О природе вещей - Тит Лукреций. Страница 5

КНИГА ПЯТАЯ

Кто в состояньи найти в своем сердце столь мощную силу,

Чтобы достойно воспеть все величие этих открытий?

Кто же владеет словами настолько, что мог бы прославить

Должно заслуги того, кто собственной силою духа

Столько сокровищ добыл и оставил их нам во владенье?

Нет, я уверен, никто из рожденных со смертною плотью.

Ибо, коль выразить мысль сообразно с величием дела,

Богом он был, мой доблестный Меммий, поистине богом!

Он, кто впервые нашел ту основу разумную жизни,

Что называем теперь мы мудростью. Он, кто искусно

Жизнь из волнений таких и такой темноты непроглядной

В полную ввел тишину, озаренную ярким сияньем.

С этим теперь сопоставь ты богов откровения древних:

Так, говорят, обработке полей научила Церера

Смертных, а сок из гроздей виноградных выдавливать — Либер,

Хоть и без этих даров продолжалось бы жизни теченье,

Как и доныне живут, по слухам, иные народы;

Но безмятежная жизнь невозможна без чистого сердца.

Вот почему еще больше достоин богом считаться

Тот, чьи доныне везде, расходясь по великим народам,

Душам отраду дают утешения сладкие жизни.

Если же ты предпочтенье отдашь Геркулеса деяньям,

То еще дальше тогда уклонишься от истинной правды.

Чем бы огромная нам, в самом деле, теперь угрожала

Пасть Немейского льва иль щетинистый вепрь Эриманфа?

Критский бык, наконец, или Лерны пагуба — гидра,

Змей ядовитых кольцом окруженная, разве нам страшны?

Что Гериона для нас трехгрудого сила тройная,

Иль Диомеда Фракийца дышащие пламенем кони

На Бистониды полях и на горных отрогах Исмара?

Разве бы мучили нас Стимфальские страшные птицы?

Да и блестящих плодов золотых Гесперидских хранитель

Зоркий, свирепый дракон, обвивающий телом огромным

Дерева корни и ствол, разве мог бы он вред нанести нам

Там у Атланта брегов и у шумно гудящего моря,

Где появиться ни мы не отважимся ни чужеземец?

Так и другие, подобные им, истребленные чуда

Чем бы могли угрожать, даже если бы живы остались?

Нет, я уверен, ничем: и доселе земля в изобильи

Диких рождает зверей, и наполнены ужасом смутным

Чащи, и горная высь, и лесные глубокие дебри;

Но избегать этих мест мы почти что всегда в состояньи.

Если же сердце не чисто у нас, то какие боренья,

Сколько опасностей нам угрожает тогда поневоле,

Сколько жестоких забот и терзаний, внушаемых страстью,

Мучат смятенных людей и какие вселяют тревоги!

Гордость надменная, скупость и дерзкая наглость — какие

Беды они за собою влекут! А роскошь и праздность?

И потому, кто всё это низверг при помощи слова,

А не оружьем изгнал из души, неужель не достойно

Будет нам к сонму богов человека того сопричислить?

Если к тому же еще, одержимый божественным духом,

Многое он говорил о бессмертных богах, постоянно

Всю природу вещей объясняя в своих изреченьях.

Я по стопам его ныне иду и ему продолжаю

Следовать, здесь излагая своими словами порядок,

Коим и создано всё и в котором всё пребывает,

Времени вечный закон нерушимый не в силах расторгнуть.

Прежде всего, мы нашли путем рассуждений, что сущность

Духа телесна, и он, как и всё, что рождается, смертен,

И невредимым во век пребывать для него невозможно.

Это ведь призраки нас во сне в заблуждение вводят,

Если, нам кажется, видим того мы, кто жизнью покинут.

