Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич. Страница 139

Вот это и есть «экстатический топос» философии. В конечном итоге, забывается, кто такой Хайдеггер, и возникает некий гносеосимулякр Хайдеггера, о котором все знают, но никто не понимает, кто это. Он становится торговой маркой, его изображают в рекламных роликах, как Че Гевару, который сегодня рекламирует мобильный телефон. Че Гевара в постмодерне совершенно оторван от контекста, но Че Гевара — это начало постмодернистической стратегии, дальше руки дойдут до всего остального.

Элементы и фрагменты премодерна и модерна, лишенные своего гносеологического кода, радикально оторванные от него, помещаются принципиально в новую плоскость. Так возникает бесконечное, неопределенно большое количество пустых, экстатических топосов.

Например, берется любой элемент христианской догматики, затем элемент какой-нибудь рационалистической атеистической модели объяснения мира, складываются вместе безо всяких объяснений и утверждается, что полученная смесь — это «теория христианской эволюции» какого-нибудь Тейяра де Шардена. Причем, это еще скромная прелюдия! Далее этот Тейяр де Шарден рассказывает, что Бог создал амёбу, потом амёба развивалась, исполняясь божественного промысла, становилась рыбкой, потом рыбка обрастала жабрами, поднималась в воздух, и дальше стала Тейяром де Шарденом, иезуитом, жившим в Китае. В принципе, это персонаж для «Кода да Винчи-2», где он должен предстать со своими рыбками, эволюционной моделью и картинкой с питекантропами, как всегда крадущимися вслед за homo sapiens...

А поскольку в каждом из этих гносеологических множеств модерна и премодерна бесконечное количество элементов — историй, нарративов, систем, догматов, то, собственно говоря, для развеселой симуляции знаний постмодерна поле неограниченно. Можно писать абсолютно обо всём, можно делать фильмы на любые темы, серьезные, несерьезные, постмодернистски трактовать любое произведение, любое явление, заглядывая в те уголки, которые были обойдены вниманием в эпоху модерна, и это дурацкое занятие может быть бесконечным. Отсюда постмодерн и черпает свою уверенность — у него есть ещё много чего, что можно уничтожить своим «ничто».

Incredibly strange music

Кстати, об «уголках, обойденных вниманием модерна». Это тоже общий тренд: культура постмодерна — это собирание того, что не попало в модерн. Например, в Америке самым большим успехом пользуются записи Луи Армстронга, которые были отброшены музыкантами, когда они компоновались на пластинке. У кого-то палец соскользнул с нужной ноты, трубач из джаз-бенда приехал пьяный и вообще не мог играть то, что надо было, или произведение оказалось настолько вопиюще неудачным, что от него с отвращением отказались сами авторы-исполнители...

Неудачные или просто патологически нелепые произведения составляют целый раздел на музыкальных полках магазинов современной музыки. Это называется «incredibly strange music» («невероятно странная музыка») . Её очень любил Сергей Курёхин, которого я хорошо знал и с которым дружил.

К примеру, такая никому не известная группа «The Shaggs». Это три или четыре дочки американских фермеров, попросившие у папы деньги на электрогитару, взявшие бидон под ударные и наигравшие в коровнике что-то удивительно идиотское... Фрэнк Заппа нашел эту группу, которая пыталась пролезть со своим ужасом на какой-то конкурс, издал и произвел фурор. В общем, это похлеще будет, чем Эд Вуд.

То, что не удалось в модерне, то, что забыли в эпоху модерна, то, что сбилось с такта, провалилось, становится объектом пристального внимания постмодернистического дискурса.

Объем бессмысленного вещания

Процесс гносеосимуляцииимеет свои ритмы и формы. До этого мы пытались просто описать его как явление, а теперь посмотрим, в каком направлении это явление развертывается.

