Фаллибилизм против фальсификационизма (ЛП) - Лакатос Имре. Страница 14

Эта проблема была поднята Поппером и его последователями. Когда я предложил свою теорию роста, основанную на идее соревнующихся исследовательских программ, я опять-таки следовал попперовской традиции, которую пытался улучшить. Сам Поппер еще в своей “Логике открытия” 1934 г. подчеркивал эвристическое значение “влиятельной метафизики” [139], за что некоторые члены Венского кружка называли его защитником вредной философии. [140] Когда его интерес к роли метафизики ожил в 50-х гг., он написал очень интересный “Метафизический эпилог” к своему послесловию “Двадцать лет спустя” к “Логике научного исследования” (в гранках с 1957 г.). [141] Но Поппер связывал упорство в борьбе за выживание теории не с методологической неопровержимостью, а скорее, с формальной неопровержимостью. Под “метафизикой” он имел в виду формально определяемые предложения с кванторами “все” или “некоторые” либо чисто экзистенциальные предложения. Ни одно базисное предложение не могло противоречить им из-за их логической формы. Например, высказывание “Для всех металлов существует растворитель” в этом смысле было бы “метафизическим”, тогда как теория Ньютона, взятая сама по себе, таковой не была бы. [142] В 50-х гг. Поппер также поднял проблему, как критиковать метафизические теории, и предложил ее решение. [143] Агасси и Уоткинс опубликовали несколько интересных статей о роли такой “метафизики” в науке, в которых связывали ее с непрерывностью научного прогресса. [144] Мой анализ отличается от них тем, что, во-первых, я иду гораздо дальше в стирании различий между “наукой” и “метафизикой”, в смысле который придан этим терминам Поппером; я даже воздерживаюсь от употребления термина “метафизический”. Я говорю только о научных исследовательских программах, твердое ядро которых выступает как неопровержимое, но не обязательно по формальным, а, возможно, и по методологическим причинам, не имеющим отношения к логической форме. Во-вторых, резко отделяя дескриптивную проблему историко-психологической роли метафизики от нормативной проблемы различения прогрессивных и регрессивных исследовательских программ, я пытаюсь продвинуть решение последней гораздо дальше, чем это сделано ими.

В заключение, я хотел бы рассмотреть “тезис Дюгема-Куайна” и его отношение к фальсификационизму.

Согласно этому тезису, при достаточном воображении любая теория (состоит ли она из отдельного высказывания либо представляет собой конъюнкцию из многих) всегда может быть спасена от “опровержения”, если произвести соответствующую подгонку, манипулируя фоновым (background) знанием, с которым связана эта теория. По словам Куайна, “любое предложение может сохранить свою истинность, если пойти на решительную переделку той системы, в которой это предложение фигурирует. И наоборот, по той же причине ни одно предложение не обладает иммунитетом от его возможной переоценки”. [145] Куайн идет дальше и дает понять, что под “системой” здесь можно подразумевать всю “целостность науки”. “С упрямством опыта можно совладать, прибегнув к какой либо из многих возможных переоценок какого-либо из фрагментов целостной системы, [не исключая возможной переоценки самого упрямого опыта]”. [146]

Этот тезис допускает двойственную интерпретацию. Слабая интерпретация выражает только ту мысль, что невозможно прямое попадание эксперимента в узко определенную теоретическую мишень, и, кроме того, возможно сколько угодно большое разнообразие путей, по которым развивается наука. Это бьет лишь по догматическому, но не по методологическому фальсификационизму, отрицается только возможность опровержения какого-либо изолированного фрагмента теоретической системы.

При сильной интерпретации тезис Дюгема-Куайна исключает какое бы то ни было правило рационального выбора из теоретических альтернатив; в этом смысле он противоречит всем видам методологического фальсификационизма. Это различие не было ясно проведено, хотя оно имеет жизненное значение для методологии. Дюгем, по-видимому, придерживался только слабой интерпретации: в теоретическом выборе он видел действие человеческой “проницательности”: правильный выбор всегда нужен для того, чтобы приблизиться к “естественному порядку вещей”. [147] Со своей стороны, Куайн, продолжая традиции американского прагматизма Джемса и Льюиса, по-видимому, придерживается позиции, близкой к сильной интерпретации. [148]

Рассмотрим подробнее слабую интерпретацию тезиса Дюгема-Куайна. Пусть некоторое “предложение наблюдения” О' выражает “упрямый опыт”, противоречащий конъюнкции теоретических (и “наблюдательных”) предложений h₁, h₂, , h_n, J₁, J₂, . , J_n, где h_i ― теория, a J_i ― соответствующее граничное условие. Если запустить “дедуктивный механизм”, можно сказать, что из указанной конъюнкции логически следует О; однако наблюдается О', из чего следует не-О. Допустим к тому же, что все посылки независимы и все равно необходимы для вывода О.

В таком случае можно восстановить непротиворечивость, изменяя любое из предложений, встроенных в наш “дедуктивный механизм”. Например, пусть h₁ ― предложение “Всегда, когда к нити подвешивается груз, превышающий предел растяжимости этой нити, она разрывается”; h₂ ― “Вес, равный пределу растяжимости данной нити = 1 ф ”, h₃ ― “Вес груза, подвешенного к этой нити = 2 ф ”. Наконец, пусть О ― предложение “Стальная гиря в 2 ф подвешена на нити там-то и тогда-то, и при этом нить не разорвалась”. Возникающее противоречие можно разрешить разными способами.

Приведем несколько примеров: (1) Мы отвергаем h₁; выражение “подвешивается груз” заменяем выражением “прикладывается сила”; вводим новое граничное условие: на потолке лаборатории, где производится испытание, прикреплен скрытый от непосредственного наблюдения магнит (или какой-нибудь другой источник, возможно, даже неизвестной нам силы). (2) Мы отвергаем h₂; предполагается, что поскольку предел растяжимости нити зависит от ее влажности, а данная нить увлажнена, то предел ее растяжимости = 2 ф. (3) Мы отвергаем h₃; подвешенная гирька в действительности весит только один фунт, но ее взвесили на испорченных весах (4). Мы отвергаем О, хотя в этом предложении зафиксирован факт, разрыва на самом деле не было, дело в том, что данный факт зафиксирован профессором, известным своими буржуазно-либеральными взглядами, а его ассистенты, исповедующие революционную идеологию, привыкли истолковывать все, что скажет этот профессор, “с точностью до наоборот” ― если факт подтверждается, они видят, что он опровергается (5). Мы отвергаем h₃; данная нить ― не просто нить, а “супернить”, а “супернити” вообще не рвутся. [149]^. Можно продолжать до бесконечности. Пока хватает воображения, действительно можно заменить любую из посылок, встроенных в “дедуктивный механизм”, внося изменения в различно удаленные от этого “дедуктивного механизма” части нашего знания и, таким образом, восстанавливая непротиворечивость.

Можно ли из этого вполне банального наблюдения вывести общую формулу “всякая проверка бросает вызов всей целостности нашего знания”? А почему бы и нет? Сопротивление этой “холистской догме относительно “глобального” характера всех проверок” [150] со стороны некоторых фальсификационистов вызвано просто семантическим смешением двух различных понятий “проверки” (или “вызова”) упрямого экспериментального результата, имеющего место в нашем знании.