Мне объяснить остается, — и к этому ход рассуждений

Наших приводит, — что мир образован из смертного тела

И одновременно то, что имел он начало когда–то;

Как получилось, что тут сочетанье материи дало

Землю, и небо, и море, и звезды, и солнце, и лунный

Шар, а затем и какие из нашей земли появились

Твари живые, а также каких никогда не рождалось;

Как человеческий род словами различными начал

Между собою общаться, названья давая предметам,

Как в наше сердце проник этот ужас и страх пред богами,

Всюду, на всем протяженьи земли, охраняющий святость

Капищ, озер и дубрав, алтарей и богов изваяний.

Кроме того, и теченьем луны, и движением солнца

Силой какой, объясню, руководит кормило природы,

Чтоб не подумали мы, что между землею и небом

Собственной волей они пробегают свой путь постоянный,

Произрастанью содействуя нив и живущих созданий,

И не сочли, что вращением их божество управляет.

Ибо и те, кто познал, что боги живут безмятежно,

Всё–таки, если начнут удивляться, каким же порядком

Всё происходит кругом, особенно то, что мы видим

Над головою у нас в беспредельных пространствах эфира,

Часто они обращаются вновь к суевериям древним

И признают над собой, несчастные, строгих хозяев,

Веруя в то, что они всемогущи, не зная, что может

Происходить, что не может, какая конечная сила

Каждой вещи дана, и какой ей предел установлен.

Впрочем, не буду томить я тебя обещаньями дольше.

Прежде всего, посмотри на моря, на земли и небо;

Все эти три естества, три тела отдельные, Меммий,

Три столь различные формы и три основные сплетенья

Сгинут в какой–нибудь день, и стоявшая долгие годы

Рухнет громада тогда, и погибнет строение мира.

Знаю отлично, что всех поражает и кажется дикой

Нам эта мысль о грядущем небес и земли разрушеньи;

Трудно мне будет ее доказать убедительной речью.

Так происходит всегда, когда преподносится слуху

То, что, однако, нельзя ни глазу сделать доступным,

Ни осязанию рук; а ведь это ближайший и торный

Путь убеждения, в сердце ведущий и в область сознанья.

Всё–таки выскажусь я: словам моим самое дело

Веру, быть может, придаст, и ты, при земли колебаньях,

Сможешь увидеть, что всё сокрушается в краткое время —

Да отвратит испытанье такое судьбины кормило!

И не на деле уж лучше уверимся мы, а рассудком,

Что уничтожиться всё с ужасающим грохотом может.

Прежде, однако, чем я начну изрекать прорицанья

Много священней и тех достоверней гораздо, какие

Пифия нам говорит с треножника Феба под лавром,

Много разумных вещей сообщу я тебе в утешенье.

Чтобы не счел ты, уздой религии стянутый, будто

Солнце, земля и луна, и звезды, и море, и небо

Вечно остаться должны, обладая божественным телом,

И не подумал бы ты, что должны, по примеру Гигантов,

Каре жестокой подвергнуться все за свои преступленья,

Кто мирозданья оплот расторгает своим разуменьем

Или дерзает тушить на небе пресветлое солнце,

Смертною речью своей клеймя бессмертное нечто.

Всё это столь далеко от божественной сути, однако,

И не достойно в числе богов почитаться, что, право,

Может скорее помочь составить о том представленье,

Что лишено совершенно движения жизни и чувства.

Ибо никак допустить невозможно для тела любого,

Чтоб обладало оно духовной природой и смыслом.

Так ни деревьев в эфире не может, ни в море соленом

Быть никогда облаков, ни рыб водиться на пашнях,

И не бывает ни крови в дровах, ни сока в каменьях:

Точно назначено, где чему быть и где развиваться.

Так же и духа природа не может без тела возникнуть

И пребывать самобытно, отдельно от мышц и от крови.

Если же это и было б возможно, гораздо скорее

Сила духа сама в голове, иль в плечах, или в пятках

Быть бы могла и в любой из частей зарождаться, но всё бы

В том же она человеке и в том же сосуде осталась.

