Третья волна - Тоффлер Элвин. Страница 38

Глава 10

КОДА: КРАТКИЙ МИГ

Одно остается непонятным. Индустриализм был кратким мигом в истории — всего лишь три столетия, исчезнувшие в безмерности времени. Что вызвало промышленный переворот? Что заставило Вторую волну пронестись по планете?

Множество ручьев происходящих перемен стеклись в один бурный поток. Открытие Нового Света дало толчок к развитию европейской культуры и экономики накануне индустриальной революции [203]. Прирост населения обуславливал перемещение людей в города. Истощение лесов в Англии побудило использовать каменный уголь. В свой черед стволы шахт становились все глубже и глубже, и настал момент, когда прежние насосы на конной тяге уже не могли больше откачивать из них воду. Усовершенствование парового двигателя, призванного решить данную проблему, открыло невиданное множество новых технологических возможностей. Постепенное внедрение индуст — реальных идей представляло собой вызов церковной и политической власти. Распространение грамотности, усовершенствование дорог и транспорта — все это сошлось во времени, вынудив открыть шлюзы перемен.

Все попытки найти главную причину индустриальной революции обречены на неудачу. Сама по себе технология, как и отдельно взятые идеи или духовные ценности, не является движущей силой истории. То же относится и к классовой борьбе. История — не просто свод данных об экологических изменениях, демографических тенденциях или развитии средств коммуникации. Политическая экономия не может объяснить какое — либо историческое событие. В данном случае нет «независимой переменной», от которой зависят все другие переменные величины. Здесь есть только взаимосоотносимые переменные величины, чрезвычайно запутанные.

Находясь перед лабиринтом каузальных влияний и даже не имея возможности проследить все их взаимодействия, лучшее, что мы можем предпринять, — это сосредоточить свое внимание на тех, которые кажутся нам наиболее подходящими для наших целей, и признать неизбежность искажения при подобном подходе. В этой связи вполне очевидно, что из всех многочисленных факторов, которые в своей совокупности создали цивилизацию Второй волны, очевидные последствия имело углубляющееся расхождение между производителем и потребителем, развитие той замысловатой системы обмена, которую мы теперь называем рынком, независимо от того, капиталистический он по форме или социалистический.

Чем значительней оказывалось расхождение между производителем и потребителем во времени, пространстве, в социальной и психологической отдаленности, тем больше рынок, во всей его удивительной сложности, при всем сочетании оценок, невысказанных метафор и не обнаруживающих себя представлений, становился доминирующей социальной реальностью.

Как мы видели, разъединительной силой здесь выступала современная финансовая система с ее главными банковскими учреждениями, фондовыми биржами, внешней торговлей, административным планированием, стяжательской и расчетливой сущностью, договорной этикой, материалистическим подходом, односторонней выгодой, жесткими системами вознаграждения и мощным аппаратом учета, хотя культурное значение этого явления мы обычно недооценивали. Именно отделение производителя от потребителя оказало воздействие на развитие стандартизации, специализации, синхронизации и централизации [204]. Это обусловило различия половых ролей и темперамента. Однако же при всей важности многих других факторов, породивших Вторую волну, первостепенное значение имеет именно расщепление очень давнего атома, объединявшего производство и потребление. Ударные волны от этого процесса ощущаются еще и сегодня.

Цивилизация Второй волны не только изменила технологию, природу и культуру. Она изменила личность, способствуя появлению нового социального типа. Конечно же и женщины и дети составляли цивилизацию Второй волны и были сформированы ею. Но все же в основном мужчины непосредственно попадали в водоворот рыночных отношений, воплощали новые методы работы, в них более явно, чем в женщинах, проявлялись характерные черты, присущие данному периоду, а образованные женщины, также обладавшие этими новыми качествами, вполне соответствовали понятию человека индустриальной эпохи.

Человек индустриальной эпохи (Industrial Man) отличался от всех своих предшественников. Он повелевал мощностями, которые в значительной степени повышали его слабые силы. Большую часть жизни он проводил в производственной среде, соприкасаясь с машинами и организациями, которые подавляли личность. С детства его учили, что выживание главным образом зависит от денег. Как правило, он вырастал в нуклеарной семье и ходил в стандартную школу. Представление о мире, в основном, складывалось у него благодаря средствам массовой информации. Он работал в крупном акционерном обществе или состоял на государственной службе, был членом профсоюза, относился к определенному церковному приходу, входил в другие организации — в каждом из этих мест он оставлял часть своего делимого «Я». Он все меньше отождествлял себя со своей деревней или городом, а соотносил себя со страной в целом. Он ощущал свое противостояние природе, в процессе трудовой деятельности он постоянно эксплуатировал ее. И все же он парадоксальным образом стремился провести уикэнд на лоне природы. (В самом деле, чем более жестоко он обходился с природой, тем сильнее романтизировал ее и чтил на словах.) Он научился воспринимать себя частью громадной взаимозависимой экономической, социальной и политической системы, постичь которую в целом было выше его понимания.

Сталкиваясь с подобной реальностью, он протестовал, но безуспешно. Он вел борьбу за существование. Он научился играть в игры, которые ему навязывало общество, приноравливался к отведенной ему роли, часто ненавидя все это и ощущая себя жертвой той системы, которая повышала его жизненный уровень. Он чувствовал прямолинейность времени, которое безжалостно приближало его к будущему, где его ожидала смерть. И когда его наручные часы отсчитывали секунды, что означало для него приближение конца, он осознавал, что земля и каждый человек на ней, включая и его самого, лишь часть огромной космической машины, чье движение неизменно и неумолимо.

Среда, в которой обитал человек индустриальной эпохи, во многом отличалась от той, в которой жили его предки. Несходными были даже наиболее элементарные сенсорные сигналы.

Вторая волна внесла изменения в шумовой фон: заводской гудок заменил крик петуха, визг тормозов — стрекотание сверчков. Особенно явственно это ощущалось по ночам, удлиняя часы бодрствования. Появились зрительные образы, не существовавшие прежде для человеческого глаза — съемки земной поверхности, сделанные с самолета, сюрреалистический монтаж в кинематографе, биологические организмы, впервые обнаруженные с помощью высокомощного микроскопа. Аромат ночной земли вытеснили запах бензина и зловоние карболки [205]. Изменился вкус мяса и овощей. Стало иным восприятие ландшафта в целом.

Перемены затронули и тело человека, оно увеличилось в высоту, достигнув того, что мы теперь считаем нормальным ростом; каждое следующее поколение было выше ростом, чем их родители. Равным образом менялось и отношение к телу. Норберт Элиас в книге «Цивилизующий процесс» пишет, что вплоть до XVI в. в Германии, как и в других местах Европы, «вид обнаженного тела вполне соответствовал общественной норме», после прохождения Второй волны нагота стала считаться постыдной [206]. С появлением особой ночной одежды изменилось поведение человека в спальне. Введение в употребление вилок и других специальных столовых приборов изменило процесс еды. Если прежде удовольствие получали от зрелища поданного на стол мертвого животного, то со временем «напоминания о том, что мясное блюдо было приготовлено из убитого животного, всячески стремились избегать».