Григорий Сковорода. Жизнь и учение - Эрн Владимир Францевич. Страница 35

Подобными сближениями и уподоблениями не только наполнено, но насыщено все мышление Сковороды. И за редкими исключениями метафоризм иэмблематизм его языка носит существенный, а не случайный характер, потому что находится в полной гармонии с его решительным отказом от рационалистического принципа схемы во имя сверхрассудочного «логического» начала: символа. Древняя пословица, которую приводит Сковорода: imilem ducit Deus ad Similem, имеет для него глубокий метафизический смысл. Подобие и символический характер мира коренятся в самом Боге и имеют потому онтологическиобъктивный характер, а отнюдь не человеческисубъективный. В век исключительного упоения рационализмом Сковорода с бесстрашием истинного философа не только жизнь, но и мысль свою подчинил тому принципу, который несколько десятилетий спустя был торжественно и поэтически исповедан стариком Гете: Alles vergangliche ist nur ein Gleichniss...

IV. ПРОБЛЕМА БИБЛИИ

Что символ играл в мировоззрении Сковороды отнюдь не случайную роль и занимал не второстепенное, а центральное место, показывает тот замечательный факт, что мировоззрение Сковороды в своих основах символично и носитсплошь внутренний характер. Если рационализм занимают вопросы бессмертия души, доказательства бытия Божия, априорного обоснования возможности естественнонаучного познания, и одни из рационалистов эти вопросы решают в положительном смысле, догматически, другие в отрицательном смысле, скептически, третьи в ограничительном смысле, критически, то Сковорода, сходя с проторенных путей, задается совершенно иного рода вопросами, логически вытекающими из основной, внутренней его точки зрения.

Если из антропологизма, как я показал выше, логически вытекает неизбежность и значительность категории символа, то из символизма с такой же неизбежностью вытекает неизбежность вопроса... о Библии. В этом ничего нет случайного, произвольного, и если Библия становится одной из центральных тем в философии Сковороды, то в этом есть своя внутренняя логическая закономерность. Каждая религия представляет из себя замкнутый цикл символов определенного порядка и качества. Один цикл может быть враждебен другому, и одна система символов может быть тусклее, примитивнее и частнее, чем другая. Когда частные и примитивные символы заменяются универсальными и всеохватывающе развитыми, то старое не только заменяется, но и отменяется. Получается квалификация низшей, превзойденной ступени, и всякое ниспадение в нее есть уже зло, грех. Отсюда внутри самой области символов завязывается ожесточенная борьба. Борется один символ с другим, одна иерархия образов с другой. Ни один историк религии не сможет отрицать того, что Библия есть наиболее крупный и законченный плод многовековой борьбы символов. В нее входят элементы самых разнообразных и примитивных религий. В нее втекают все отдельные русла многочисленнейших религий, и в то же время Библия едина и цельна по замыслу как художественное произведение. Она начинается творением мира и завершается преображением и Судом, т.е. по качеству, по силе, по вдохновенности система библейских символов занимает такое огромное и бесспорное место в историческом сознании человечества, что миновать ее и не отдать в ней отчета абсолютно не может тот, кто решительно вступил на путь символической мысли. Отсюда для антропологизма внутренняя необходимость проблемы Библии.

Отношение Сковороды к Библии настолько живое, личное, трепетное, влюбленное и исключительное, настолько Библия центральна для философского сознания Сковороды, что объяснить это отношение одним влиянием отцов Церкви никак нельзя. Сковорода вносит в отношение к Библии такую страстную личную ноту, что, очевидно, внутренняя неотразимость проблемы Библии была почувствована им глубочайшим образом и была осознана с творческою, первоначальною радостью.