Если же в теле у нас, очевидно, назначено точно

Место особое, где существуют и могут развиться

Дух и душа, то тем больше должны мы всецело отвергнуть,

Что они могут одни, вне тела и формы животной,

В комьях ли рыхлых земли или где–нибудь в пламени солнца,

Или в воде пребывать, иль в пределах высоких эфира.

Значит, всё это отнюдь не владеет божественным чувством,

Раз не имеет в себе никакого дыхания жизни.

Также поверить никак невозможно и в то, что святые

Где–то жилища богов обретаются в мира пределах,

Ибо природа богов настолько тонка и от чувства

Нашего столь далека, что едва ли умом постижима.

Если ж она осязанью рукой и толчкам недоступна,

То и сама не должна осязать то, что мы осязаем:

То, что нельзя осязать, и само осязанию чуждо.

Так и жилища богов непохожи на наши жилища

Быть непременно должны и тонки сообразно с их телом.

Это потом я тебе докажу в рассужденьи подробном.

Думать же, что для людей изготовить изволили боги

Дивную мира природу, что будто по этой причине

Нам подобает богов достославное славить творенье

И полагать, что оно и бессмертным и вечным пребудет,

Что нечестиво всё то, что божественным промыслом древле

Было для рода людей установлено твердо навеки,

Как–нибудь нам колебать, потрясая в самих основаньях,

Или словами дерзать окончательно всё ниспровергнуть, —

Все эти вымыслы, Меммий, и все измышленья такие

Только безумье одно. Какую бессмертным блаженным

Выгоду можно извлечь изо всей благодарности нашей,

Если б они ради нас предприняли что–нибудь делать?

Новость какая могла бы, столь долго дотоль безмятежных,

Их соблазнить и склонить к изменению прежней их жизни?

Новшествам рады лишь те, кому, очевидно, несносен

Старый порядок вещей. У кого ж не случалось печали

В прежнее время, и кто свой век проводил беззаботно,

Что у того разожжет стремление к новым порядкам?

Или, быть может, их жизнь влачилась в тоске и во мраке,

Прежде чем занялась заря зарождения мира?

Да и для нас что дурного, коль мы не родились бы вовсе?

Всякий рожденный на свет непременно в живых оставаться

Хочет, пока привлекают его наслаждений утехи,

Но для того, кто любви никогда не отведывал к жизни

И не причислен к живым, — что плохого совсем не родиться?

Дальше: откуда взялся у богов образец мирозданья,

Да и само представленье о людях запало впервые,

Чтобы сознанье того, что желательно сделать, явилось?

Как же узнали они и о силе частиц изначальных

И о возможностях их в сочетаниях между собою,

Если природа сама не давала примера творенья?

Ибо начала вещей во множестве, многоразлично

От бесконечных времен постоянным толчкам подвергаясь,

Тяжестью также своей гнетомые, носятся вечно,

Всячески между собой сочетаясь и всё испытуя,

Что только могут они породить из своих столкновений.

И удивляться нельзя, что они в положенья такие

Между собою пришли и в такое движенье, которым

Держится нынешний мир в постоянном своем обновленьи.

Если бы даже совсем оставались мне неизвестны

Первоначала вещей, и тогда по небесным явленьям,

Как и по многим другим, я дерзнул бы считать достоверным

Что не для нас и отнюдь не божественной создана волей

Эта природа вещей: столь много в ней всяких пороков.

Прежде всего, из того, что объято громадою неба,

Часть захватили себе иль чащи лесные и горы,

Полные диких зверей, иль болота и голые скалы,

Или моря, широко разделившие страны земные.

Около двух остальных частей или зной раскаленный,

Или же вечный мороз отнимают у смертного рода.

Что ж остается под пашню, то силой природа своею

Всё бы покрыла бурьяном, когда б не противились люди,

Жизнь защищая свою, привыкнув над крепкой мотыгой

Тяжко вздыхать и поля бороздить нагнетаемым плугом.

