Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич. Страница 42

Смешение реальности и виртуальности — характерное свойство постмодерна.

Конечно, из постантропологического кошмара есть и иной выход, но он очень непростой и потребует чрезвычайного интеллектуального усилия. Этот выход будет описан в следующих лекциях, когда речь пойдет о Радикальном Субъекте.

Вопросы и ответы:

Вопрос: Какую роль Вы играли на упомянутой передаче Малахова?

Ответ: Действительно, я над этим тоже задумывался. Меня пригласили как «философа-эксперта», причем вначале поинтересовались, я — «за» Дарвина или «против». Я сказал, что думаю. Мне ответили, что это хорошо, что мне на правую сторону.

Я полагаю, что меня пригласили как неангажированного наблюдателя, но сверхзадача устроителей была, видимо, в том, чтобы я придавал «убедительности» сторонникам Маши Шрайбер вопреки ее противникам-дарвинистам. Но показательно, что постмодерн не исключает даже тех, кто вскрывает его сущность и может причинить ему боль, нарушив его игру. Он всех включает... Понятно, что в этой передаче и зрители, и ее участники, и Малахов, и гости, и те, кто помогал снимать фотографии бесов, и те, кто делал макияж гостям — все являются симулякрами. Но присутствие человека, понимающего, что происходит, не отменяет весь идиотский хоровод, а напротив, как бы, «фундаментализирует» его. Это своего рода метафизический перец, добавленный в идиотский салат виртуальности.

Когда среди симулякров появляется несимулякр, то, поскольку он не может заведомо там появиться, то он отчасти сам становится симулякром. В этом и есть, возможно, бессознательная ирония Малахова. Помещение серии симулякров на одну линию кресел со свидетелем симуляции означает тонкую метафизическую работу — высший пилотаж — с произвольным распределением ролей в этой страшной среде, называемой виртуальностью.

Матрица настолько сильна, что может позволить снять фильм, разоблачающий ее суть. И с другой стороны, там — на передаче — был не совсем я, это был мой виртуальный двойник, теле-Дугин. Нечто страшное...

Вопрос: Понятно, что в премодерне психология не нужна как таковая, в модерне она является еще одним доказательством существования реальности. Как быть с психологией в постмодерне?

Ответ: В постмодерне появляется постпсихология. Постпсихология связана с дивидуальностью. Человек в модерне представлял собой некое единство, некий «геш-тальт», цельность, которую можно было анализировать с точки зрения психологии: инспектировать, разлагать, совершенствовать, развивать и вообще каким-то образом с ней взаимодействовать как с «единицей». Сейчас, поскольку нет этой цельности, то психология лишается традиционного предмета изучения. У симулякра нет психологии. Симулякр выступает случайным и непостоянным набором сразу нескольких единиц, причем всегда на одну единицу меньше (как говорит Делез), единицы-то как таковой в постмодерне нет. В такой ситуации психология утрачивает свой стержень, состоявший в исследовании индивидуальности и коррекции индивидуальности, если ее цельность и рассудочная упорядоченность слабнет (речь идет о психотерапии и психиатрии). Индивидуальности нет, непонятно, что изучать и что лечить, и, тем более, как лечить.

Психологические и психиатрические практики, объект и метод психологии в постмодерне меняются. Так как речь идет о дивидуализации, соответственно, психотерапии подлежит не индивид как нечто целое, а части индивида. У симулякра, у виртуального человека, псевдочеловека нет идентичности. Соответственно у него не может быть цельной психологии, и с ним невозможно взаимодействовать как с постоянной величиной. Психологическому исправлению или исследованию подвергаются теперь отдельные элементы, но это уже постпсихология с особыми методами и практиками.

