Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие - Любарский Георгий. Страница 29

Устанавливая взаимоотношения целостностей, мы создаем таксономию, а устанавливая взаимоотношения частей – мерономию, как об этом говорилось в гл. I. Изложением результата таксономии является перечень языков мира (а также система языков) или список видов животных (или иерархическая система таксонов). Результатом мерономии является описание строения этих животных с указанием соответствия частей одних животных – другим. Отдельным и достаточно сложным вопросом является вопрос о том, что мы считаем целостностью, а что – частью ее. Этот вопрос обычно считается самоочевидным, но на самом деле целое, то, что мы считаем целым, устанавливается в процессе исследования в зависимости от постановки задачи. Ведь целым мы называем то, что внутри себя связано сильнее, чем снаружи, отчего мы и можем нечто выделить из окружающего мира как целостный феномен. Но то, на какие именно связи мы будем обращать внимание, определяется исследователем и связано с его познавательным интересом. Поэтому можно сказать, что система выделяется исследователем; то, что является в мире объектом, целостностью, является таковым потому, что мы принимаем именно это за целое в своих познавательных интересах. Как только определено целое, потенциально заданы его части. Поэтому при заданном целом удается достигнуть инвариантного понимания различных способов расчленения целостности. Тем самым мерономическая процедура не является объективной, не является она и целиком субъективной (произвольной): она интерсубъективна. Таксономическая процедура может рассматриваться как объективная, поскольку здесь мы соподчиняем объекты классам, не задаваясь содержательными вопросами о целостности самих объектов.

Итак, изучая объекты, мы сравниваем их и располагаем в ряды, объекты в которых сходны по каким-то частям, полагаемым нами значимыми. В каком же месте образуется понятие стерезиса? Эти объекты устроены сходным образом, они различаются только отдельными достаточно второстепенными частями. Рассматривая эти объекты, эти формы, мы можем выделить общую совокупность частей, ту содержательную часть, которая объединяет все эти объекты, из-за чего мы и признаем их сходными. Можно выразить это следующим образом: при изучении сравнительного аспекта явлений, мы выделяем (неважно, насколько осознанно) некоторые типы, некоторый нормальный состав явлений, и некоторые уклонения, когда явления, в основном похожие на большинство других, лишены определенных свойственных им черт. Тем самым, если мы хотим описать конкретную форму, мы делаем это указанием на тип, к которому она относится, на нормальный состав ее частей, и указанием на ее отличие от других сходных форм. Часто возникает ситуация, когда это отличие формулируется отрицательным образом, когда части, по которой мы производим сравнение, у объекта нет. Например, мы можем классифицировать бабочек по рисунку на их крыльях и топологии жилок на них, но вот нам встречается бабочка, у которой нет крыльев. Заметим, что это не просто отсутствие, а лишенность: мы знаем, что у большинства бабочек крылья есть, что это нормальная часть строения бабочки. Мы ведь не обращаем особенного внимания на факт отсутствия крыльев у дождевых червей, а вот бескрылая бабочка характерна именно этой своей бескрылостью. Отсюда и возникает понятие стрезиса, лишенности чего-либо должного. Это указание на лишенность достигается указанием на форму более высокого иерархического уровня – тип рода. Именно потому, что конкретные формы оказываются вариантами более общей формы, отсутствие у конкретной формы какого-либо свойства, присущего общей форме, можно назвать стерезисом (лишенностью).

Так, в языках, имеющих артикль, можно ввести понятие нулевого артикля – когда отсутствие артикля перед существительным (и определенного, и неопределенного) обозначает неприменимость характеристик и того, и другого артикля в данной ситуации. Это является не отсутствием указания на качество, а конкретным указанием на наличие любого качества определенной модальности, кроме двух его состояний (определенного и неопределенного – во французском языке un и le). Точно так же систему глагола в семитских языках можно описать вполне последовательно через представление о стерезисе. Дело в том, что времена в семитских языках лишь весьма отдаленно соответствуют привычной для романо-германских языков схеме. Ситуация оказывается скорее такой, что спряжение семитского глагола показывает, какому времени наиболее не соответствует действие, описываемое данным глаголом, какое значение из всего спектра временных форм заведомо должно быть отвергнуто.