Если ж, ворочая в них сошником плодородные глыбы

И разрыхляя земельный покров, не пробудим их к жизни,

Самостоятельно в воздух прозрачный ничто не пробьется.

Всё ж зачастую и то, что трудом добывается тяжким,

Даже когда на полях зеленеть и цвести начинает, —

Иль непомерно палит раскаленное солнце с эфира,

Или же вдруг истребляют дожди, или иней холодный,

Или же ветры гнетут, поднимаясь неистовым вихрем.

Кроме того, почему враждебное роду людскому

Племя ужасных зверей природа на суше и в море

Кормит, плодит? Почему с переменой погоды болезни

Губят людей? И зачем преждевременно смерть настигает?

Вот и младенец: он, точно моряк, что жестокой волною

Выброшен, так и лежит на земле нагой, бессловесный,

В жизни совсем беспомощный, лишь только из матери чрева

В тяжких потугах на свет его породила природа;

Плач заунывный его раздается кругом, и понятно:

Много ему предстоит испытать злоключений при жизни.

Скот, между тем, вырастает и крупный, и мелкий, и звери;

Ни в погремушках нужды у них нет, ни в том, чтобы в детстве

Лепетом ломаным их утешала кормилица нежно;

Да и одежды им разной по времени года не надо;

Нет, наконец, им нужды ни в оружьи ни в стенах высоких,

Чтобы свое охранять достоянье: им всем в изобильи

Всё производит земля и природа готовит искусно.

Прежде всего, если тело земли и текучая влага,

Легкое ветра дыханье, а также и жар раскаленный, —

Что составляет, мы видим, всю эту вещей совокупность,

Всё состоит целиком из рожденного смертного тела,

То почитаться должна таковой же и мира природа,

Ибо, коль мы о частях или членах чего–нибудь знаем,

Что и начала имели тела их и формы их смертны,

Мы заключаем тогда, что и в целом предмет этот смертен,

Как и рожден вместе с тем. И если огромные мира

Члены и части, — я вижу, — погибнув, опять возникают,

Ясно, что было когда–то начальное некое время

И для небес и земли, и что им предстоит разрушенье.

Ты не подумай, что я поспешил со своим заключеньем,

Если сказал, что земля или пламя подвержены смерти,

Ежели счел несомненным, что гибнут и влага и воздух,

Иль утверждал, что родится всё это и вновь вырастает,

Почва, во–первых, когда накаляет ее непрерывно

В части какой–нибудь солнце, когда ее топчут ногами,

То выдыхает она туманные легкие тучи

Пыли, которую мощный разносит по воздуху ветер.

Частью же комья земли растворяются силою ливней,

И берега разъедают и точат бегущие реки.

Но, в свою очередь, то, что дает приращенье другому,

Восстановляется вновь. И когда появляются вещи

Из всетворящей земли, и она же им служит могилой,

То, очевидно, земля убывает и вновь вырастает.

Дальше, о том, что всегда источники, реки и море

Новою влагой полны и что воды текут постоянно,

Нет нужды говорить: потоков великих стремленье

Это являет везде; но вода постепенно уходит,

Так что в целом и нет никакого избытка во влаге.

Частью стремительный ветр, взметая морские равнины,

Воду уносит, а солнце лучами ее распускает,

Частью же в недрах земли она растекается всюду,

Ибо морская вода проникает сквозь почву, и жидкость

В землю сочится назад, собираясь к источникам водным,

После чего по земле устремляется пресным потоком

Там, где дорогу для волн она влажной пятою пробила.

К воздуху я теперь перейду: бесконечно состав свой

Множество раз он меняет в течение каждого часа.

Ибо всё то, что течет от вещей, постоянно несется

В бездны воздушных морей; и если бы воздух обратно

Не возмещал эту убыль телами, их вновь восполняя,

Всё бы тогда разложилось уже, превратившися в воздух.

Так порождается он из вещей непрестанно и в них же

Вновь попадает назад, ибо всё течет постоянно.