Его влечет к Библии «тайная сила и мание»'. «Библию я начал читать, — говорит он, — около тридцати лет рождения моего, но сие прекраснейшая для меня книга над всеми моими полюбовницами верх одержала, утолив мою долговременную алчбу и жажду водой и хлебом, сладчайшей меда и сота Божьей правды и истины, и я чувствую к ней особливую природу. Убегал, убегаю и убежал за предводительством Господа моего всех житейских препятствий и плотских вожделений, дабы мог спокойно наслаждаться в пречистых объятиях краснейшей паче всех дщерей человеческих сей Божьей дщери... Никогда не могу надивитися довольно пророчей премудрости. Самые праздные в ней тонкости для меня кажутся очень важными. Так всегда думает влюбившийся... Чем было глубочае и безлюднее уединение мое, тем счастливее мое сожительство с сею возлюбленною в женах и сим Господним жребием я доволен. Родился мне мужеск пол, совершенный и истинный человек, умираю не безчаден».

Что же такое Библия для Сковороды?

Выяснению этого вопроса он посвящает три специальных сочинения: «Жена Лотова», «Потоп Змиин», «Израильский Змий» (все эти сочинения не изданы, за исключением отрывка из «Израильского Змия»), не говоря уже о том, что и в других сочинениях и в письмах Сковорода не раз возвращается к вопросу о Библии.

