НП-2 (2007 г.) - Гурин Максим Юрьевич "Макс Гурин (экс-Скворцов)". Страница 18

Глиняный дом во всей этой катавасии уцелел, и, вы не поверите, действительно через какое-то время подрос (но об этом, как говорится, позже и многое). А вторую пепельницу, если, конечно, я разбил её именно тогда, и если, конечно, именно её, мне подарила на одно из 23-х февралёв (день так называемого защитника отечества, ранее известный как день Красной Армии, традиционный, короче День Мужика) моя тётя, сестра моей мамы, кандидат, блядь, искусствоведения, преподаватель кафедры теории музыки московской консерватории, разбирающаяся в академической музыке существенно хуже меня; во всяком случае, однозначно не любящая её так же нежно и искренне, что при этом, впрочем, вряд ли можно ей поставить в упрёк, ибо что вообще с бабы возьмёшь?

При этом не подумайте, что я хочу оскорбить или унизить Женщину вообще. Безусловно среди вас встречаются порой (правда, всё реже и реже) те, кто умеют любить что-либо нежно и искренне, но… таких мало, и вы сами об этом знаете.

Короче, я сидел и думал, чем бы мне заняться, если, как выяснилось, Кати Живовой дома нет, и следовательно, кофе мы с ней сегодня не пьём.

Но тут… Оу… Короче же говоря, я пишу об этом «но тут» уже второй раз, так что будь уж любезен продолжить! (Это я уже сам себе. Порою нелишне, знаете ли (смайлик шутки ради раздирает себе своими же пальцами рот и поочерёдно наносит точечные удары собственным язычком то в собственный правый, то, собственно, в левый глаз. Оу-оу, ведь у него очень длинный язык! J)

– Привет, – сказал голос в телефонной трубке, – это Даша, Катина подруга, – зачем-то уточнила она, хоть мы виделись множество раз (обо всём этом многое тут: http://www.raz-dva-tri.com/JA-1.doc

).

«Оу-оу, – подумал я, – на ловца и зверь, как говорится, бежит!» Ведь через пару часов мне предстояло на целых две-три недели проводить/спровадить всех своих дорогих родственничков во главе с мамой в Болгарию, а двух женщин с третьей в уме мне уже становилось мало J.

– Ой, да я тебя отлично помню! – радостно заверил я Дашу.

– А Катя в Испании, а я эти две недели живу у неё. Я слышала, как ты с автоответчиком разговаривал. А ты, наверное, хотел с ней кофе попить?

– Ну, честно говоря, да!..

И тут она сказала что-то, чего я не помню дословно, но смысл был в том, что, во-первых, я всё равно могу прийти к Кате и попить кофе, но уже с ней; во-вторых, у неё депрессия, потому что ей через десять дней исполнится 25, она «старая», не понимает, кто она вообще есть такая и м ы н. п ы р. д ы р.; в-третьих, мы можем с ней выпить вовсе даже и не кофе, а по бутылочке пива.

И я пришёл. Ненадолго. Потому что мне предстояло провожать родственников на Киевский вокзал (ведь я ж хороший, блядь, сын!).

Мы поговорили. В тот период я был ещё в силах, несмотря на свою тогда ещё недавнюю героиновую эпопею и пятилетние страдания по Ирину душу. Более того, женские депрессии – это вообще мой профиль J. Даже поныне, а тогда же, говорю, ещё и сил было побольше. Мне действительно иногда кажется, что, вопреки моим собственным устремлениям, именно для этого я в наибольшей степени и рождён.

И, короче, мне стало пора уходить. Поняв это, я сказал: «Это замечательно, что тебе грустно! Ты приходи ко мне завтра в гости! Я тебе своего кота покажу! Он очень большой и пушистый! И зовут его Тристан!»

Я был уверен, что достаточно прозрачно ей на всё намекнул, но она по-прежнему до сих пор утверждает, что на следующий день, 14-го июня 2000-го года, шла ко мне именно что посмотреть кота. Что ж тут скажешь! Странные существа эти женщины – говоришь им что-либо прямым текстом, а они, знай себе, делают вид, что они дурочки J.

Мы договорились про завтра, и я проводил всех родственников на Киевский вокзал, и все они уебали, к моей несказанной радости, на черноморский курорт, и ко мне пришла… Дэйзи, и нам совершенно искренне было хорошо друг с другом в ту ночь, и мысленно я уже тогда называл её про себя «моя сложная маленькая», потому что… она действительно была очень маленькая и очень хорошая, и её картинки мне нравились, – она была, помимо всего прочего, маленький художник (смайлик смущённо обмакивает кисточку в ближайшую лужицу крови).