Так же и света родник изобильный — эфирное солнце

В небо сияние льет постоянное свежим потоком,

Тотчас же луч за лучом непрерывно опять посылая,

Ибо сейчас же лучи исчезают одни за другими,

Где б ни упали они. В этом сам ты легко убедишься:

Только лишь тучи начнут проходить, появляясь под солнцем,

И световые лучи прерывают как будто собою,

Тотчас же нижняя часть лучей исчезает бесследно,

И покрывается тенью земля, где проносятся тучи.

Ясно, что нужно вещам всегда обновление света,

Что пропадают лучи сейчас же, как только упали,

И невозможно, чтоб вещь освещенною солнцем являлась,

Если бы свет от него бесконечным потоком не лился.

Да и ночные, смотри, светильники наши земные —

Лампы висячие иль горящие трепетным светом

Факелы смольные, дымом и сажей коптящие черной,

Точно таким же путем спешат, разгораяся жарко,

Снова и снова светить; мерцают огнями и блещут,

Блещут, и будто бы свет беспрерывный кругом разливают:

Так торопливо огни стремятся все вместе скорее

Света потерю сокрыть рождением пламени быстрым.

Так что должны мы признать, что и солнце, и месяц, и звезды

Света метают лучи, возмещая их снова и снова,

Пламя теряя всегда, излученное ранее ими;

А потому и не верь, что они нерушимы и вечны.

Иль, наконец, ты не видишь, что век побеждает и камни,

Рушатся башни и в прах рассыпаются твердые скалы,

Храмы ветшают богов и кумиры приходят в упадок,

А божество неспособно продлить роковые пределы

И побороть непреложный закон и порядок природы?

Иль, наконец, мы не зрим, что руины мужей монументов

Сами вопрос задают: не уверен ли ты в их истленьи?

Что, отрываясь от гор, низвергаются наземь утесы,

И неспособны они выносить сокрушительной силы

Века предельного? Ведь иначе бы вдруг не срывалось

То, что от века веков терпело и стойко сносило

Все истязания лет и не рушилось с грохотом громким.

Ты посмотри, наконец, и на то, что, с высот распростершись,

Землю объяло кругом. Коль оно из себя порождает

Всё, — как считают иные, — и всё, что погибло, приемлет,

В целом оно состоит из рожденного смертного тела,

Ибо всё то, что растит из себя и питает другие

Вещи, должно убывать, а приемля их вновь, обновляться.

Если же, кроме того, никогда не имели начала

Ни небеса ни земля и всегда пребывали от века,

То почему до Фиванской войны и падения Трои

Не воспевали иных событий иные поэты?

Кануло столько куда деяний мужей и забылось,

И не цветет, воплотившись в творения славы бессмертной?

Нет, я уверен, вещей совокупность нова, и недавня

Мира природа еще и не древле имела начало.

Вот отчего и теперь еще много различных художеств

Всё к совершенству идут. Теперь улучшений немало

В судостроении есть и немало возникло мелодий;

Только теперь, наконец, и природа вещей и порядок

Были открыты; я сам оказался способен из первых

Первым его изъяснить, на родном языке излагая.

Если же думаешь ты, что и ранее было всё это,

Но поколенья людей от палящего жара погибли,

Или что рухнули все города в мировых потрясеньях,

Иль понеслись по земле от дождей постоянных потоки,

Всё увлекая кругом, и селения все поглотили, —

Должен тем более ты уступить и признать непременно,

Что небесам и земле предстоит неизбежная гибель.

Ибо, коль вещи таким подвергались несчастьям и стольким

Недугам тяжким, то, раз их постигла бы худшая участь,

Сгинули все бы они и разрушились в тяжком паденьи.

И не иначе и мы почитаемся смертными также,

Как потому лишь, что все мы подвержены тем же болезням,

Что и другие, кого из жизни природа изъяла.

