Странник и его тень - Ницше Фридрих Вильгельм. Страница 24

Воспитателей не существует. — В качестве мыслителя можно толковать только о самовоспитании. Воспитание юношества не что иное, как эксперимент, производимый над тем, что еще неизвестно, незнакомо нам, или же это нивелировка, чтобы привести как бы то ни было новое существо в соответствие с господствующими нравами и обычаями. И то и другое недостойно мыслителя и есть дело родителей и учителей, которые, по выражению одного смелого честного человека, являются nos ennemis naturels — нашими естественными врагами. — Только когда, по мнению света, воспитание человека давным давно закончено, последний вдруг открывает себя: тогда-то начинается задача мыслителя; наступает пора призвать его на помощь — не как воспитателя, а как опытного человека, который сам воспитал себя.

Участие к юношеству. — Нам становится грустно, когда мы слышим, что у одного юноши выпадают зубы, а у другого портится зрение. А как велика была бы наша грусть, если бы мы в состоянии были постичь, сколько роковых и безнадежных недугов таится во всем его организме! — Но почему же это так огорчает нас? Потому, что юношество является продолжателем предпринятых нами задач и всякая убыль, всякий недостаток в их силе наносит вред нашему делу, попавшему в их руки. Нам становится грустно при мысли, что наше бессмертие так плохо гарантировано. Когда же мы чувствуем, что на нас лежит выполнение миссии человечества, наше горе проистекает от сознания, что мы должны передать эту миссию в более слабые руки, чем наши.

Возрасты жизни. — Сравнение четырех времен года с четырьмя возрастами жизни является весьма почтенной глупостью. Ни первые, ни последние двадцать лет жизни не соответствуют никакому времени года, если не довольствоваться сравнением седых волос с снегом и другими подобными совпадениями в цвете. Первые двадцать лет служат подготовкой к жизни вообще; они как бы представляют из себя длинный первый день нового года, за которым следует еще целый год жизни. — Последние же двадцать лет посвящены обзору пережитого, подведению итогов прошлого, как в меньшем размере мы это делаем всякий раз при наступлении нового года. Но между первым и последним периодом жизни есть еще третий период, который можно сравнить с временами года; этот период начинается с двадцати лет и продолжается до пятидесяти (мы берем все десятилетия целиком, но само собою разумеется, что каждый, сообразно своему личному опыту, может подразделить их на меньшие, более точные промежутки времени). Эти три десятка лет соответствуют трем временам года: — лету, весне и осени; зимы в человеческой жизни нет. С зимою просто сравнивают те, к сожалению, нередкие, жестокие, холодные, безнадежные и бесплодные периоды жизни человека, когда им овладевают недуги. Двадцатые годы это жаркие, трудные, бурные, утомительные годы, когда день хвалят вечером, отирая со лба капли пота; годы, когда труд кажется тяжелым, но необходимым. Эти двадцатые годы представляют из себя лето жизни. Тридцатые годы соответствуют весне: температура тогда то слишком высока, то слишком низка, непостоянна, хотя и привлекательна; всюду струятся соки, всюду появляется обилие листвы, запах распускающихся почек, волшебный рассвет и чудные ночи, труд, к которому будит нас пение птиц — настоящая работа сердца, наслаждение собственным здоровьем, силой и крепостью, усиливаемое еще надеждой на будущее. Наконец, сороковые годы: годы, полные таинственности, как все неподвижно; эти годы подобны обширной горной равнине, по которой пробегает свежий ветерок, над которой сияет безоблачное небо, смотрящее на землю с одинаковою кротостью и днем и ночью. — Это время жатвы и сердечной ясности, это — осень жизни.

Ум женщин в современном обществе. — Какое понятие имеют женщины об уме мужчин явствует из того, что, всевозможными способами украшая себя, они меньше всего заботяться об украшении своего ума и не только не придают чертам своего лица духовного отпечатка, а напротив, стараются все похожее на это скрыть посредством, напр., известного расположения волос на лбу, придавая лицу своему выражение чувственности и некоторой глупости, хотя бы они и не отличались этими качествами. Они твердо убеждены, что женщина, обладающая умом, наводит страх на мужчин, вседствие чего они преднамеренно и охотно отрекаются от своих духовных способностей и принимают на себя личину легкомыслия, недальновидности, надеясь сделать мужчин доверчивее; при этом их как будто окружает нежный заманчивый полумрак.

Великое и преходящее. — Наблюдатель бывает тронут до слез тем мечтательным счастливым взглядом, которым молодая прекрасная женщина смотрит на своего супруга. При этом он испытывает нечто вроде осенней грусти, навеваемой мыслью о громадности и непрочности человеческого счастья.

Чувство самопожертвования. — Многие женщины обладают intellecto del sacrifizio в такой степени, что жизнь становится им в тягость, если мужья не принимают их жертв. Тогда женщина не знает, на что ей обратить свой ум и неожиданно для самой себя из жертвенного животного обращается в жрицу, требующую жертв.

Неженственное. — "Глупа, как мужчина", — говорят женщины; "труслив, как женщина", — говорят мужчины. Глупость в женщине не женственна.

Мужской и женский темперамент и смертность. — Мужская половина человеческого рода обладает худшим темпераментом, чем женская. Это видно из большей смертности мальчиков, происходящей, без сомнения, вследствие того, что они легче "выходят их себя". Их дикие порывы и невыносливость обращают обычное зло в смертельное.

Эпоха циклопических построек. — Европа безостановочно демократизируется. Люди, желающие помешать этому демократизированию, употребляют против него средства, которые демократическая идея вложила каждому в руки и которые она делает все более доступными и действительными; главные же противники демократии (я разумею революционные умы), кажется, для того только и существуют, чтобы посредством возбуждаемого ими страха заставить различные партии скорее вступить на демократический путь. Однако люди, сознательно и добросовестно трудящиеся на пользу будущего, действительно могут навести страх. На лицах их лежит отпечаток однообразия и сухости: они как будто до мозга костей покрыты густой серой пылью. Но несмотря на это возможно, что потомство посмеется над нашими опасениями, а о демократическом труде целого ряда поколений будет так же думать, как мы о постройках каменных плотин и охранительных стен, т. е. как о работе, при которой платье и лицо неминуемо покрываются пылью и сами рабочие становятся несколько тупоумными. Но из-за этого нельзя же требовать, чтобы такое дело было оставлено неоконченным. Повидимому, демократизирование Европы есть звено в цепи тех чудовищных профилактических мероприятий, которые составляют идею нового времени и которые все больше отдаляют нас от средних веков. Только теперь наступает эпоха циклопических построек! Только теперь созидается прочный фундамент, на котором безопасно может покоиться все будущее! Впредь бурные горные потоки уже не в состоянии будут затоплять нив и пажитей культуры! Только теперь возводятся охранительные стены и каменные плотины против варваров, против заразы, телесного и нравственного порабощения! Все это, усвояемое вначале грубо и буквально, постепенно становится более возвышенным и отвлеченным, так что все указанные здесь меры представляют богатую в духовном смысле общую подготовку для величайшего художника в деле садоводства, который только тогда может приняться за свое настоящее дело, когда выполнена будет вся эта предварительная работа. Конечно, в длинный промежуточный период, отделяющий подготовление средств от цели, при громадном чрезмерном труде, напрягающем все духовные силы, нельзя ставить в вину рабочим, если они громко провозглашают, что возведение стен и изгородей и есть настоящая, конечная цель: ведь никто еще не видел садовника и тех плодоносных растений, ради которых возводятся эти шпалеры.