Малярка - Матюшина Ольга Константиновна. Страница 3

— Ты бы дочь пожалел! — крикнула она с досадой.

Димитрий обернулся к ней и очень серьёзно сказал:

— Жалею, Дуня, потому и борюсь за счастье таких, как она.

Глава третья

Столбов закоулками добрался до знакомых ворот. Домик стоял в саду. Одним боком он врос в землю; крыша у него была вся в заплатах, двери перекосились. От густо разросшихся деревьев кругом было темновато.

Димитрий не первый раз приходил сюда на собрания. На его условный стук открыли дверь.

В небольшой комнате сидели и стояли человек десять. Столбов знал всех, кроме одного. Незнакомый ему человек, с русой бородой и тёмными густыми бровями, что-то горячо говорил, опершись на стол. Он мельком взглянул на вошедшего, продолжая свою речь.

— Это приезжий оратор из города. Дельно говорит! — шепнул Димитрию сосед.

— …Вы слышали, товарищи, о расстреле митинга путиловских рабочих в Петербурге? Трёхсоттысячной забастовкой ответил питерский пролетариат на этот расстрел. Один за другим присоединяются к забастовке другие города. Ваш город — промышленный, рабочих здесь много. Неужели вы не поддержите питерских рабочих?

— Конечно, поддержим! — первым отозвался Столбов.

Опершись о подоконник, он внимательно слушал оратора и не заметил, как хрустнула сухая ветка за окном. Но тень, упавшая на пол, привлекла его внимание. Чуть-чуть повернувшись, он стал вглядываться в кусты, потом крикнул: «Полиция!» — выпрыгнул в окно и бросился на кого-то. Но дом был уже окружён городовыми.

Валя крепко спала, раскинув ручонки. Ей снился залитый солнцем луг, где так много всяких цветов. Она нарвала большущий букет.

— Это тебе, папа!

Девочка улыбнулась во сне. Ей было так хорошо! Но вдруг она вскрикнула от боли и с испугом открыла глаза. Она оказалась на голом холодном полу. Какой-то чужой человек с недобрым лицом и длинными рыжими усами ощупал со всех сторон её тюфячок и отшвырнул его в сторону. В комнате было несколько городовых. Они переворачивали всё вверх дном.

Мать хотела взять девочку на руки, но, обессиленная, сама опустилась на пол.

— Что расселась! — грубо крикнул начальник, писавший что-то за столом. Он сапожищем ткнул Дуню и велел ей расписаться.

Когда все ушли, мать уложила всхлипывающую Валю и долго сидела около неё.

Димитрий не вернулся. Не пришёл он и на следующий день. А ночью кто-то тихонько постучался в хибарку Столбовых. Мать с тревогой и надеждой подбежала к двери. На пороге стояла женщина, закутанная в платок. Не заходя в избу, она тихо сказала:

— Снеси завтра Димитрию что-нибудь в острог.

— В тюрьме он! — ахнула Дуня.

— Моего тоже забрали, — сказала женщина и скрылась.

Надеяться на скорое возвращение мужа Дуне не приходилось. Она опять с большим трудом нашла себе работу. Валя снова целые дни оставалась одна-одинёшенька. Девочка старательно поливала огород. Она не могла поднять тяжёлое ведро и носила воду маленькой лейкой. И сколько же раз ей приходилось проделывать путь от бочки, куда мать наливала воду, до грядок! Сначала она бегала с лейкой, но скоро от усталости едва-едва передвигала ноги. Бросить не хотела: надо было помочь матери.

Каждое воскресенье Дуня складывала в узелок варёную картошку и хлеб. В тюрьме заключённым, кроме жидкой баланды, ничего не давали. Валя молча помогала, потом провожала её до мостика, но никогда ничего не спрашивала о папе. Она знала, что мать сейчас же заплачет и ничем её нельзя будет утешить. Только раз после той ночи, когда городовые рылись у них в хибарке и сбросили спящую девочку с постели, Валя спросила: «Где папа?» Евдокия Ивановна не ответила, махнула безнадёжно рукой и залилась слезами.

Девочка не понимала, что такое тюрьма, а спросить боялась: уж очень мама расстраивалась! Вале очень хотелось, чтоб мать взяла её с собой. «Я бы только поглядела, где теперь живёт папа!» — думала она.