«Всяк рожденный есть в мире сем пришлец, слепый или просвещенный. Не прекрасный ли храм Премудрости Бога мир сей? Суть же три мира. Первый есть всеобщий и мир обительный, где все рожденное обитает. Сей составлен из бесчисленных мир миров и есть великий мир. Другие два суть частные и малые миры.Первый микрокосм, сирень мирик, мирок или человек. Второй мир символичный, сиречь Библия. В обительном мире солнце есть око его и око убо есть солнцем. А как солнце есть глава, тогда не дивно, что человек назван микрокосмом, сиречь маленький мир. А Библия есть символичный мир затем, что в ней собраны небесных, земных и преисподних тварей Фигуры, дабы они были монументами, ведущими мысль нашу в понятие вечной Натуры, утаенной в тленной как рисунок в красках своих». «Все три мира состоят из двух единосоставляющих естеств, называемых материя и форма. Сии формы у Платона называются Идеи, сиречь видения, виды, образы. Они суть первородные миры, нерукотворенные тайные веревки, преходящую сень или материю содержащие. В великом и в малом мире вещественный вид дает знать об утаенных по ним формах или вечных образах. Такое и в символичном и библичном мире собрание тварей составляет материю. Но Божие естество, куда знамением своим ведет тварь, есть форма». Так, например, «солнечная фигура есть материя или тень. Но понеже оно значит положившего в солнце селение свое, тогда, посреди того рода, вторая мысль есть форма и дух, будто второе в солнце Солнце. Как из двоих цветов два благоухания, так из двоих естеств две мысли, и два сердца, тленное и нетленное, чистое и нечистое, мертвое и живое». «Семь дней творения есть семь солнцов. В каждом же солнце есть зеница и второе прекрасное солнушко. Сии солнушки из своей сени блистают Вечности светом так, как горящий елей сияет из лампад своих... Солнце есть храм и чертог вечного, а в горницах стулия, где субботствует... Сии солнечные субботы, сиречь чертоги и покои вечного, называются тоже седмицею коров или юниц и седмицею пшеничных колосков, а у Захарии седъмицею очей. Слепые и гадательные сииочи, сидящие на херувимах, отверзает тогда, когда из внутренностей их вечные Зеницы, как из солнца солнушки нетленным воскресения светом блистать начинают . Таким образом, Солнце есть в Библии центральный символ. Оно «есть ар&гъкос,, сиречь первоначальная и главная фигура. А копии и вицефигуры суть бесчисленные, всю Библию исполнившие. Такая фигура называется осутиожх; (прообраз, вицебраз), сиречь вместо главныя фигуры поставлена иная. Но все они как к своему источнику стекаются к Солнцу. Такие вицефигуры суть, например, темницы и Иосиф, коробочка и Моисей, ясли и младенец, плоть и Христос. Краснейшее всех есть фигура солнечная. Она первая благословляется и освещается в покой Богу». «И Давидовы очи есть исчезающий прах, но стель их востекает туда, дабы, исчезая, преобразиться в вечную Зеницу, во второй Разум, и в животворящее Слово Божие». Гора, Камень, Суббота, Покой символизуют одно: «Сие то есть столица Сион, яже есгьМати всем нам, вопиющая всем нам: тамо дам тебе сосцы моя». «В сей зале таинством и благоуханием бессмертия дышущая вечеря и Фомино уверение. В сей горнице сделался ветер и шум из крил параклитовых. В сем храме излияние странных языков и надежды совершение». «Вот тебе малое число херувимов, окружающих Господа Славы. А не дышат ли во уши твои ветр и шум орлиных крил, несущих Апокалипсную Жену с прекрасным Ее сыном. Посребренные крила Ее высоко парят! И Она желает в горах святых укрыться от гонящего Змия: «и полещу и ночию». О целомудрия Мати! Невеста неневестная!»... Это и есть «весна цветоносная, вечное лето, всем воскресение, просвещение и освящение».Таким образом, второе Солнце, второй Разум, божественной Зеницей глядящий изпод всех образов и прообразов Библии, есть «нетленный свет воскресения», «весна цветоносная», «посеребренные крила Апокалипсной Жены». Но для того, чтобы добраться до второго Разума Библии, нужно презреть первый, для того, чтобы в солнце увидеть второе солнышко, нужно мечом Иеремеи разделить в Библии тлен от вечности, материю от формы, вещественный феноменальный рассказ от божественных и сущих идей. «Змий хитр и вьется в кольца, так что не видно, куда ползет, если не приметить голову его. Так и вечность везде есть и нигде Ее нет, тем что не видна, закрывая свою Ипостась. Подобна ей и наука о ней. Притом свертки и кольца ее суть Иконы вечности и свитков таинственных науки божественные. Кроме того имеет он преострый взор: как видно из его имени. Эллинское сие слово берхсо — значит зрю. Дрсс ю — значит узрю. Дрссх0 ~ могущий впредь узреть, сиречь Прозорливый». Змий, свиваясь кольцами, отливает всем множеством библейских символов, и кто смотрит на тленную сторону этих символов, тот впадает в величайшую ложь, и, наоборот, величайшие и глубочайшие истины открываются в таинственных свитках библейской символики для того, кто смотрит на них голубиным оком второго Разума. Слова Сковороды о «библейской лжи» поистине смелы и замечательны, особенно если вспомнить, что он произносил их о «возлюбленной своей невесте». «Да будет свет! Откуда же свет сей, когда все небесные светила показались в четвертый день? И как день может быть без солнца? Блаженная натура постоянна. Все, что ли то днесь, то всегда не есть статочное. Таким