Гносеосимуляции состоит в постоянном наращивании «объема вещания» или максимализации информации. Это и называется информационным обществом. Потоки гносеосимуляции неуклонно ширятся. Количество информационных фактов растет в геометрической прогрессии, потому что каждый день происходит всё больше и больше бессмысленных вещей, всё больше и больше бессмысленных останков мы находим в прошлом, в археологии (знаний), всё меньше и меньше мы понимаем прошлое, настоящее и будущее, и, тем не менее, объем этого информационного процесса с разрешением на всё, отказом от секретности знаний как таковых, пухнет как снежный ком.

Это называется явлением транспарентности, «прозрачности», и постепенно человеку становится открыта вся полнота знаний — и древних, и современных. Доводятся до конца исследования о белых пятнах истории традиционного общества через реконструкции. Выясняются, оттачиваются технологии познания, доделывается то, что не доделал высокий модерн.

Всё это выстраивается в серии ловких и убедительных моделей. Логика оттачивается всё больше и больше, методология познания и рефлексия относительно методов познания растут. И, тем не менее, расширение потока знаний происходит параллельно исчезновению познавательного кода.

Пока в постмодерне мы не можем говорить о полном отсутствии кода. Мы живем в начале этого процесса. Полное отсутствие кода — в будущем. Мы говорим об исчезновении кода. Исчезновение кода — это процесс, как и процесс расширения объемов информации. Эти два процесса являются абсолютно взаимосвязанными. Чем шире поток информации, тем уже возможности ее понимания и ее интерпретации. И когда поток информации, то есть отсутствие закрытых информационных сегментов, станет абсолютным, именно в этот момент окончательно улетучится возможность понимать хоть что бы то ни было из того абсолютного объема недешифруемых знаний, который будет предъявлен человеческому обществу.

Гносеосимуляция — это шифрограмма, которая не подлежит декодированию, поскольку не несет никакого смысла. Если вспомнить снова «Макбета» Шекспира — это «сказка, рассказанная идиотом».

Фридрик Старр: послед ний из брахманов

Вот один небольшой пример из личной истории. Позапрошлой осенью я был в Вашингтоне, беседовал с профессором Фридриком Старром, одним из ведущих интеллектуалов Хопкинско-го университета. Он одновременно джазмен, шпион, специалист по курдской проблеме (был даже однажды похищен курдскими повстанцами, когда откапывал какие-то средневековые амфоры в местах расселения йезидов), активно занимался сепаратизмом Синдзяньско-Уйгурского автономного округа в Китае, интересуется гносеологией и русским народничеством... Замечательный, одним словом, человек, классический современный интеллектуал в American style.

Он мне рассказывал, что в России человеком, который его больше всего поразил, был Сергей Курёхин, и оказывается, он сам играл в его «Поп-механике». Представляете себе, один из теоретиков атлантизма уровня Бжезинского играл в «Поп-механике», поскольку он — джазмен! И вот мы с ним, выходя из библиотеки Конгресса, говорили об одном интересном явлении. Он рассказывал, что один таджикский учёный родом из Горного Бадахшана проходил в университете Хопкинса практику и заметил в интернете карту Google, которая позволяет увидеть мельчайшую деталь земной поверхности. Тогда он навел её на свой Бодахшан, который долгое время был секретной зоной при Советском Союзе и чуть ли не обнаружил там свой дом, чему был несказанно поражён. (A propos, ясно, что может делать «бодахшанский интеллектуал» в Вашингтоне. Он, скорее всего, получал инструкцию по поддержке тайных исламистских радикальных организаций против пророссийского режима официального Душанбе.)

Так вот, профессор Старр мне этак доброжелательно говорит: «Вы ничего не сможете против нас сделать, потому что знания будут абсолютно открыты, абсолютно всем доступны, и в такой ситуации существование закрытого общества типа вашей России, традиционной, национальной, с всевластием местной администрации долго не продлится; поскольку транспарентность — это не наша выдумка, это объективный ход развития исторических парадигм. Поэтому вы обречены. А мы, наоборот, сказали транспарентности «да», мы сами очищаемся от внутренних преград, и поэтому в потоке открытия всей возможной информации, победим».