Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич. Страница 126
Чтобы проиллюстрировать то, о чем я говорю, возьмём такое явление, как Юлиус Эвола. Он воплощает в себе образцового традиционалиста без традиции. Это один из крупнейших традиционалистов, второй после Генона, автор лучших традиционалистских произведений о буддизме, герметизме, алхимии, йоге, тантризме, магии, средневековой традиции, европейском эзотеризме. И вот этот выдающийся традиционалист, последовательный теоретик и практик традиционализма, оказывается, вообще ни к какой конкретной традиции не принадлежал. Когда его спрашивали: «Уважаемый барон Эвола! Вы — известный политический деятель, властитель дум молодежи, вы постоянно, на каждой странице по сто пятьдесят раз упоминаете необходимость принадлежности к Традиции. А сами-то Вы к какой-то традиции принадлежите?», Эвола отвечал в духе Степана Трофимовича Верховенско-го из «Бесов» Достоевского. Того однажды спросили: «Скажите, а вот Вы в каком-нибудь тайном обществе состоите?», на что Степан Трофимович задумался и ответил: «А черт его знает, может, и состою». Так и Юлиус Эвола, когда поклонники или интервьюеры интересовались: «А вы-то сами, барон, к чему-то принадлежите?», видимо, отвечал: «А черт его знает, может, и принадлежу».
В фигуре Юлиуса Эволы, традиционалиста без традиции, открывается сущность традиционализма как подхода. Из этого можно сделать упрощенный вывод — мол, «они старались, но не смогли». Обычно его и делают. Банальное мышление подсказывает нам, — да, они хотели вернуться к традиции, они чувствовали, что им чего-то не хватает, но их туда не взяли, и они прозябали где-то на периферии, так и не найдя выхода в традицию. Совершенно неправильно. Вообще всё банальное неправильно. Как говорит учебник по техническому анализу рынков: «Большинство всегда неправо» («Majority is always wrong»).
На самом деле, тот факт, что традиционализм может быть без традиции, никоим образом не доказывает, что традиционализм — нечто ущербное. Наоборот, традиционализм и есть то наиболее интересное, что может возникнуть во время фазового перехода. Именно благодаря традиционализму мы можем ясно и отчетливо понять, где заканчивается одна парадигма и где начинается другая. И в конечном итоге, то, что традиционалисты говорят парадигме современного мира «нет!», звучит ещё более грозно, нежели дерзкие выпады «Аль-Каеды».
Рост значения традиционализма в наше время
Когда вокруг бушевали споры о квантовой механике, Жан Поль Сартр публиковал свои экзистенциалистские книги, когда модерн процветал и был в самом соку, Рене Генон нашёл мужество и точку опоры, чтобы на европейском языке ясными и понятными словами заявить: «Всё это, ребята, полнейшая чушь, не стоящая выеденного яйца» (К яйцу—выеденному и не выеденному — мы скоро вернемся). Эвола придал этому «посылу» героический пафос, превратил это «нет!», брошенное в адрес современного мира, в нечто агрессивное, фундаментальное; он участвовал в политических движениях, придавая традиционализму привлекательный, эстетический, культурный, политический, философский, экзистенциальный характер.
Генон же просто сказал: «Знать вас не знаю, ваша парадигма модерна — дерьмо, а наша парадигма Традиции—золото; кто не согласен, кладите мои книги на место, и смело шагайте в бездну, вас ничто не спасёт».
Показательно, что мэйнстрим культуры XX века сегодня в Европе забыт. И весь тот философский мусор, с которым носилось человечество совсем недавно, выброшен на помойку, как горы учебников по научному коммунизму. Спроси сегодня во Франции любого студента философского факультета, кто такой Сартр, он ответит: «Точно не помню, дед какой-то, кажется, он повлиял на Делёза, а впрочем, точно не скажу... не слышал ничего...» А книги Генона открывают всё больше и больше. Генон входит в свой зенит. О нём делают обстоятельные и развернутые программы по центральным французским телеканалам. Представить себе, что этого ультрамаргинала французской культуры, никому не известного, вообще ни с кем не считавшегося, утверждавшего то, что, по меркам парадигмы модерна, было какой-то зверской ахинеей, причем ещё и скучно изложенной, могут показывать по центральным каналам, изучать, считать «властителем дум» ещё несколько десятилетий назад было просто невозможно.
