Мифы для жизни - Кэмпбелл Джозеф. Страница 11

Поэтому именно среди тропических племен возникла поразительная практика мужских тайных обществ, куда не допускали женщин, где можно было погрузиться в тешащие мужское влечение к подвигам символические игры для любознательных и сделать это в безопасности и втайне, вдали от контролирующего взора матери. В этих регионах привычное зрелище гниющей растительности, дающей начало новым зеленым побегам, по-видимому, зародило мысли о символическом значении смерти как дарительницы жизни, из которых родилась ужасная идея о том, что путь к приумножению жизни проходит через приумножение смерти. Итогом стало охватившее на многие тысячелетия весь тропический пояс нашей планеты повальное увлечение жертвоприношениями. Оно в корне отличалось от сравнительно ребяческих обрядов поклонения животным и умиротворения их духов, бытовавших среди охотников великих равнин: безжалостное принесение в жертву людей, как и животных, весьма символичное в каждой своей детали, жертвование урожая, первенцев, вдов на могилах их мужей и даже всех придворных вместе с их королями. Мифическая идея добровольной жертвы стала связываться здесь с образом изначального существа, которое когда-то в древности выразило готовность быть убитым, расчлененным и похороненным, чтобы из его погребенных частей выросли съедобные растения, благодаря которым люди смогли бы выжить.

На полинезийских островах Кука существует занятный местный вариант этого общепринятого мифа в форме легенды о девушке по имени Хина (Луна), которая любила купаться в некоем озере. Однажды громадный угорь проплывал мимо и прикоснулся к ней. Это повторялось день за днем, пока как-то раз угорь не сбросил свою кожу и перед девушкой не предстал красивый юноша, Те Туна (Угорь), который и стал ее возлюбленным. С той поры он мог навещать ее в человеческом облике и снова становился угрем, когда уплывал, пока однажды не объявил, что пришло ему время покинуть Хину навсегда. Он нанесет ей еще один визит в виде угря, во время большого прилива, а она должна будет отрезать ему голову и зарыть ее. Так и случилось, и Хина сделала все точно, как ей было сказано. Потом она каждый день приходила на место, где закопала голову, пока не появился зеленый росток, который вырос в красивое дерево, со временем принесшее плоды. Так появились первые кокосы, и на любом орехе, когда его почистишь, по-прежнему видны глаза и лицо возлюбленного Хины.

Глава III. Значение обрядов (1964)

Назначение ритуала, как я его понимаю, – придать форму человеческой жизни, и не путем простого поверхностного упорядочения, а в глубинной сути. В древние времена каждое общественное событие было ритуально структурировано, и ощущение его значимости передавалось через тщательно выдерживаемую религиозную атмосферу. Сегодня она приберегается для исключительных, совершенно особых, «священных» поводов. И все же ритуалы живут, даже в шаблонах нашего поведения в обычной жизни. Их можно распознать, например, не только в судебных регламентах и военных уставах, но даже в манерах людей, усаживающихся вместе за один стол.

Вся жизнь – структура. В биосфере чем сложнее структура, тем выше форма жизни. Морская звезда с изгибающимися лучами значительно сложнее, чем амеба, и по мере продвижения вверх по линии эволюции, скажем до шимпанзе, сложность все нарастает. То же самое можно сказать о культурной сфере человека: незрелое представление о том, что энергию и силу можно представить или передать, отбросив и нарушив структуры, опровергнуто всем, что мы знаем о происхождении жизни и ее эволюции.

Так вот, структурирующие модели поведения животных являются неотъемлемой частью унаследованных животными нервных систем, и так называемые врожденные спусковые механизмы, которыми определяются эти модели, по большей части стереотипны. От животного к животному отклики в рамках вида однообразны. Больше того, поразительна сложность некоторых установившихся шаблонов поведения: взять хоть иволгу, вьющую свое искусное висячее гнездо, или паукообразных с их чудесными сетями. Если бы не привычка к подобному зрелищу, нас бы переполняло недоверие и удивление при виде математической правильности и сбалансированности мерцающей паутины, идеально развешанной между выбранными веточками сбоку от лесной тропы, задуманной и выполненной (как мы обычно говорим о любой сопоставимой человеческой работе) с безошибочным ощущением прочности материалов, натяжений, равновесий и так далее. Все подобные чудеса малой архитектуры – ульи, муравейники, раковины наутилуса и тому подобное – созданы в соответствии с унаследованными навыками, укоренившимися в клетках и нервных системах животного вида.

Наш человеческий род, с другой стороны, отличает то, что спусковые механизмы реакций нашей центральной нервной системы по большей части не «стереотипны», а «открыты». Следовательно, они восприимчивы к влиянию общества, в котором человек растет. Ибо человеческий младенец рож дается – в биологическом смысле – примерно лет на десять или двенадцать раньше положенного срока. Он вырабатывает свой человеческий характер, растет в высоту, обретает способность говорить и обзаводится багажом собственных взглядов, – и все это происходит под влиянием определенной культуры, особенности которой, так сказать, впечатываются в его нервы. Структурные шаблоны, которые в мире животных наследуются биологически, у людей в основном формируются правилами социальной среды и закрепляются в период, давно известный как «возраст восприимчивости». Ритуалы являются общепризнанным способом такого обучения. Мифы – ментальная основа обрядов, а обряды – физическое воплощение мифов. Постигая мифы своей социальной группы и участвуя в ее обрядах, ребенок развивается в соответствии со своей социальной, а также природной средой и из аморфного, преждевременно родившегося творения природы превращается в обладающего характером и компетентностью члена вполне конкретного, эффективно функционирующего общественного строя.

Эта в целом экстраординарная преждевременность рождения человеческого младенца, из-за которой на всем протяжении своего детства он зависим от родителей, навела биологов и психологов на сравнение нашей ситуации с тем, что происходит у сумчатых. Например, кенгуру дают потомство всего через три недели после зачатия. Крошечные недоразвитые создания инстинктивно заползают по животу матери в ее сумку, где пристраиваются – без всякого обучения – к соскам и остаются, выкармливаемые и защищаемые, так сказать, во второй утробе, пока не станут готовы к самостоятельной жизни. Эволюция пошла еще дальше, и у млекопитающих в дело включилась биологическая новация, плацента, которая позволяет детенышу оставаться внутри матери почти до готовности к независимости, так что, как правило, млекопитающие могут позаботиться о себе практически сразу после рождения или, по крайней мере, через несколько дней или недель. С другой стороны, у людей, с их огромным мозгом, которому требуются многие годы формирования, дети снова рождаются раньше срока, но вместо сумки матери у нас есть родительский дом, который, помимо прочего, служит своего рода внешней второй утробой.

Во время этого этапа домашней жизни закладываются все основные социальные модели. Однако они связаны с позицией зависимости, которую предстоит оставить в прошлом, прежде чем будет достигнута психологическая зрелость. Несовершеннолетний реагирует на вызовы своего окружения, обращаясь к родителям за советом, поддержкой и защитой, и прежде чем на человека можно будет рассчитывать как на взрослого, эта модель действий должна быть изменена. Соответственно, одна из первых функций как обрядов половой зрелости в первобытных сообществах, так и образования вообще всегда заключалась в переключении систем реагирования подростков от зависимости к ответственному поведению. Это преобразование не так просто выполнить. С расширением периода зависимости в нашей культуре до двадцати пяти или даже почти до тридцати лет проблема сегодня гораздо грознее, чем когда-либо, а наши неудачи все более и более очевидны.