Антология даосской философии - Малявин Владимир Вячеславович. Страница 17

Змея говорила Ветру: «Я передвигаюсь, сгибая и распрямляя позвоночник, ибо у меня есть тело. Ты же с воем поднимаешься в Северном Океане и, все так же завывая, несешься в Южный Океан, хотя тела у тебя нет. Как это у тебя получается?»

— Да, я с воем поднимаюсь в Северном Океане и лечу в Южный Океан. Но если кто-нибудь тронет меня пальцем, то одолеет меня, а станет топтать ногами — и сомнет меня. Пусть так — но ведь только я могу ломать могучие деревья и разрушать огромные дома. Вот так я превращаю множество маленьких не-побед в одну большую победу. Только истинно мудрый способен быть великим победителем!

Небо и Земля обладают великой красотой, а о том не говорят. Четыре времени года имеют ясный закон, а о том не судят. Вся тьма вещей имеет неизменный порядок, а о том не ведет речей. Мудрый вникает в доблести Неба и Земли и постигает существо всех вещей. Поэтому совершенный человек ничего не делает, истинно мудрый ничего не создает. Это значит, что они берут за образец Небо и Землю.

Божественная просветленность и чистейшее семя Неба и Земли претерпевает сотни превращений вместе с вещами, и неведомо, где исток жизни и смерти и всевозможных форм вещей. С незапамятных времен вещи существуют сами по себе, и невозможно устранить их. Вселенная велика, а за пределы мира вещей не выходит. Кончик волоска мал, однако же составляет законченное тело. В Поднебесном мире нет ничего что не претерпевало превращений до конца своих дней, и в чередовании сил инь и ян, четырех времен года есть непреложный порядок. То сокроются, словно исчезнув, а на деле существуя; то воссияют ярко, не имея телесного образа, но обладая духовной силой. Вся тьма вещей произрастает из этого, а о том не ведает. Это зовется корнем всего, и прозревается оно в Небесном.

Есть люди самовлюбленные, есть люди ослепленные и есть люди бременем согбенные.

Те, кого зову самовлюбленными, заучивают слова только своего учителя и могут повторять их так гладко, так красиво, что они сами в себя влюбляются и думают, что познали все на свете. Им и невдомек, что в мире еще ничего не начало существовать. Поэтому таких я зову самовлюбленными.

Ослепленные — это, пожалуй, вши, обитающие на свинье. Вошь ищет место, где щетина растет реже, и ей кажется, что она поселилась в просторном дворце с красивым парком вокруг. Еще она любит забираться в складки кожи на брюхе или в щели в копытах — это места кажутся ей удобным и безопасным жилищем. Ей невдомек, что однажды мясник хлопнет в ладоши, навалит хворост, поднесет горящий факел и спалит ее вместе с щетиной. Тех, кто мечутся на одном месте, бегут то к входу, то к выходу, я и зову ослепленными.

Среди «согбенных бременем» самый знаменитый — это, пожалуй, Шунь. Баранине не нужны муравьи, но муравьям нужна баранина, ибо она источает привлекательный для них запах. Деяния Шуня распространяли вот такой вкусный запах баранины, привлекавший народ, так что все три места, где Шунь учреждал свою ставку, превратились в большие города, и, когда он перебрался в пустошь Дэн, за ним пришли десять раз по десять тысяч семей. Яо узнал про достоинства Шуня и призвал его на пустующие земли, сказав: «Мы ожидаем, что с приходом этого человека здесь будет процветание». К тому времени Шунь был уже в преклонном возрасте, он плохо видел и слышал, но ему так и не дали провести в покое остаток своих дней. Он был одним из тех, кого я зову «согбенными бременем».

Вот почему одухотворенный человек не любит, когда к нему стекается толпа. А если толпа все-таки соберется, он стоит в стороне, и поскольку он стоит в стороне, миру нет от него пользы. Поэтому одухотворенный человек ни с кем не бывает слишком близок и ни от кого не бывает слишком далек. Он вскармливает в себе жизненную силу, пестует в себе гармонию, чтобы следовать миру. Вот кого можно назвать Настоящим Человеком. Он бросает свое знание муравьям, он учится мудрости у рыб и отдает все планы баранам. Он глазами созерцает глаза, ушами слушает слух, сердцем внимает сердцу. Такой человек ровен, как отвес, и в переменах следует неизбежному.

