Порочный круг деспотизма, или рассуждения о русских и будущем их страны - Кабанов Александр Борисович. Страница 19

“Весьмаредко допускают женщин в храмы, еще реже — на беседы с друзьями, и только в томслучае, если эти друзья — совершенные старики и свободны от всякого подозрения.Однако в определенные праздничные дни они разрешают женам и дочерям сходитьсявместе для развлечения на широком лугу. Есть в Москве один немецкий кузнец, поимени Иордан, который женился на русской. Прожив некоторое время с мужем, онакак-то раз ласково обратилась к нему со следующими словами: “Дражайший супруг,почему ты меня не любишь?” Муж ответил: “Да я сильно люблю тебя”. “Но у менянет еще, — говорит жена, — знаков любви”. Муж стал расспрашивать, каких знаковей надобно, на что жена отвечала: “Ты ни разу меня не ударил”. “Побои, —ответил муж, — разумеется, не казались мне знаками любви, но в этом отношении яне отстану”. Таким образом немного спустя он весьма крепко побил ее ипризнавался мне, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большейлюбовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность вМосковии сломал ей, наконец, шею и ноги” (Герберштейн; 1549).

В настоящее время женщинам неприходится сталкиваться с описанными запретами и ограничениями.  Что касаетсяприроды этих запретов в прошлом, вероятно, Герберштейн прав увязывая те сподозрениями их мужей относительно возможной измены. Впрочем, пожалуй, здесьнеобходимо отметить две особенности русских. Во-первых, их мужчины, как и все остальные,при изменах склонны всегда винить в произошедшем именно женщину. Во-вторых,московиты не терпят нейтральных межличностных отношений, в том числе и в семье:у них окружающие делятся на друзей и  врагов. В этой связи, как мне кажется,жены, которым мужья не уделяют достаточного, по их мнению, внимания, пусть дажеи в такой варварской форме, чувствуют себя неуютно, как бы в атмосференеопределенности. От того они предпочитают, чтобы их иногда лучше стукнули, чем,например, вели с ними отвлеченные разговоры. Кроме того, русские женщины желают“сильного плеча”, так как, с одной стороны, каждый может подвергнутьсянападению, а поэтому нужна защита. С другой – они распутны по природе и имнужен контроль и угроза наказания, чтобы вести себя прилично.

 ГЛАВА II

ПЬЯНСТВО

“Приступая к еде, они обыкновенно выпивают чарку, или небольшуючашку, водки, называемой русским вином, потом ничего не пьют до конца стола, нотут уже напиваются вдоволь и все вместе, целуя друг друга при каждом глотке,так что после обеда с ними нельзя ни о чем говорить, и все отправляются наскамьи, чтобы соснуть, имея обыкновение отдыхать после обеда, так точно, как иночью” (Флетчер; 1591).

“Сегодняу них святой день или, точнее, пьяный день: определенно весь город был пьян —все, кого мы ни встречали, даже многих женщин пришлось увозить домой в  санях.В этот день поэтому мы услышали на наш счет некоторые грязные поговорки, и наспосылали к местожительству немцев в Москве, что является оскорблением. Из всехдомов показывались молодые женщины, они были разодеты и некрасиво напудрены,но, когда мы подходили, — убегали и не хотели появляться. Когда мы как-то разнаправились к ним, они убежали; вышла старуха, клянясь Богом, что у них нетдевушек, умоляя нас пройти дальше. Другая, видя из окна, что мы наблюдаем заней, крикнула: "Почему вы смотрите на меня? Я уже стара, со мной ничего неполучится, вам нужна помоложе!" Казалось, они здесь пугливее, чем в другихместах, не привыкли к чужим. Еще по пути мы часто видели, что там, где напостоялых дворах были девушки брачного возраста, родители их сразу запирали. Удевушек в ушах и через плечи висят серебряные цепочки, на голове позолоченнаябахрома. Я видел здесь попа, выходящего из церкви, с крестом и еще во всемоблачении, с кропилом и т.п. прямо со службы, он был пьян, приставал, как этоделают пьяницы, выкрикивал множество глупых слов и чуть не подрался с нами” (Витсен;1665).