После ареста отца почти никто из его товарищей не заходил в их домик. Валя удивлялась: раньше они так часто бывали у них. Она не знала, что не только её папа, но и большинство его друзей были тоже арестованы.

Валя тосковала об отце. К её великой радости, в одно из воскресений Дуня сказала:

— Пойдём со мной, дочка.

Дорога была длинная. Они пересекли весь город и вышли на пустырь. Там, на крутом берегу Камы, Валя увидела большой грязный, облупленный дом.

— Мама, а почему в окнах решётки?

— Это и есть острог, — тихо объяснила Евдокия Ивановна. — А решётки железные и крепко вделаны в стену. Отсюда не убежишь!

Кругом мрачного дома шагали часовые. Штыки на их ружьях блестели на солнышке, а сами они походили на оловянных солдатиков. Часовые очень важно шагали вперёд — назад, вперёд — назад…

Мать подошла к железным воротам. Тюремщик пропустил её и снова захлопнул и запер калитку. Валя осталась одна. Она отошла в сторону. Ей было страшно и так жалко папу!

— У тебя кто тут сидит? — спросил её остроносый мальчишка в рваной рубашке. Валя не заметила, как он подошёл к ней.

— Кто, говорю, сидит? — повторил мальчишка.

— Папа!

— За кражу, что ли?

Валя испуганно поглядела на остроносого.

— Чего глазища-то пялишь? Спрашиваю, — за кражу али убил кого?

Валя замахала руками и со всех ног побежала от мальчика. Она слышала страшные рассказы о ворах и разбойниках, но как можно её папу, её доброго, ласкового папу сравнивать с ними?..

В это время Дуня вышла из ворот тюрьмы. Она едва догнала девочку, а та с громким плачем бежала, не зная куда.

Долго мать добивалась, о чём плакала Валя. Потом серьёзно сказала ей:

— Нет, не вор твой отец и не убийца! Он за правду сидит. Он хотел, чтоб рабочим лучше жилось. Только хозяева терпеть не могут таких заступников и стараются запрятать их подальше. Вот за что мучится в тюрьме твой отец и его товарищи!

Глава четвёртая

Миновали тёплые солнечные дни. Дождь и холодный ветер загнали Валю домой. Скучно ей было сидеть в тесной хибарке. Одно утешение — карандаш и бумага. Девочка всё больше любила рисовать. Летом она срывала понравившийся ей цветок и старалась передать на бумаге его тонкие, нежные линии, его красоту.

«А что же в дождь можно нарисовать?» — думала Валя, оглядываясь кругом. Глаза её остановились на табуретке. Вот это будет легко!

Выдвинув её на середину комнаты, Валя быстро сделала набросок. Всё было нарисовано как у настоящей табуретки — и четыре ножки, и перекладинки, но на бумаге она почему-то не стояла на полу, а как-то висела в воздухе. Девочка нарисовала снова; но напрасно целый день билась маленькая художница: табуретка на её рисунке так и не встала прямо на пол.

Валя любила добиваться своего. На следующий день она с утра засела за работу. Бумаги у неё было очень мало, и она решила рисовать совсем крохотные табуреточки. Однако, как она ни старалась, передние ножки всегда поднимались в воздух.

Девочка хорошо видела, что все стороны у табуретки одинаковой длины. Ей не приходило в голову, что дальнюю надо нарисовать короче.

В самый разгар трудной работы неожиданно вернулась мать. У неё сильно болела голова и лоб был горячий-прегорячий. Валя побежала в аптеку за сухой малиной.

На другой день было воскресенье. Столбова собралась идти к мужу. Она взяла приготовленную передачу, но почувствовала, что ей не дотащиться. Валя помогла матери улечься в постель.

«А как же папа?.. Голодный он останется!» — думала девочка, но молчала.

— Валюшка, ты хорошо запомнила дорогу в тюрьму?

— Конечно, запомнила! Я два раза с тобой ходила.

— Тогда возьми передачу и снеси отцу.

— А разве меня пустят?

— Должны пустить… Я видела там детей.

Валя накинула пальтишко, схватила узелок и бегом побежала по знакомым улицам. Пошёл дождь. Девочка промокла, но не чувствовала холода.