел, что на заднем окне машины нет жалюзи. С вершины холма, как на ладони, открылась долина. Дорога вилась черной лентой, то поднимаясь, то опускаясь по бесчисленным пригоркам; она бежала на юг и исчезала вдали за чередой невысоких гор.

Дон Хуан молча глядел вперед. Мы ехали долго. В машине было душно. Я опустил стекла, но легче не стало; не выдержав, я пожаловался на зной.

Дон Хуан хмуро глянул на меня.

– В эту пору жара стоит по всей Мексике, – сказал он. – Ничего не поделаешь.

Я чувствовал, что он продолжает смотреть на меня. Машина катилась вниз, набирая скорость. Промелькнул дорожный знак, предупреждавший, что впереди яма. Я нажал на тормоза, но было поздно, нас сильно тряхнуло. Я сбросил скорость – мы проезжали участок, где вдоль дороги пасся скот. Увидеть здесь сбитую машиной корову или лошадь – не редкость. В одном месте пришлось даже остановиться: дорогу переходил табун лошадей. Я раздражался все больше.

– С детства ненавижу жару, – сказал я. – Каждое лето страдаю от нее.

– Ты уже не ребенок, – заметил дон Хуан.

– Все равно, я задыхаюсь от зноя.

– А я в детстве задыхался от голода, – сказал дон Хуан. – Пух от него и не мог дышать. Но все это осталось в детстве. Теперь я голода не боюсь.

Я не знал, что ответить. Приходилось отстаивать мнение, которое мало меня беспокоило. Не столько жара была причиной моей нервозности, сколько полторы тысячи километров, которые нам предстояло преодолеть, – я боялся, что дорога измотает меня.

– Давай остановимся и перекусим, – предложил я. – Как раз и жара спадет.

Дон Хуан улыбнулся. Приличный поселок встретится теперь не скоро, сказал он, добавив, что вполне понимает мою неприязнь к грязным придорожным забегаловкам.

– Ты разве не боишься поноса? – спросил он. В его вопросе я уловил издевку, но вид у дона

Хуана был совершенно невозмутимый.

– Глядя на тебя, – сказал он, – можно подумать, что твой понос только и ждет, когда ты вылезешь из машины. Тебе не позавидуешь: не успеешь справиться с жарой, как тут же одолеет понос!

Его невозмутимость была настолько комичной, что я рассмеялся. Мы долго ехали молча, и когда добрались до автомобильной стоянки Лос-Видриос (что по-испански значит «осколки»), уже стемнело.

– Чем кормите сегодня? – крикнул дон Хуан, не выходя из машины.

– Свининой, – послышался в ответ женский голос.

– Надеюсь, тебе повезло, – сказал дон Хуан, – и эту свинью задавили не ранее как сегодня.

Мы вылезли из машины и огляделись. По обеим сторонам дороги виднелись невысокие горы, похожие на застывшую лаву гигантского извержения. На фоне сумеречного неба их зубчатые вершины казались громадными осколками.

За едой я сказал, что догадываюсь, почему это место называется Лос-Видриос, – из-за гор, напоминающих осколки стекла.

Дон Хуан тоном знатока ответил, что название возникло после того, как здесь перевернулся грузовик со стеклом. Куча осколков долго пролежала у дороги.

Я решил, что он шутит.

– Спроси у кого хочешь, – предложил дон Хуан. Я обратился к мужчине за соседним столиком. Тот извиняющимся тоном ответил, что не знает. Тогда я отправился на кухню и стал расспрашивать женщин, но и они понятия не имели, почему так называется место, – называется, и все.

– Мексиканцы не обращают внимания на то, что их окружает, – сказал дон Хуан. – Они не заметят стеклянных гор и не уберут гору стекла с дороги.

Игра слов понравилась нам обоим, и мы рассмеялись.

После еды дон Хуан спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что нормально, хотя на самом деле меня подташнивало. Он пристально посмотрел на меня.

– Если ты решил ехать в Мексику, значит, нужно отбросить всякий страх, – строго сказал он. – Твоя решительность должна его победить. Ты приехал сюда потому, что сам захотел. Таков путь воина. Сколько раз я говорил: будь воином! Сомневайся, думай, прежде чем решиться на что-то; но если решился – забудь о сомнениях и действуй! Впереди тысяча новых решений.

– Но я, кажется, так и поступаю; по крайней мере, иногда мне это удается. Хотя все время думать об этом не так-то легко.

– Когда воин заходит в тупик, он думает о смерти.

– Это еще труднее! Для большинства людей смерть – нечто далекое и туманное. О ней стараются не думать.

– Почему?

– А какой в этом смысл?

– Очень простой, – сказал дон Хуан. – Размышления о смерти закаляют душу.

Когда мы покинули Лос-Видриос, уже совсем стемнело; зубчатые силуэты гор растворились в темноте. Больше часа мы ехали молча. Я устал, да и говорить было не о чем. Дорога была пустынной: встречные машины попадались редко, и нас никто не обгонял, словно мы ехали на юг одни. Это показалось мне странным, и я стал поглядывать в зеркало: не появится ли кто-нибудь сзади. Никого.

Соскучившись смотреть, я стал размышлять о цели нашей поездки, как вдруг заметил, что дорога освещена ярче обычного. Я глянул в зеркало и сначала увидел сноп света, а затем два огня, возникших словно из-под земли. Вероятно, нас догоняла машина, въехавшая сейчас на вершину холма. Некоторое время огни были видны, затем исчезли, словно погасли. Опять вспыхнули и снова пропали. Я следил в зеркале, как огни вспыхивают и исчезают; в какой-то момент мне показалось, что машина нас догоняет: огни становились все ярче. Я нажал педаль газа. Дон Хуан, заметив то ли мое беспокойство, то ли увеличение скорости, взглянул на меня, а потом, обернувшись, стал смотреть назад.