Кроме того, всё то, что вечным должно оставаться,

Или, по плотности тела, должно, отражая удары,

Не допускать, чтобы что–нибудь внутрь проникало и связи

Тесные разъединяло частей, — таковая природа

Есть у материи тел, на что я указывал раньше, —

Или же может оно потому сохраняться вовеки,

Что не подвержено вовсе толчкам, — пустоты это свойство:

Неосязаема вовсе она и ударов не терпит;

Или еще потому, что кругом нет места, куда бы

Всё это будто бы врозь могло разойтись и растаять, —

Вечное всё таково мироздание в целом, и нету

Вне его места, чтоб врозь разлететься, и тел нет, какие

Пасть на него бы могли и толчком его мощным расторгнуть.

Но, доказал я уже, состоит не из плотного тела

Мира природа: в составе вещей пустота существует;

И пустотой не является мир; и в телах недостатка

Нет, что могли бы нежданно всю эту вещей совокупность,

Из беспредельности выйдя, свалить сокрушительным смерчем

Или иначе ее уничтожить какой–либо силой.

Места достаточно есть и бездонного много пространства,

Чтобы рассыпаться в нем могли мироздания стены

Иль от напора другой какой–нибудь силы погибнуть:

Смерти не замкнута дверь ни для свода небес, ни для солнца,

Ни для земли, ни для вод на равнинах глубокого моря, —

Настежь отверста она и зияет огромною пастью.

И потому неизбежно признать, что всё это начало

Также имело свое: невозможно для смертного тела

Было бы испоконь века досель еще быть в состояньи

Пренебрегать необъятных веков сокрушительной силой.

И при борьбе, наконец, меж великими членами мира

И нечестивой войне, которая их охватила,

Разве не видишь, что сей усобице длительной может

Быть и предел положён? Например, если солнцем и жаром

Влага осушится вся, и они, наконец, одолеют?

К этому вечно они стремятся, но всё понапрасну:

Столь изобильно текут и грозят, в свою очередь, волны

Сами всё затопить из пучины глубокого моря.

Тщетно! Могучие ветры, взметая морские равнины,

Воду уносят, а солнце лучами ее распускает

В твердой надежде на то, что всё иссушить они смогут

Раньше, чем влаге удастся достигнуть намеченной цели.

Так неустанно они ведут с переменным успехом

Этот усиленный бой, добиваясь упорно господства.

Всё–таки раз удалось огню одолеть, и однажды,

Как существует молва, вода на полях воцарилась.

Верх взял огонь и пожег он многое в пламени жарком,

Как Фаэтона, помчав, без дороги в стремительном беге

Кони Солнца несли по эфиру всему и по землям.

Но всемогущий отец, распалившийся гневом жестоким,

Многоотважного сверг Фаэтона внезапною молньей

Наземь с коней, и к нему, ниспадавшему, вышло навстречу

Солнце, успев подхватить извечный светильник вселенной;

Вместе собравши коней, запрягло разметавшихся в страхе

И оживило опять вселенную, правя их бегом.

Именно так воспевали старинные греков поэты.

Правдоподобия нет, однако же, в этих рассказах:

Может огонь одолеть в том случае, если скопилось

Из бесконечности тел его материи много;

После же силы его, побежденные, снова слабеют,

Или же губит он всё, сожигая палящим дыханьем.

Некогда также вода прибывать начала и, скопившись,

Много она городов залила, говорят, многолюдных.

После ж, как силы ее, одоленные, вновь отступили, —

Из бесконечности выйдя пред этим и вместе скопившись, —

Лить перестали дожди, и силу убавили реки.

Как же случилося то, что стеченье материи дало

Землю и своды небес, а также и моря глубины,

Солнца пути и луны, — разъясню я теперь по порядку.

Первоначала вещей, разумеется, вовсе невольно

Все остроумно в таком разместилися стройном порядке

И о движеньях своих не условились раньше, конечно.

Если ж начала вещей во множестве, многоразлично

От бесконечных времен постоянным толчкам подвергаясь,

Тяжестью также своей гнетомые, носятся вечно,

Всячески между собой сочетаясь и всё испытуя,

Что только могут они породить из своих столкновений, —

То и случается тут, что они в этом странствии вечном,

Всякие виды пройдя сочетаний и разных движений,

Сходятся так, наконец, что взаимная их совокупность

Часто великих вещей собой образует зачатки:

Моря, земли и небес, и племени тварей живущих.

Ни светоносного круга высоколетящего солнца

Не различалось тогда, ни созвездий великого мира

И ни морей, ни небес, ни земли, ни воздуха так же,

Как ничего из вещей, схожих с нашими, не было видно.

Был только хаос один и какая–то дикая буря

Всякого рода начал, беспорядок нестройный которых

Все промежутки, пути, сочетания, тяжесть, удары,

Встречи, движения их возмущал, затевая сраженья,

Так как, при разнице форм и в силу несходства в фигурах,

Ни съединенными так им нельзя было всем оставаться,

Ни произвесть меж собой каких–либо стройных движений.

Врозь разбегаться затем стали разные части, со сходным

Сходное в связи входить и мир разграничивать стало,

Члены его разделять и дробить на великие части.

Стало тогда от земли отделяться высокое небо,

Стали моря отходить, обособившись водным пространством

И выделяться огни стали чистые в дальнем эфире.

Стали сначала земли тела все отдельные купно, —

Так как они тяжелы и сцеплены крепко, — сходиться,

Все в середине и в самом низу места занимая.

Чем они больше и больше, сцепляясь друг с другом, сходились,

Тем и сильней выжимали тела, что моря образуют,

Звезды, солнце, луну и стены великого мира:

Это ведь всё состоит из семян и круглее и глаже

И заключает в себе элементы значительно мельче,

Чем у земли. Потому через скважины пористой почвы

Вырвался первым эфир огненосный и вместе с собою

Много увлек он огней, поднимался с легкостью кверху

Тем же примерно путем, как случается часто нам видеть

Утром, когда по траве, окропленной росою алмазной,

Пламенем алым блестят лучи восходящего солнца

И выдыхают туман озёра и вечные реки,

Да и земля иногда в это время как будто дымится.

Только лишь всё это, ввысь поднимаясь, сливается вместе,

Сплоченным телом вверху облака небосвод обвивают.

В те времена и эфир, точно так же, текучий и легкий,

Сплоченным телом наш мир окружая, во свод изогнулся

И, распростершись везде, растекаясь по всем направленьям

Всё остальное в своих заключил он объятиях жадных.

Следом за ним зародились зачатки и солнца с луною,

Коих вертятся шары посредине в пространстве воздушном,

И ни земля не присвоила их, ни эфир необъятный,

Ибо не столь тяжелы они были, чтоб вниз опуститься,

И не настолько легки, чтобы выскользнуть к высшим пределам

Как бы живые тела, они кружатся в среднем пространстве

И представляют собой мироздания целого части.

Это же мы наблюдаем в себе: в состояньи покоя

Могут быть члены одни, между тем как другие — в движеньи.

Сразу же после того, как отторглось все это внезапно, —

Там, где простерлась теперь океана лазурная область, —

Вниз провалилась земля и пучиной соленой залилась.

День ото дня, чем сильней и эфир раскаленный и солнце,

Распространяя лучи, отовсюду давили на землю,

Так что, под градом толчков на все ее крайние части,

Плотно сбивалась она, постепенно сгущаяся к центру,

Тем изобильнее пот у нее выжимался из тела.

Влагой соленой моря и водные полня равнины;

Тем изобильней тогда и множество вон улетало

Жара и воздуха тел, далеко над землей поднимаясь,

И уплотняло вверху обители светлые неба.

Стали поля оседать, вырастали высокие горы

Кверху подъемом своим: ведь нельзя было снизиться скалам,

Как и нельзя было всей равномерно земле опуститься.

