Метаморфозы власти - Тоффлер Элвин. Страница 143

Политика папы заставляет вспомнить о давно забытом документе, циркулировавшем по европейским столицам в 1918 г. В нем выдвигалось требование создать католическое сверхгосударство из Баварии, Венгрии, Австрии, Хорватии, Богемии, Словакии и Польши [549]. Ныне папа предлагает создать христианскую Европу (хотя, предположительно, не чисто католическую) на всем континенте, от Атлантики до Урала, с населением около 700 млн. человек.

Вся эта религиозная активность — часть поднимающегося наступления на светские основы жизни, которые лежат в фундаменте демократии индустриальной эпохи и поддерживают разумную дистанцию между церковью и государством. Если Европа станет христианским, а не светским сообществом, какое место в ней займут неверующие, или индуисты, или евреи, или 11 млн. иммигрантов-мусульман, которые с недавних пор стали в Европе дешевой рабочей силой? (Некоторые мусульманские фундаменталисты на деле мечтают об исламской Европе. Вот слова директора Института исламской культуры в Париже: «Через несколько лет Париж станет столицей ислама, такой же, какими в другие эпохи были Багдад и Каир».)

Игра новых глобальных сил в будущих десятилетиях не может быть понята без учета возрастающей власти ислама, католицизма и других религий — равно как глобальных конфликтов и войн за веру.

КОКАИНОВАЯ ИМПЕРИЯ

Религия — не единственная сила, готовящаяся бросить вызов власти государственных образований. Джеймс Милл в своем фундаментальном исследовании наркоторговли пишет: «...Подпольная империя сегодня имеет больше власти, богатств и влияния, чем многие государства. Ее флаг не развевается перед фронтоном Организации Объединенных Наций, но у нее более многочисленная армия, более умелая разведка, более влиятельная дипломатическая служба, чем у многих стран».

Способность наркотического картеля долгие годы коррумпировать, терроризировать и сковывать по рукам и ногам правительство Колумбии, изменив предварительно ее торговый баланс, указывает на то, что другие подпольные группы в недалеком будущем смогут добиваться тех же результатов. (Эти группы не обязательно должны заниматься наркотиками.)

Показателем опасности картеля была огромная охрана президента США Буша и лидеров Перу, Боливии и Колумбии при их встрече на так называемом наркотическом саммите в Картахене. Колумбийцы выделили для охраны эскадрилью истребителей-бомбардировщиков, флотилию военных кораблей, команды аквалангистов и спецназа, тысячи солдат. И все эти силы были выставлены не против враждебной страны, а против сети «семей».

Оказалось, что правительствам все труднее бороться с этими новыми персонажами, появившимися на мировой сцене. Правительства чересчур бюрократичны. У них слишком медленная реакция. Они связаны по рукам и ногам многими международными обязательствами, и им приходится консультироваться и договариваться с союзниками; они должны угождать многим политическим группировкам внутри страны. Поэтому правительства весьма долго готовят ответы на действия наркобаронов, религиозных фанатиков и террористов.

В отличие от правительств большинство глобальных воителей, а в особенности наркокартели и партизаны, небюрократичны или даже чрезвычайно далеки от бюрократичности. Харизматический лидер-одиночка может призвать к сражению, и эффект будет пугающим — или убийственным. Иногда вообще неясно, кто у них лидирует на самом деле. Правительства колеблются и впадают в замешательство при конфликтах с этими организациями. С кем предстоит иметь дело? Если сделка с ними возможна, то где уверенность, что эти люди могут выполнить ее условия? Действительно ли они освободят заложников, остановят поток наркотиков, прекратят взрывы посольств или станут меньше пиратствовать?

Те немногие международные законы, которые в прошлом снизили уровень глобальной анархии, абсолютно не в состоянии управляться с новыми всеземными реалиями.