вздором через всю седмицу рыгает. Будто бы был зрителем вселенского сего чудотворного театра и будто нужда знать, прежде ли цвет родился или гриб? Наконец, всю сию Божию фабрику самым грубым юродством запечатлел: «почи от всех дел своих!» Будто истомлен! Ничего создать не мог уже больше!.. А то бы у нас появились бесхвостые львы, крылатые черепахи, правдолюбивые ябедники, премудрые шпицбубы, Alles vergangliche ist nur ein Gleichniss... и философский камень. Сей клеветник нашепчет тебе, голубица моя, что Бог плачет, ярится, спит, раскаивается... Потом наскажет, что люди преобразуются в соляные столпы, возносятся к планетам, ездят в колясках по морскому дну и по воздуху. Солнце, будто карета, останавливается... Горы, как бараны, пляшут, реки плещут руками, волки дружатся с овцами и пр. и пр. Видишь, что Змий по лжи ползет, лжеюрыгает». «Не знай и ты его, душа моя!.. Бог верою, он же суеверием в тайне ловит». Некоторые, пораженные этим местом, сочли Сковороду за резкого отрицателя Библии в духе XVIII столетия. Гжа Ефименко называет его рационалистом pur sang. Но это, конечно, недоразумение. Недоразумение довольно печальное, потому что оно показывает, как малоунас знакомы с историей христианства. Так называемый «аллегорический метод» процветал целые века в в Александрийской школе и затем вошел через Дионисия Ареопагита, св. Максима Исповедника и Иоанна Дамаскина составным элементом в православное понимание Библии. У Оригена, например, о лжи Змия мы можем встретить места, не менее резкие, чем вышеприведенное»51. А ведь поклонниками и учениками Оригена были такие, несомненно православные отцы Церкви, как св. Григорий Нисский. Отрицательная нота в отношении к Библии не сближает Сковороду ни с научнорационалистической критикой протестантизма, ни с моральнорационалистической критикой Толстого. От того и другого Сковороду отделяет бездна: протестантские ученые и Толстой критикуют Библию, стоя на почве рационализма и потому веря в схему, как в истинную и документальную передачу сущей Истины. Отвергая принципиально схему, как категорию «отвлеченной внешности», Сковорода по всему смыслу своих воззрений может относиться к символу лишь реалистически, т.е. символ для него орудие познания внутреннего бытия, в котором, по Платону, он различает действительное от еще более действительного, простое б V от бутах; ОУ, геаНа от геаНога. Он отнюдь не задается целью все полноту библейской истины свести к схематическому, кабинетному серединному и обыденному опыту немецкого профессора, точно так же, как не думает мерить Библию мелким критерием рационалистического и бескровного морализма Толстого. Как метафизика, так и мораль Сковороды мистичны и космичны, и потому его спиритуализм в понимании Библии, будучи односторонним и страдая некоторым рационалистическим уклоном, в существе дела сверхрационалистичен. В Сковороде есть слабые стороны платонизма, но он совершенно свободен от какого бы то ни было «просветительства». Если он и отвергает некоторые чудеса Библии потому, что «натура постоянна», то он же глубочайшим образом утверждает основное чудо Библии как слоъаБожьего, а не человеческого. И это свое утверждение он уже не подчиняет рациональному принципу «постоянства природы», а, наоборот, с совершенным преодолением рационализма связывает его с символом ползущего змия, рыгающего ложью, которая для чистого духовного ока отливает всеми оттенками и степенями божественнойПравды. Змий этот отнюдь не метафора, не риторическая фигура, .метафизическая реальность, глубоко и таинственно связанная с самой сущностью Божества (об этом ниже). Таким образом, тот основной принцип, которым обличается для Сковороды «ложь» буквального смысла некоторых библейских рассказов, сам по себе символичен и сверхрационалистичен и потому с библейской критикой XVIII века не имеет ничего общего. Это основное различие прекрасно оговаривает сам Сковорода. Суд XVIII века над Библией для него «наглый суд». И когда Душа, участвующая в диалоге «Потоп Змиин», начинает вторить Духу, который произнес только что приведенную резкую тираду, Дух энергично ее останавливает: «Цысс, цысс, цысс! Тише, потише, голубка моя! Не спеши! Рыдает мати,родившая дерзкого сына». И сказав о гибельности наглых суждений, Дух продолжает: «Эй, душа моя, бегай суда наглаго, опасно суди суд Божий. Знаешьлм, что есть Библия? Ведь она го и есть древняя оная Σφίγζ , ЛевДева или ЛьвоДева..Г Уста мудрых, яко гвозди вонзенные, опасно ходи около них, душа моя». Если Сковорода грешит в частностях; то не в главном, не в основных принципах. Он ясно указывает, что для понимания Библии мало одного желания понять нужны еще руководители. «Проходит море сие великое и пространное за руководством Ангелов Божиих должно... Ангел, Апостол, истинный богослов есть тоже... Посланник совета Божия есть тот, кто толкует к нравоучению, паче жквере, без коей и добродетель не добродетель. Таковы суть: Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Назианзин, Амвросий, Иероним, Папа Григорий Великий и сим подобные. Сии то могли с Павлом сказать: мы же ум Христов имамы». И «приступая к небесным оным писателям, должно принять чистительные пилули и все старинные с глупого общества вдохновенные мнения так изблевать, как Израиль ничего не взял от разоренного Иерихона».