Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич. Страница 81

От высшего тождества к симулякрам. «Бесовская текстура»

Итак, окинем взглядом, как происходит трансформация гносеологических моделей. В манифестационизме премодерна субъект и объект совпадают в имманентном, божественном бытии. Через них происходит замкнутый цикл сознания вокруг великого тождества.

В креационизме возникают первые преграды: трансцендентный Бог отделен от тварного субъекта (человека) и от тварного объекта (вещи). Познание свершается под эгидой веры, гносеологических стратегий, центрированных в акте креации.

Эпоха модерна, автономный рассудок освобождает нас от трансцендентности и креационизма, и между объектом и субъектом остается лишь процесс мышления. У Канта происходит автономизация мышления и ставится под вопрос субстанциальность субъекта и объекта. У Соссюра на место мышления заступает язык, и постепенно субъект и объект в постмодерне, в конце концов, исчезают, и на их место приходит текст.

Текст постмодерна воспроизводит виртуальную реальность (гиперреальность) на основе симулякров и представляет собой шизоаналитическую гладкую поверхность, в которой резвится ризома. Это и есть поле постгносеологии, теория познания и наука в парадигме постмодерна.

Трудно представить себе познание, в котором нет субъекта и объекта, представить себе осмысление реальности, где нет того, кто осмысляет, и нечего осмыслять.

Всё это переводит нас в сферу новой «паралогической» эпистемы, где остается единственное поле «бесовской текстуры», в которой развертываются игры того, у чего нет имени. «Бесовская текстура» — характерное выражение философии постмодернизма. Когда у текста исчезает автор, никто не может сказать, откуда берется текст. И если текст содержит признаки «жизни», то эту жизнь проще всего приписать полусуществующей фигуре демона, беса. В постмодерне «бесовская текстура» заполняет собой все. Пространство для дистанции в отношении нее, для ее критики сузилось до бесконечно малой величины, если не сказать страшнее — исчезло вовсе. Это требует от нас очень тонкого, внимательного и пронзительного отношения к постгносеологии.

Завтра, которое наступило

Уместно задать вопрос: до какой степени постгносеология является предвосхищением будущего, которое может оказаться ложным, а в какой степени это уже нечто свершившееся? Надо сказать, что в философском смысле парадигма постмодерна уже несколько десятилетий является в Европе и США мейнстримом интеллектуального направления. Постмодерн принят безоговорочно, без уточнения отношения к нему — он вдохновляет революционеров, менеджеров, узких специалистов, философов и интеллектуалов самых разных направлений. Постмодерн — это общераспространенное состояние современного западного человека, желающего иметь мало-мальски стройную картину мира.

Еще Шекспир, гениально заглядывая в постмодерн, в «Макбете» говорил, что «мир — это история, рассказанная идиотом». Гносеологические парадигмы, которые здесь описаны, не являются произволом какой-то группы сбрендивших философов. Сам ход изменения структуры познания и логика развертывания различных эпистем при переходе от парадигмы к парадигме приводят нас к тому, что постгносеология не является случайным и чисто умозрительным явлением. Постгносеология, которая своей тьмой всё более и более отчетливо проясняется вокруг нас, в нас, против нас, является тем единственным, с чем нам в самое ближайшее время придется иметь дело. Никакого пространства, кроме ризоморфного, вот-вот не останется, и против раскрепощенных шизоанали-тических масс не сможет выстоять никто и ничто.

Конечно, не все разделяют самые радикальные тезисы Делеза, Гваттари, Лиотара или Бодрийяра. Многие констатируют, что постмодерн заключает в себе опасность и угрозу, если не сказать больше. Консерваторы всех типов отшатываются от постмодерна, как от «чумы». Некоторые философы пытаются «перезапустить программу модерна», чтобы избежать тех странноватых и подчас ужасающих сценариев, которые несут в себе постгносеология, дивидуум, ризома или виртуальность.