В мире спутников, лазеров, компьютеров, «бомб в чемоданчиках», сверхточных прицелов, вирусов для воздействия на людей или компьютеры — в этом мире государства, к которым мы привыкли, вполне могут оказаться перед лицом потенциальных соперников, причем некоторые из них будут в миллионы раз меньше, чем государства.

ДИСПЕРСНЫЙ «ДЕСПОТ»

Государства оказались неспособными совладать с террористами или религиозными безумцами, а затем обнаружили, что им стало труднее контролировать корпорации, способные действовать за границей и переправлять туда средства, вредные отходы и людей.

Финансовая либерализация привела к росту примерно 600 сверхфирм, называемых обычно «транснациональными». Сейчас им принадлежит примерно пятая часть сельскохозяйственной и промышленной продукции, выпускаемой в мире [550]. Однако термин «транснациональные» устарел. Сверхфирмы абсолютно вненациональны.

Вплоть до недавнего прошлого корпорации, охватывающие весь земной шар, обычно «принадлежали» той или иной стране, даже если действовали по всему миру. Компания IBM без сомнения была американской фирмой. При новой же системе создания материальных ценностей, с появлением компаний из разных стран, собравшихся в глобальные «альянсы» и «созвездия», стало трудно определить национальную принадлежность корпорации. Японская «Ай-би-эм Джапэн» во многих отношениях является американской фирмой. «Форд» владеет 25% фирмы «Мазда». «Хонда» строит автомобили в Соединенных Штатах и перевозит их в Японию. «General Motors» имеет самый большой пакет акций «Исузу». Вот что пишет консультант по управлению Кеничи Ома: «Трудно определить национальную принадлежность... глобальных корпораций. Они несут флаг своих покупателей, а не своей страны».

Какова «национальность» корпорации «Виза интернейшнл»? Пусть ее главная квартира — в Соединенных Штатах, но ей принадлежит около 21000 финансовых учреждений на земле 187 стран и территорий. Ее совет управляющих и региональные советы обязаны заботиться, чтобы одна страна не получила 51% голосов акционеров [551].

При межнациональных слияниях, объединениях и перекупке компаний фирма в принципе может перейти из одной страны в другую за какой-нибудь день. Таким образом, корпорации все более становятся вне- или транснациональными; они собирают капиталы и управленческую элиту из многих разных стран, создают рабочие места во многих государствах и там же распределяют поток доходов среди держателей акций.

Подобные перемены заставят нас пересмотреть такие эмоционально нагруженные понятия, как экономический национализм, неоколониализм и империализм. Например, у жителей Латинской Америки есть твердое убеждение: империалисты-янки выкачивают сверхприбыли из их стран. Но что будет, если завтра «сверхприбыли» от деятельности в Мексике распределятся среди инвесторов в Японии, Западной Европе и, скажем, Бразилии (или еще когда-нибудь — в Китае)? Кто тогда окажется истинным неоколониалистом?

Что, если транснациональная компания номинально базируется в Макао или, скажем, на острове Кюрасао, если ее бумагами владеют 100000 постоянно меняющихся держателей акций из десятков стран и она участвует в игре на десятке фондовых бирж — от Бомбея и Сиднея до Парижа и Гонконга? Что, если основные ее вкладчики также транснациональны? И ее управляющие набраны по всему миру? Какая страна должна тогда считаться «империалистическим деспотом»?

Когда такие компании утрачивают точную национальную принадлежность, меняется весь объем отношений между ними и правительствами. В прошлом «домашние» правительства стран-хозяев компаний отстаивали их интересы в мировой экономике, оказывали ради них дипломатическое давление и, при необходимости, зачастую угрожали военными акциями в защиту их имущества и персонала (и не только угрожали).

В начале 70-х годов в Чили ЦРУ по просьбе Ай-ти энд ти и других американских корпораций энергично расшатывало власть президента Альенде. В будущем правительства могут с куда меньшей готовностью отзываться на крики о помощи, исходящие от фирм, не являющихся более ни национальными, ни многонациональными, а по-настоящему транснациональными.