Свобода от парадигмы
Если мы приглядимся внимательнее, то уже в самом традиционализме угадаем элемент определенной свободы от парадигмы — в том числе и от парадигмы Традиции. Обратите внимание, сама волевая возможность сказать: нам не нравится парадигма модерна, а нравится парадигма Традиции, способна возникнуть только в ситуации свободы и от той и от другой парадигмы. Ведь традиционалисты бросают вызов парадигме модерна, всецело принадлежа к ней, во имя парадигмы Традиции, которая для них есть нечто условное, неконкретное, желаемое, предвосхищаемое, нечто, чего сами они лишены. Это заставляет задуматься над качеством тех людей, которые принадлежат к традиционализму. Нет ли здесь какого-то очень серьезного и глубинного подвоха?
С чем-то подобным мы сталкиваемся и на новом фазовом переходе от парадигмы модерна к парадигме постмодерна. Здесь снова всё становится неопределённо и двусмысленно. Показателен спор Делёза с Хабермасом, которые, по сути, начинают выяснять, является ли парадигма постмодерна парадигмой, что значит, что парадигма модерна окончена (так утверждают Делёз и Бодрийяр) или парадигма модерна абсолютна и неотменима, но у неё сейчас временные технические сложности, и мы имеем дело не с системным, а с фрагментарным, случайным ее кризисом, и смены парадигмы модерна на парадигму постмодерна просто не может быть, так как модерн есть не парадигма, а единственная «реальность» (так утверждают Э. Гидденс или Ю. Хабермас). Этот спор, так же, как и традиционалистский легкий жест посылания «куда подальше» эпохи Просвещения, возможен только в момент фазового перехода. Суть этого спора глубже, чем его содержание. Это спор о том, является ли парадигма парадигмой.
Это чрезвычайно важное пояснение, из него вытекает, что, если мы сейчас упустим вот этот шов, если мы не акцентируем и не схватим метафизику сбоя, происходящего в философии на грани модерна и постмодерна, то, когда парадигма постмодерна укрепится, мы снова не сможем больше и рта раскрыть на эту тему, никто нас не будет слушать. И место нам будет не на философских кафедрах, а в террористических ячейках или пенитенциарных заведениях будущего.
Сегодня говорить о постмодерне, модерне и премодерне может практически любой. За это никому ничего не будет. Это уникальный момент, когда можно говорить практически всё, что хочешь. Это было совершенно не так еще десять-пятнадцать лет назад, и возможно, через несколько лет эта золотая возможность тоже исчезнет. В эпоху Возрождения тоже было можно говорить всё, что угодно. И что только люди тогда ни говорили! А жгли только самых оголтелых — таких, как Джордано Бруно. Тем не менее свобода в эпоху Возрождения была бескрайней, такой же практически, как сейчас.
Только в эпоху фазового перехода мы можем реально заглянуть по ту сторону парадигмы как таковой и начать оперировать с парадигмой как с парадигмой. Уникальное явление, которое показывает, если угодно, лимиты того, с чем мы имеем дело в лице парадигмы и искусственный характер тех суггестивных матриц, которые сменяют друг друга.
Взгляд традиционалистов на процесс смену парадигм
Теперь я бы хотел немного более подробно остановиться на том, как видит три парадигмы традиционалистское сознание. Не традиционное, а именно традиционалистское. Мы ведь говорим о традиционализме как о результате философской реконструкции, которая едва ли может быть полноценной в смысле точного воспроизводства Традиции и которая лишь воспроизводит её схему. При этом надо учесть и то, что в наши мозги уже загружена остывающая, всё чаще сбоящая программа модерна, в свою очередь, серьёзно искаженная и размытая (в силу агрессии новой информационной и культурной среды) постмодерном. Мы долго разгребали то, что происходит в нашем философском, и даже бытовом, восприятии с теми клише и штампами, которые являются следствием внедрения парадигмы модерна, не до конца еще исчерпавшей себя. А тут ещё и потоки нового ядовитого мусора постмодерна...