Но, как в эпоху Ф. Бэкона, Р. Декарта или И. Ньютона, основы парадигмы модерна были сформулированы теоретически (хотя они и тогда многих пугали, многим казались нелепой случайностью или аберрацией ума) и в дальнейшем лишь развертывались в реальности (хотя и не всегда гладко и по строго линейной траектории), так и в наше время философы-постмодернисты теоретически обосновали и описали ту картину, которая имеет ярко выраженные парадигмальные свойства и непротиворечивую систему описаний и заключений. Можно не доверять и сомневаться сколько угодно, но от этого наступление постмодерна не отдалится и не остановится. Он уже глубоко вторгся на территорию современной мысли, культуры, искусства, общества, даже политики и экономики. И изгнать его оттуда путем простых сомнений, причитаний или заклинаний невозможно.

Для нас важно понимать, что постмодерн не экстравагантная периферия «сытого Запада», «богатого Севера», играющего в интеллектуальные игры от пресыщенности и усталости. Это объективная ткань — текстура — общества, которая поджидает нас сразу за пределами России на западном направлении.

Вопросы и ответы

Вопрос: Когда вы говорите о Канте, не кажется ли вам, что вы берете какой-то первоначальный срез его критики чистого разума, не учитывая позднейшие разработки в области практического разума. Не кажется ли вам, что вы сужаете его философию?

Ответ: Безусловно, в моем изложении есть определенная схематизация. Конечно, я говорю о Канте схематично, оставляя за бортом 70 % из того, что он написал. Но я рассматриваю Канта, и особенно неокантианство, как важнейший тренд в развертывании парадигмы модерна и в подготовке смены парадигм. Конечно, его «трансцендентальный идеализм», его признание ноуменальности Ding-an-sich еще не значит, что он отказывает субъекту и объекту в существовании. Кстати, с его точки зрения, утверждать небытие субъекта или объекта было бы столь же «дерзко» и «неоправданно», как утверждать их бытие. Он просто демонстрирует, что чистый рассудок не способен достаточно обосновать онтологический аргумент. Отказ объекту и субъекту в бытии мы встретим более определенно у неокантианцев (причем в большей степени речь идет об объекте), и уже окончательно у структуралистов и постмодернистов, т.е. спустя двести лет после Канта. Но именно Кант открывает путь, расчищает пространство от идолов «большой рациональности» и устанавливает своего собственного идола — идола «малой рациональности».

Вопрос: Как вы полагаете, вот этот текст, то единое, во что всё сливается у постмодернистов...

Ответ: Это не единое, это всегда минус один.

Вопрос: Если мы его обожествим, не будет ли это шаг назад, прямо в премодерн и всё начнется сначала?

Ответ: Осмысление структуры постмодерна показывает, что, вероятно, постмодернисты как таковые довольно быстро исчерпают модерн и примутся за пожирание премодерна. Поэтому драматический потенциал нарастающего богохульства лежит в основе эмпирического продолжения постмодернистического наступления. Дистанция между текстами постмодерна и религиями премодерна очевидна. Я не вижу, как можно обожествить «бесовскую текстуру»... Хотя, вы правы, что есть какое-то пародийное сходство, пародийная симметрия между постмодернистической постгносеологией и структурами премодерна. И это сознавали сами постмодернисты. Не случайно Жорж Батай интересовался архаическими опытами и даже читал Р. Генона. В одном из выпусков «Nouvellle Ecole», журнала «новых правых», Шарль Шампетье докопался до отметок в «Национальной библиотеке» в Париже, из которых явствует, что Жорж Батай — гуру структуралистов — заказывал в книгохранилище и читал несколько книг Генона подряд. Не случайно, он в свое время объявил «surfachisme»... Параллели между фундаментальным, архаическим премодерном и некоторыми сторонами постмодерна есть. Они не могут нас не удивлять... Ваша интуиция интересная, но здесь надо очень осторожно выстраивать параллели. Вначале надо понять, в каком смысле «бесовская текстура» постмодернистов относится к бесам религии. А далее следует проделать экскурс в генеалогию и онтологию самих бесов. Все это требует серьезного разбора. В книге «Философия Традиции» в главе «Сатана и проблема предшествования» я набросал кое-какие соображения на этот счет. Во всяком сходстве есть много различий, и очевидно, что постмодерн это никак не восстановление премодерна даже в его наиболее архаической и ультраманифестационистской фазе (как это иногда может показаться на основе симпатии некоторых постмодернистов к архаическим культам — природу этой симпатии еще предстоит внимательно осмыслить и истолковать).