История западной философии - Рассел Бертран Артур Уильям. Страница 19
Государь, чей оракул находится в Дельфах, не говорит и не скрывает, но знаками указывает.
Сивилла неистовыми устами произносит угрюмое, неприкрашенное и неподмазанное, и речь её звучит сквозь тысячелетия, ибо она побуждаема божеством.
Психеи обоняют в Аиде.
Чем больше удел, тем больше и доля достаётся по жребию. (Те, кто умирает, затем становятся богами.)
Ночным бродягам, магам, вакхантам, менадам, мистам…
Ведь не священным образом совершаются посвящения в принятые у людей мистерии.
И этим статуям они молятся, как если бы кто-либо захотел разговаривать с домами; они не знают, каковы боги и герои.
Если бы не в честь Диониса они совершали шествия и пели фаллический гимн, они бы поступали бесстыднейшим образом. Дионис же, ради которого они неистовствуют в вакханалиях, тождествен Аиду.
Но напрасно они, запятнанные кровью, жертвоприношениями хотят очиститься, как если бы кто-либо, вступив в грязь, грязью пожелал бы обмываться. Безумным посчитал бы его человек, заметивший, что он так поступает.
Гераклит полагал, что огонь является изначальным элементом, из которого возникает всё последующее. Фалес, как вы помните, думал, что всё произошло из воды. Анаксимен считал, что воздух был первичным элементом. Гераклит же предпочёл огонь. Наконец, Эмпедокл пошёл на достойный государственного человека компромисс, принимая все четыре элемента: землю, огонь, воздух и воду. Химия древних остановилась на этой стадии развития. И дальнейшего прогресса в этой науке не наблюдалось до тех пор, пока магометанские алхимики не пустились на поиски философского камня, эликсира жизни и способа превращения неблагородных металлов в золото.
Гераклитова метафизика достаточно динамична, чтобы удовлетворять вкусам самых деятельных людей нового времени:
«Этот космос, один и тот же для всего существующего, не создал никакой бог и никакой человек, но всегда он был, есть и будет вечно живым огнём, мерами загорающимся и мерами потухающим…»
«Превращения Огня: сначала — море, море же — наполовину земля, наполовину — ураган».
В подобном мире следует ожидать постоянного изменения, и постоянное изменение было тем, во что Гераклит верил.
У него, однако, была и другая доктрина, которой он придавал даже большее значение, чем идее вечного потока. Это была доктрина о слиянии противоположностей. «Они не понимают, — говорит Гераклит, — как расходящееся само с собой согласуется: возвращающаяся [к себе] гармония, как у лука и лиры». Его вера в борьбу связана с этой теорией, ибо в борьбе противоположности соединяются, чтобы породить движение, которое и есть гармония. В мире существует единство, но достигается это единство в результате различия:
«Связи: целое и нецелое, сходящееся и расходящееся, согласное и разногласное, и из всего — одно, и из одного — всё».
Иногда он говорит так, как если бы единство являлось более фундаментальным, чем различие:
«И добро, и зло [одно]».
«У Бога прекрасно всё, и хорошо, и справедливо, люди же одно считают несправедливым, другое — справедливым».
«Путь вверх и вниз — один и тот же».
«[Бог]: день — ночь, зима — лето, война — мир, изобилие — голод [все противоположности. Этот ум] изменяется, подобно огню, который, смешиваясь с благовониями, называется различно, как различны удовольствия от каждого из них».
Тем не менее не было бы единства, не будь противоположностей, которые сочетаются: «Благо для нас противоположность».
Эта доктрина содержит в себе зародыш гегелевской философии, которая исходит из синтезирования противоположностей.
В метафизике Гераклита, как и в метафизике Анаксимандра, господствовало понятие космической справедливости, которая предотвращает возможность того, чтобы борьба противоположностей когда-либо завершилась полной победой одной из сторон.
«На Огонь обменивается всё, и Огонь — на всё, как на золото — товары и на товары — золото».
«Огонь живёт земли смертью, и воздух живёт Огня смертью, вода живёт воздуха смертью, земля — воды [смертью]».
«Солнце не перейдёт своей меры, иначе его бы настигли Эринии, помощницы Правды».
«Следует знать, что война всеобща и Правда — борьба».
Гераклит неоднократно говорит о «Боге», как об отличном от «богов».
«Человеческий образ мыслей не обладает разумом, Божественный же обладает».
«Младенцем слывёт муж для Божества, как мальчик — для мужа».
«Мудрейший из людей по сравнению с Богом покажется обезьяной».
«Прекраснейшая обезьяна отвратительна по сравнению с человеческим родом».
Несомненно, что «Бог» является воплощением космической справедливости.
Учение, что всё находится в состоянии потока, — самое знаменитое из всех идей Гераклита, и оно больше всего подчёркивается его учениками, как это описывается в платоновском «Теэтете».
«В одну и ту же реку нельзя войти дважды»; «на входящего в одну и ту же реку текут всё новые и новые воды» [41].
«Солнце… новое каждый день».
Его вера во всеобщее изменение, как обычно полагают, была выражена во фразе «всё течёт», но это, по-видимому, недостоверное положение, как и вашингтоновское: «Отец, я не могу солгать», — и веллингтоновское: «Встань, гвардия, и — на них!» Его работы, как и произведения всех философов до Платона, известны только благодаря цитатам, приводимым большей частью для опровержения Платоном и Аристотелем. Если представить, что стало бы с любым из современных философов, если бы он был известен только через полемику с ним его противников, становится ясным, насколько досократики должны были быть замечательны, что даже через туман злобы, распространяемый их врагами, они кажутся всё же великими. Но как бы то ни было, Платон и Аристотель соглашаются, что Гераклит учил, что «нет ничего вечного, всё становится» (Платон) и что «нет ничего прочного» (Аристотель).
Я ещё вернусь к рассмотрению этой доктрины в связи с взглядами Платона, который упорно старался её опровергнуть. Теперь же я буду исследовать не то, что должна об этом сказать философия, а только то, что чувствовали поэты и чему учили люди науки.
Поиски чего-то вечного — один из глубочайших инстинктов, толкающих людей к философии. Он, несомненно, связан с любовью к дому и желанием найти убежище от опасности. Мы, соответственно, находим, что это стремление наиболее страстно выражено у тех, чья жизнь наиболее подвержена катастрофам. Религия ищет вечности в двух формах: в форме Бога и в форме бессмертия души. В Боге нет ни изменчивости, ни подобия круговорота. Жизнь после смерти вечна и неизменна. Бодрость XIX столетия восстановила людей против таких статических представлений, и современная либеральная теология полагает, что на небе имеет место прогресс, а в Божестве происходит эволюция. Но даже и в этом представлении есть нечто вечное, именно сам прогресс и его внутренняя цель. И некоторая доза несчастья, вероятно, возвратит людским надеждам их старую сверхземную форму: если жизнь на земле полна отчаяния, то только на небе может быть обретён мир.
Поэты сетовали на Время, которое уносит с собой каждый предмет их любви.
Они обычно добавляли, что их собственные стихи неразрушимы: