Русская философия смерти. Антология - Коллектив авторов. Страница 34
И этой жизни нет у неверующих.
Но, чтобы это не показалось парадоксом, условимся в понимании того, что такое жизнь, и что такое смерть3. Понятия христианства здесь идут вразрез со всеми обычными мирскими представлениями о том, что человек живет и в чем заключается его жизнь; здесь между библейским и обычным житейским миросозерцанием лежит глубокая бездна. Жизнь для большинства людей заключается в пользовании благами этого мира; человек ищет жизни или в себе самом, в особенностях своей природы, удовлетворяя ее требованиям (например, в науках, искусствах), или ищет в мире материальном, физическом, и переходит от одного предмета своей страсти к другому, или, наконец, старается заполнить свою жизнь самоотверженным служением на пользу человечества. Но здесь вместо жизни человек, в чем каждого из нас убеждает собственный опыт, рано или поздно находит смерть духовную, которая заключается в сознании душевной пустоты, в чувстве неудовлетворенности, в недовольстве всем, в мучительном раздвоении с самим собою и действительностью. Дело в том, что здесь человек впадает в грубую ошибку: он ищет жизнь не в ее источнике, не в Боге, а в слабых отражениях или проявлениях истинной жизни, ищет высочайшего блага в мире, то есть в твари. Он здесь поступает так же бессмысленно и нелепо, как нелепо было бы искать света и тепла не в солнце, источнике света и тепла, а в слабых отражениях солнечного света, в земных предметах. Для кого Бог служит последнею целью и главным предметом любви, знания, всех стремлений, тот живет4. Это и значит жить Богом. Человек не имеет жизни в самом себе; такую жизнь в самом себе имеет лишь Бог, «о Нем же живем, движемся и есмы» (Деян. XVII; 28). Хорошо говорит один из отцов церкви, Василий Великий, о значении для нашей жизни близости к Богу в следующих словах: «Как телу невозможно жить, не переводя дыхания, так и душе невозможно быть без Бога». Вот это удаление души человека от Бога естественно сказывается уменьшением духовных сил и жизни, что и является духовной смертью человека, то есть истинною действительной смертью. Вот почему Библия указывает смерть не там, где усматривает ее плотской человек, не во внешнем чувственно явлении разрушения и тления тела, но в самой душе, удалившейся от Бога, а вместе и от жизни; вот почему она также называет мертвыми живых людей, преданных греху, живущих в отчуждении от Бога жизнью, ничего не имеющею общего с истинной жизнью, – не дающею понять и почувствовать жизнь (Еф. II, 1, 5; Рим. VIII, 13).
Итак, только в соприкосновении с Богом, с вечностью. с истинной жизнью человек обретает веру в бессмертие или жизнь, потому что только в этом общении с жизнью дается ощущение жизни, а с ним и отрицание смерти.
История язычества показала, что одного религиозного чувства, молитвы и богомыслия мало для обеспечения нам истинной жизни. Нужно было явиться самой жизни, чтобы от нее явилась жизнь на земле. И эта жизнь миру явилась во Христе: «Жизнь явилась, – восклицает апостол, – и мы видели, и свидетельствуем, и возвещаем сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам» (1 Ин. I, 2). И Христос стал нашею жизнью, источником и началом жизни (Ин. X, 28; I, 4; XI, 25; XIV, 6; Кол. III, 4; Деян. III, 15; Флп. I, 21). В даровании людям жизни заключается цель самого пришествия Христова (Ин. XVII, 2; III, 14–16; V, 40), и эта жизнь действительно дана нам во Христе, давшем нам все средства к ней. Господь И. Христос принес на землю животворящее слово Божие «глаголы живота вечного» (Ин. VI, 68); Он научил нас всему тому, без чего человек пребывает во смерти: любви к ближним (1 Ин. III, 14), презрению к плоти и господству над нею духом (Рим. VIII, 6; Ин. VI, 63), соблюдению заповедений Божиих (Лук. X, 28; Рим. VII, 10; Ин. XII, 50), познанию Бога, в котором и состоит истинная жизнь (Ин. XVII, 3; 1 Иоан. V, 20; ср. 2 Тим. I, 10). Отселе только верою во Христа, Сына Божия, снова прививается жизнь человеку, потерявшему ее через грех, а всякий неверующий в Сына Божия добровольно осуждает себя на смерть и погибель и вечный страх смерти (Евр. II, 15). Верующий в Сына Божия и в смерти жив будет, а неверующий в него и при жизни обречен на смерть и погибель (1 Ин. V, 11–16; Ин. VI, 40, 47; XX, 31; III, 15–16, 36; V, 24). Для верующего во Христа нет нигде и ни в чем смерти, а для неверующего и самая жизнь есть смерть.
Итак, что же нам делать, чтобы не бояться смерти и верить в бессмертие? Надо жить. А для этого необходимо быть христианами. Аминь.
В. С. Соловьев. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе и с приложениями
(Фрагмент)
<…> Г-н Z. (князю). Вы очень кстати подошли. Речь идет теперь о том, стоит ли заботиться о прогрессе, если знать, что конец его всегда есть смерть для всякого человека, дикарь ли он или самый что ни на есть образованный европеец будущего? Что бы вы сказали по вашей доктрине?
Князь. Истинно христианское учение даже не допускает такой постановки вопроса. Евангельское решение вопроса «с особенной яркостью и силой выражено в притче о виноградарях. Виноградари вообразили себе, что сад, куда они были посланы для работы на хозяина, был их собственностью, что все, что было в саду, сделано для них, и что их дело только в том, чтобы наслаждаться в этом саду своею жизнью, забыв о хозяине и убивая тех, которые напоминали им о хозяине и об обязанностях к нему. Как те виноградари, так и теперь почти все люди живут в нелепой уверенности, что они сами хозяева своей жизни, что она дана им для наслаждения. А ведь это, очевидно, нелепо. Ведь если мы посланы сюда, то по чьей-нибудь воле и для чего-нибудь. А мы решили, что мы, как грибы: родились и живем только для своей радости, и ясно, что нам дурно, как будет дурно работнику, не исполняющему воли хозяина1. Воля же хозяина выражена в учении Христа. Только исполняй люди это учение, и на земле установится Царствие Божие, и люди получат наибольшее благо, которое доступно им. В этом все. Ищите Царства Божия и правды его, а остальное приложится вам. Мы ищем остального и не находим его, и не только не устанавливаем Царства Божия, но разрушаем его» разными своими государствами, войсками, судами, университетами, фабриками.
Генерал (в сторону). Ну, завели машину!
Политик (князю). Вы кончили?
Князь. Да.
Политик. Я должен сказать, что ваше решение вопроса кажется мне просто непонятным. Вы как будто рассуждаете, что-то доказываете и разъясняете, в чем-то хотите убедить, а между тем все, что говорите, – ряд произвольных и ничем между собою не связанных утверждений. Например, вы говорите: если мы посланы сюда, то по чьей-нибудь воле и для чего-нибудь. Это, кажется, ваша главная мысль, но что же это такое? Откуда вы взяли, что мы сюда кем-то для чего-то посланы? Кто вам это сказал? Что мы здесь, на земле, существуем – это верно, но чтобы наше существование было каким-то посланничеством – это вы совершенно голословно утверждаете. Когда я, например, был в молодости посланником, то я знал это несомненно, а также кем и зачем послан – знал, во-первых, потому, что у меня были на то бесспорные документы, во-вторых, потому, что я имел и личную аудиенцию у покойного императора Александра Николаевича и лично получил Высочайшие инструкции, а в-третьих, потому, что я каждую треть года получал 10 000 руб. золотом. Ну а если бы вместо всего этого посторонний человек на улице подошел ко мне и объявил, что я посланник и послан туда-то и для того-то, так ведь я стал бы только озираться по сторонам, нет ли поблизости городового, чтобы защитить меня от этого манияка, который может, пожалуй, и на жизнь мою покуситься. А что касается до настоящего случая, то ведь бесспорных документов от вашего предполагаемого хозяина у вас нет, личной аудиенции вы у него не имели, жалованья от него не получаете, какой же вы посланник? А между тем вы не только себя, но и всех прочих не то в посланники, не то в рабочие записали. По какому праву? На каком основании – не понимаю. Мне представляется, что это какая-то риторическая импровизация, très mal inspirе́e d’ailleurs2.