Со стерезисом приходится сталкиваться и при описании исторических событий. Например, вторжение Лжедмитрия I с польскими войсками в Россию происходило очень странным образом. Поляков была горстка, в собственно военном аспекте они не могли противостоять огромному государству Годунова. В военном смысле это была типичная авантюра. Однако Лжедмитрий победил, и уже современники событий писали, что он победил не благодаря своей силе, а благодаря политической слабости режима Годунова («Яко комар льва порази…»). Годунов не был «богоданным монархом», существовала сильная оппозиция его правлению. В то время душевная жизнь людей была такова, что требовала законного монарха старой, традиционной династии. Это было время, когда люди еще были душевно связаны с правящей семьей; подобное явление было значительно сильнее в прошлом, ко времени Грозного это душевное явление уже редуцировалось, а в современную эпоху оно исчезло, и потому теперь мысли о восстановлении Романовых являются атавизмом. Но в XVI веке это чувство в народной душе было еще живо, поэтому в идеологическом плане режим Годунова представлял собой «дырку» в системе. Победа Лжедмитрия произошла слабостью его противников; именно так ведет себя «дырка» в сложной системе: она «засасывает» структуры, пытается восполнить недостающее, забирая что подвернется со стороны. Выбора по этому направлению система лишена: если бы она могла выбирать, это бы и означало, что она структурирована в данном аспекте и «дырки» нет. Неструктурированная же в данном аспекте система «глотает что попадется». Одна «дырка», разумеется, существовать не может, существует система, поддерживающая свою структуру и тем самым стабилизирующая также и «дырку». Тем самым победа Лжедмитрия над государством Годунова была явленным в истории следствием стерезиса.

Если вглядеться в начавшиеся при Лжедмитрии I преобразования, они изумляют сходством с первыми шагами петровских реформ (потешные полки нового образца, самостоятельное поведения бойкого монарха, неприязнь к традиционному укладу и проч.). Можно сказать, что Петр был гомологом Лжедмитрия, пришедшим через век, но уже изнутри России. Сходство усугубляется до символа тем обстоятельством, что Лжедмитрий старательно копировал Дмитрия, был подготовлен играть его роль, вжился в нее до самоотождествления. Сам же Дмитрий, как известно, страдал эпилепсией – как и Петр. В определенном смысле Петр был новым явлением Дмитрия, но более подготовленным. «Дырка» была заштопана; преобразования, необходимые стране, производил именно законный монарх традиционной династии. Не раз отмечалось, что успех петровских реформ был обеспечен в основном именно его легитимностью как монарха.

Сходный пример действия стерезиса, а не фигуры, проявился в Великой русской революции. Культурный и идеологический вакуум возник в России к 1917 году. Именно этот вакуум засосал в себя большевистскую идеологию – не потому, что она отличалась какими-то особенно положительными чертами, а потому, что она была, а пустоту надо было заполнить. Несмотря на ряд мощных причин, детерминировавших развитие России в сторону революции, даже в начале XX века, даже в 1917 году не было неизбежным то, что реально произошло. В России в канун революции не было именно «классов», заинтересованных в падении существующего режима. Все социальные слои были недовольны существующим положением дел, но все они были настолько зависимы от режима, что не желали «всерьез» его разрушения. Дворянство ждало помощи от сильной монархии в постигших его бедах, крестьянство ожидало от «батюшки-царя» земли, буржуазия, завязанная на государственные монополии, проникала в правящие сферы, но не мыслила себе жизни без них. Идеологический вакуум, отсутствие идей о том, как разрешить тяжелейшее положение, в котором оказалась Россия, привел к революции и тирании, а вовсе не «объективное» положение дел. Сейчас, в конце тысячелетия, мы снова имеем культурный вакуум, который должен быть заполнен. И какую идеологию на этот раз затянет разверзшаяся дыра в культуре? Именно на этом примере мы видим стабилизацию «дырки» системой. «Дырка» есть ничто и как таковое не существует, однако устройство данной системы может поддерживать «дырку» и придавать ей черты структурности, какого-то поведения. В 1917 году в результате идеологического вакуума, «дырки» в духовной сфере государства произошло изменение системы; через 73 года это изменение было отвергнуто – и система в значительной мере вернулась к предыдущему состоянию с той же по характеру своему «дыркой».