“Порокпьянства так распространен у этого народа во всех сословиях, как у духовных,так и у светских лиц, у высоких и низких, мужчин и  женщин,молодых и старых, что, если на улицах видишь лежащих там и валяющихся в грязипьяных, то не обращаешь внимания; до того все это обыденно. Если какой-либовозчик встречает подобных пьяных свиней, ему лично известных, то он их кидает всвою повозку и везет домой, где получает плату за проезд. Никто из них никогдане упустит случая, чтобы выпить или хорошенько напиться, когда бы, где бы и прикаких обстоятельствах это ни было; пьют при этом чаще всего водку. Поэтому ипри приходе в гости и при свиданиях первым знаком почета, который кому-либооказывается, является то, что ему подносят одну или несколько “чарок вина”, т.е. водки; при этом простой народ, рабы и крестьяне до того твердо соблюдаютобычай, что если такой человек получит из рук знатного чарку и в третий, вчетвертый раз и еще чаще, он продолжает выпивать их в твердой уверенности, чтоон не смеет отказаться, — пока не упадет на землю и — в иных случаях — неиспустит душу вместе с выпивкою; подобного рода случаи встречались и в нашевремя, так как наши люди очень уже щедры были с русскими и их усиленнопотчевали. Не только простонародье, говорю я, но и знатные вельможи, дажецарские великие послы, которые должны бы были соблюдать высокую честь своегогосударя в чужих странах, не знают меры, когда перед ними ставятся крепкиенапитки; напротив, если напиток хоть сколько-нибудь им нравится, они льют его всебя как воду до тех пор, пока не начнут вести себя подобно лишенным разума ипока их не поднимешь порою уже мертвыми. Подобного рода случай произошел в 1608г. с великим послом, который отправлен был к его величеству королю шведскомуКарлу IX. Он так напился самой крепкой водки — несмотря на то, что егопредупреждали о ее огненной силе, — что в тот день, когда его нужно было вестина аудиенцию, оказался мертвым в постели”.

“Внаше время повсеместно находились открытые кабаки и шинки, в которые каждый,кто бы ни захотел, мог зайти и пить за свои деньги. Тогда простонародье несло вкабаки все, что у него было, и сидело в них до тех пор, пока, после опорожнениякошелька, и одежда и даже сорочки снимались и отдавались хозяину; после этогоголые, в чем мать родила, отправлялись домой. Когда я в 1643 г. в Новгородеостановился в любекском дворе, недалеко от кабака, я видел, как подобная спившаясяи голая братия выходила из кабака: иные без шапок, иные без сапог и чулок, иныев одних сорочках. Между прочим вышел из кабака и мужчина, который раньше пропилкафтан и выходил в сорочке; когда ему повстречался приятель, направлявшийся втот же кабак, он опять вернулся обратно. Через несколько часов он вышел безсорочки, с одной лишь парою подштанников на теле. Я велел ему крикнуть: “Кудаже делась его сорочка? Кто его так обобрал?”, на это он, с обычным их: “.б т...м.ть”, отвечал: “Это сделал кабатчик; ну, а где остались кафтан и сорочка, тудапусть идут и штаны”. При этих словах он вернулся в кабак, вышел потом оттудасовершенно голый, взял горсть собачьей ромашки, росшей рядом с кабаком, и,держа ее перед срамными частями, весело и с песняминаправился домой”.

“Ясказал, что духовные лица не стремятся к тому, чтобы быть свободными от этогопорока. Так же легко встретить пьяного попа и монаха, как и пьяного мужика.Хотя ни в одном монастыре не пьют ни вина, ни водки, ни меда, ни крепкого пива,а пьют лишь квас, т. е. слабое пиво, или кофент, тем не менее монахи, выходя измонастырей и находясь в гостях у добрых друзей, считают себя в праве не тольконе отказываться от хорошей выпивки, но даже и сами требуют таковой и жаднопьют, наслаждаясь этим до того, что их только по одежде можно отличить отпьяниц мирян”. “Когда мы, в составе второго посольства, проезжали через ВеликийНовгород, я однажды видел, как священник в одном кафтане или нижнем платье(верхнее, вероятно, им было заложено в кабаке) шатался по улицам. Когда онподошел к моему помещению, он, по русскому обычаю, думал благословитьстрельцов, стоявших на страже. Когда он протянул руку и захотел нескольконаклониться, голова его отяжелела и он упал в грязь. Так как стрельцы опятьподняли его, то он их все-таки благословил выпачканными в грязи пальцами.Подобные зрелища можно наблюдать ежедневно, и поэтому никто из русских им неудивляется” (Олеарий; 1647).