Так утвердилось земли, сплотившися, грузное тело,

Будто бы ил со всего мирового пространства тяжелый

Стекся на самое дно и осел наподобие гущи.

Море же, воздух затем, а затем и эфир огненосный

С телом прозрачным своим остались смешения чужды.

Всё это легче одно другого, а самый текучий,

Как и легчайший, эфир плывет над потоком воздушным

И не мешает свое текучее тело с мятежным

Воздуха током совсем: допускает он всё там свирепым

Вихрям крутить; допускает вздыматься там бурям нестройным,

Сам увлекая огни свои стройным и плавным стремленьем.

То, что эфир может течь равномерно, единым напором,

Понт указует нам — море, текущее стройным потоком,

Вечно плавно в одном направленьи скользя неуклонно.

Ныне движения звезд воспоем мы с тобою причину.

Прежде всего, если круг обращается неба великий,

Необходимо признать нам, что оба конца его оси

Воздух гнетет и ее замыкает снаружи и держит;

Сверху ж потоком другим он течет в направлении том же,

В коем, мерцая, бегут созвездия вечного мира;

Или же снизу он круг небесный вращает обратно,

Так же, как реки вертят водяные колеса с ковшами.

Но допустимо и то, что весь небосвод пребывает

Вечно недвижен, тогда как несутся блестящие звезды.

Иль потому, что эфира стремительный ток, заключенный,

Выхода ищет себе и крутится вверху, он и катит

Всюду огни и несет по Суммановым областям неба;

Иль, притекая извне из другого источника, воздух

Гонит, вращая, огни; или сами скользить они могут

В том направленьи, куда привлекает и манит их пища,

Тело питая свое огневое на небе повсюду.

Трудно наверно решить, какая же действует в этом

Мире причина; но то, что возможно и что происходит

В разных вселенной мирах, сотворенных на разных началах,

Я объясняю и ряд излагаю причин, по которым

Может движенье светил совершаться в пространстве вселенной.

Всё же из этих причин непременно одна побуждает

Звезды к движенью и здесь; но какая — предписывать это

Вовсе не должен тот, кто исследует всё постепенно.

Далее, чтобы земля в середине покоилась мира,

Мало–помалу легчать, уменьшаяся в собственном весе,

Следует ей и иметь естество под собою другое,

Испоконь века в одно сплочённое целое тесно

С мира частями воздушными, где она в жизнь воплотилась.

Вот почему и не в тягость земля и не давит на воздух:

Так же, как члены его человеку любому не в тягость,

Как голова не обуза для шеи, и нам не заметно,

Что опирается всей своей тяжестью тело на ноги.

Если же тяжесть извне на нас налегает, то часто

Мы изнываем под ней, будь она и во много раз легче:

Крайне существенно нам учитывать то, что возможно.

Так что не вторглась земля, точно чуждое нечто, внезапно

В чуждый ей воздух извне, откуда–то в нем оказавшись,

Но одновременно с ним зачалась от начала вселенной,

Частью известной ее, как у нас наши члены, являясь.

Кроме того, если гром потрясает раскатом внезапным

Землю, она и сама всё то, что над нею, колеблет.

Этого сделать никак не могла бы, не будь она крепко

Связана с мира частями воздушными так же, как с небом.

Ибо на общих корнях они держатся цепко друг с другом,

Испоконь века в одно сплочённые целое тесно.

Да и не видишь ли ты, что тела великую тяжесть

Сущность тончайшая нашей души поддерживать может

В силу того, что в одно они целое сплочены тесно?

Что, наконец, приподнять может быстрым скачком наше тело

Если не сила души, которая членами правит?

Видишь ли, мощью какой обладает и тонкая сущность,

Ежели с телом она тяжелым сплотилась, — как воздух

Сплочен с землей или сила души с человеческой плотью?

Пламенный солнечный диск, пылающий жаром, не может

Больше значительно быть или меньше, чем кажется чувствам.

Ибо, с какого огни расстояния свет ни бросали б

И ни вдыхали бы жар раск