Ж. Делез и Ф. Гваттари говорили о «микрополитике желаний». То есть рассматривается уже не тело, а отдельные части тела, например, психология носа или психология уха. Каждый орган имеет и пытается проводить свою «политику», а многообразие смутных телесных желаний, постоянно мерцающих — то появляющихся, то исчезающих — является «перманентным референдумом», меняющим базовые условия функционирования дивидуума (постчеловека). Это своего рода микропсихология постмодерна.

Или, наоборот, если зайти не от эмпирики микропсихологии, но от виртуальных серий симуляционных клонов, то мы получаем, например, «психологию менеджера», т. е. того, чего нет в эмпирике. Произвольно берется выкройка офисного работника, которую мы постулируем как виртуальный норматив, и в полном отрыве от сохранившихся индивидуальных качеств, мы изучаем и лечим существо так, как если бы мы лечили нормативного, не существующего в реальности менеджера. Это макропсихология постмодерна, психология серийных товаров. Здесь последовательность характеристик киборгиального толка. Человека разбирают на части и неподходящее от него отрезается. Иногда заменяется на подходящее. Так, Джон или Джейн становятся правильными «офисными работниками», которых уже можно лечить как таковых. Возникает некая новая сущность, которая (макро)психологически оптимальна. Это человек минус его погрешности, заболевания, отклонения. Постчеловек.

Совокупность «микропсихологии желаний» и «макропсихологии серий» описывает область постпсихологии. «Нет» говорится только мезопсихологии, которая являлась основным направлением психологии модерна. Интересно, что такой картине постпсихологии соответствует состояние современной экономики — здесь исследуются приоритетно макроэкономические показатели (совокупные индексы, графики роста и т.д.) и микроэкономические параметры. Мезоэкономика, изучающая и оценивающая «средние циклы», по сути, упускается из виду. Это означает, что в экономической науке заведомо заложены предпосылки постмодерна, поэтому-то экономика и стала к концу эпохи модерна и на заре постмодерна восприниматься как «судьба»...

Вопрос: Таким образом, в модерне мы имели модель человека как целостности, в постмодерне мы сталкиваемся с тем, что представление о шизофрении становится нормой.

Ответ: В постмодерне нормы вообще нет. Норма — это элемент реальности, а в виртуальности нет нормы. Просто конституируется разнообразие отклонений, а эти отклонения, в свою очередь, также становятся нефиксированными. Никто не лечит заболевание, никто не считает шизофрению заболеванием. Шизофрения — один из видов развития человеческой культуры. Нет никаких критериев соотношения гносеологического и реального, поскольку «реальности» нет, и гносеология заменяет собой все, переставая быть гносеологией и становясь постгносеологией. Соответственно, отношение между гносеологической моделью и действительностью может быть произвольным. Отсюда понятие о шизофрении растворяется, поскольку шизофрения — это раскол сознания. feso...— по-гречески «сознание», siso...— «разрез, «раздвоение», «разделение». Восприятие разделения сознания как болезни проистекает из идеи цельности сознания как нормы, но в постмодерне нет цельности как нормы, и скорее разделение — это и есть норма постмодерна. Соответственно, диагноза «шизофрения» в постмодерне нет.

Глава 3

Постонтология

Прежде чем понять, что такое постонтология необходимо проследить парадигмальные изменения и мутации самой онтологии в разных моделях: в традиционном обществе, в обществах креационистского (или монотеистического) типа и, наконец, в обществах современных. Тогда мы только и сможем перейти к тому, чему посвящена наша лекция — постонтологии. Без предваряющего экскурса в онтологическую проблематику других парадигм, будет непонятно значение того, о чем пойдет речь.

Определение онтологии

Онтология — это раздел философии,ставящий в центре внимания проблему бытия. Термин «онтология» — это искусственное образование в философии Нового времени на основе греческого глагола «...» («быть»), откуда происходит причастие «ov, ovta....» («сущее»). Можно расшифровать термин «онтология» как науку «о бытии сущего». В центре онтологии лежит вопрос о том, что есть, и что заставляет считать то, что нам явлено, тем, что есть.