А в полдень следующего дня, я проводил Дэйзи, и уже где-то в час ко мне пришла Да.

XXXI.

В произнесении любого из слов всегда есть горечь неизбежной, но весьма удручающей уступки.

Ведь выбирая одно из почти бесконечного множества, ты, вольно или невольно, но всё же отказываешь в жизни всем остальным. По крайней мере, в данный момент.

Это всё потому, что мы существуем во Времени, а существованье в такой хуйне как Время есть печальный, но вполне заслуженный удел всех тех уёбищ, что никогда не сравнятся с Богом. Не заслужил пока большего Человек – оттого и прозябает во времени… до лучших времён. (Смайлик-девочка катает за щекой карамель, одновременно наблюдая, как смайлик-мальчик катает в ладошках собственный смешной хуй.)

Да, я хотел бы одновременно произносить все существующие в мире слова. На всех языках. И одновременно совершать все возможные в мире поступки. Быть одновременно и мужчиной и женщиной; и ребёнком и стариком; и убийцей и жертвой; и, чисто-тупо, и Богом и дьяволом. Хотя все вы, надеюсь, усвоили, что никакого отдельно взятого дьявола нет – он лишь фантазия Бога-Ребёнка, коему тоже вечно хочется всего сразу, но разница между мною и им как раз в том, что Он может себе это позволить. В отличие от меня. Потому что… я уже не ребёнок.

XXXII.

Когда я проснулся в своей широкой кровати, разложенной в моём «шкафу» от стены до стены, и увидел рядом с собою Да, которая уже не спала, я в тот же миг остро почувствовал, что, несмотря на то, что я толком не понимаю, что всё это вообще значит – прекрасно, не подумайте, помня при том, как она тут оказалась – так или иначе, но я давно уже не чувствовал себя так естественно, как и сам по себе, так и с кем-либо из женщин. Это утро мне понравилось совершенно.

И ещё, подобно тому, как сидение с Ирой на зеленоградском озерце в сентябре 95-го ощущалось мною как ключевое событие моей жизни (что, кстати, с годами не изменилось J) и, подобно тому, как недавнее тогда ночное бдение с Элоун в «казённом доме» (что, кстати, за четыре до того года, как я вспомнил уже потом, было предсказано мне, по обычным картам, некой Таней, клиенткой по текстам) ощущалось мною как последнее и окончательное испытание, последний выбор, который предоставлено было сделать, в отличие от истории с Ирой, уже именно мне – так и в то утро, 15-го июня 2000-го года, я проснулся в одной (и, кстати, в своей J) постели с Да, и понял, что, как бы там ни было, – это по-меньшей мере надолго, что это моё, и, мол, не этого ли кто-то из ликов Пластмассовой Коробочки искал всю жизнь. Что с того, что я не понимаю, Любовь это или нет? Важно то, что мне просто было даже неинтересно об этом думать. А просто мне было тепло.

XXXIII.

Извиняюсь, прервусь. Так вот. С некоторых пор мне достоверно известно, что нет ничего более гибельного для «человека обыкновенного», чем направленное на него искреннее великодушие. Поэтому, как ни грустно, я – прирождённый убийца.

Самое ужасное, что я действительно делаю это совершенно искренне, то есть реально от всей души J. Меня так научили; для того меня и создал Бог; для этого я и родился (и активный залог в русском языке в этой теме более неслучаен чем J). Ведь сначала я понял, и это намертво приросло к моему сёрдцу, что великодушие – это круто и супер, и только потом, с годами, в ходе всевозможных, мягко говоря, неприятностей, мне стало ясно, что это убивает.

Но… что самое страшное, когда я понял, что это убивает, я также сразу же понял, что моё великодушие – это моё оружие, а следовательно… Короче, я вооружён и, видит Бог, очень опасен. Но… не по своей, видите ли, воле. Таким меня создал Он.

К тому же, великодушие гибельно только для обыкновенных людей, коим и так по-любому смерть, ибо у всех был выбор, быть говном или нет, а для людей, в нашем современном уёбищном мире вынужденных выглядеть белыми воронами, – это, напротив, манна небесная, и лишь такие люди дороги мне, ибо только их-то и можно считать людьми.