Настоящие люди древности небесным отвечали на человеческое и не позволяли человеческому проникнуть в небесное. Настоящие люди древности, обретая это, рождались, теряя это, умирали, обретая это — умирали, теряя это — рождались.

Трое мужей — Цзы-Санху, Мэн Цзыфань и Цзы-Циньчжан — говорили друг другу: «Кто из нас способен быть вместе, не будучи вместе, и способен действовать заодно, не действуя заодно? Кто из нас может взлететь в небеса и странствовать с туманами, погружаться в Беспредельное, и вовеки жить, забыв обо всем?» Все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. Ни у кого из них в сердце не возникло возражений, и они стали друзьями.

Они дружно прожили вместе некоторое время, а потом Цзы-Санху умер. Прежде чем тело Цзы-Санху было предано земле, Конфуций узнал о его смерти и послал Цзы-Гуна участвовать в траурной церемонии. Но оказалось, что один из друзей покойного напевал мелодию, другой подыгрывал ему на лютне, и вдвоем они пели песню:

Цзы-Гун поспешно вышел вперед и сказал: «Осмелюсь спросить, прилично ли вот так петь над телом покойного?»

Друзья взглянули друг на друга и рассмеялись: «Да что он знает об истинном ритуале!»

Цзы-Гун вернулся и сказал Конфуцию:

— Что они за люди? Правила поведения не блюдут, даже от собственного тела отрешились и преспокойно распевают песни над телом мертвого друга. Уж не знаю, как все это назвать. Что они за люди?

— Эти люди странствуют душой за пределами света, — ответил Конфуций. — А такие, как я, живут в свете. Жизнь вне света и жизнь в свете друг с другом не соприкасаются, и я, конечно, сделал глупость, послав тебя принести соболезнования. Ведь эти люди дружны с творцом всего сущего и пребывают в едином дыхании Неба и Земли. Для них жизнь все равно что гнойник или чирей, а смерть — как выдавливание гноя или разрезание чирея. Разве могут такие люди отличить смерть от жизни, предшествующее от последующего? Они подделываются под любые образы мира, но находят опору в Едином Теле вселенной. Они забывают о себе до самых печенок, отбрасывают зрение и слух, возвращаются к ушедшему и заканчивают началом и не ведают ни предела, ни меры. Безмятежные, скитаются они за пределами мира пыли и грязи, весело странствуют в царстве недеяния. Ужели станут они печься о мирских ритуалах и угождать толпе?

— В таком случае, учитель, зачем соблюдать приличия самим? — спросил Цзы-Гун.

— Я один из тех, на ком лежит кара Небес, — ответил Конфуций.

— Осмелюсь спросить, что это значит?

— Рыбы устраивают свою жизнь в воде, а люди устраивают свою жизнь в Пути. Для тех, кто устраивает свою жизнь в воде, достаточно вырыть пруд. А для тех, кто устраивает свою жизнь в пути, достаточно отрешиться от дел. Вот почему говорят: «Рыбы забывают друг о друге в воде, люди забывают друг о друге в искусстве Пути».

— Осмелюсь спросить, что такое необыкновенный человек? — спросил Цзы-Гун.

— Необыкновенный человек необычен для обыкновенных людей, но ничем не примечателен перед Небом, — ответил Конфуций. — Поэтому говорят: «Маленький человек перед Небом — благородный муж среди людей. Благородный муж перед Небом — маленький человек среди людей».

Похвала естественности

Конь может ступать копытами по инею и снегу, а шкура защищает его от ветра и холода. Он щиплет траву и пьет воду, встает на дыбы и пускается вскачь. Такова настоящая природа коня. И если бы его пустили жить в высокие террасы и просторные залы, он вряд ли возрадовался бы этому.

Но вот пришел Болэ и сказал: «Я умею укрощать коней». И он стал прижигать и стричь их, прибивать подковы и ставить клейма, стреноживать и запирать в конюшне, а потому два-три коня из каждого десятка погибали. Он стал морить коней голодом и жаждой, заставлять их бегать рысью и галопом, в одной упряжке и друг за другом. Он мучил их уздечкой и шлеёй, нагонял на них страх плеткой и кнутом, и коней погибало больше половины.