Человек, личность, духовность (СИ) - Грузман Генрих Густавович. Страница 20

Разумная жизнь, выводимая как идеал немецкой концепции человека как члена человечества, предусматривает векторное направление движения - от единичного к общему: индивид обязан всё, чем располагает, принести на алтарь идеи, растворить в роде, отдать другим. Но эта идеальная перспектива и символизирует отсутствие творца культуры, ибо в концептуальной сфере культуры она деформирует динамический механизм культурного творчества по формуле "обогащая не обогащаясь", обладая возможностью и другого, более страшного, способа деформации формулы культуры - модификации "обогащаясь не обогащая", что в немецкой концепции человека выставляется как "неразумная жизнь" и на фоне которой маячит зловещая фигура Единственного - дитя Макса Штирнера.

Ажиотажем, каким европейская мыслящая элита отметила появление трактата Макса Штирнера "Единственный и его собственность" (1844 год), она (элита) расписалась в своём невежестве: в незнании учения Иоганна Готлиба Фихте, ибо из глубин фихтевского творческого духа явился демон Штирнера, хотя последний, по всей видимости, сам этого не знал. Во весь голос Штирнер заявил: "Но я не я рядом с другими я, а я единое: я - единственный. Поэтому и мои потребности, и мои деяния единственные, - короче, всё во мне единственно. И только как это единственное я присваиваю я себе всё, и только как такое я утверждаю и развиваю себя. Не как человек развиваю я себя и не человека развиваю я: я развиваю себя. Таков смысл Единственного". Данное извещение Штирнера, эпатировавшее просвещённое общество, находит поддержку, а скорее, идеологическую предпосылку в сентенции Фихте: "я хочу сам быть последним основанием, последней причиной, что меня определяет". Это последнее, однако, вовсе не акциденция широкоформатного пассажа Фихте и менее всего неосознанный всплеск неординарного ума, а элемент творения, который был использован аргументом для вполне определённого умозаключения, - Штирнер же был одухотворён этим аргументом как аксиомой и, переведя в формальном плане антецедент в консеквент, разрушил всю конструкцию человека как члена человечества, а потому Единственный Штирнера не модификация Единого Фихте, а его доподлинный антипод. Если Фихте призывает принести личность в жертву роду и утверждает "...то существует лишь одна добродетель - забывать себя, как личность, и лишь один порок - думать о себе"(1993, т.2, с.с. 94, 392), то ответ Штирнера не менее категоричен: "Для меня нет ничего выше Меня" и ещё более впечатляет демарш против фихтевской идеологии: "Я - собственник человечества, я - человечество и не забочусь о благе другого человечества. Ты - глупец, если Ты, будучи единственным человечеством, хочешь жить для чего-то другого, а не для себя" (1994, с.с. 348-349, 9, 232).

Эмоционально искренний и смелый выпад Штирнера воспринимался, как правило, в качестве остро критикующего, нигилистического толка, свидетельства об ущербном положении реально-конкретного человека в мире совокупного человека или человека как члена человечества. Безукоризненно, силой умозрения и ноуменального дара, Штирнер показал, что унижение и ущемление достоинства отдельного человека несёт в себе все механизмы и агрегаты, посредством которых существует мир человека члена человечества, или, по-другому будь сказано, человечество как совокупность чуждо человеку как единичности, а все угнетающие факторы являются внешними по отношению к отдельному индивиду и обладают коллективистской природой. А потому Штирнер заключает: "И опять-таки ты не должен иметь ни одной мысли, не произносить ни одной фразы, не совершать ни одного деяния, оправданного только в тебе, вместо того, чтобы получить санкцию от нравственности, разума или человечности", в числе главных монстров-тиранов человека он называет государство и церковь, - первое в сфере реальной жизни, а второе - в духовной области: "Государство, религия, совесть - эти тираны делают меня рабом, и их свобода - моё рабство. Что они при этом необходимо должны следовать положению "цель оправдывает средства" - понятно само собой. Если благо государства - цель, то война - освящённое средство, если справедливость - цель государства, то удар насмерть - освящённое средство и своим святым именем называется "казнью": святое государство освящает всё, что идёт ему на пользу"(1994, с.с. 91, 100). Разительная критика общественных устоев обеспечила логии Штирнера успех в политических кругах (социалистических и анархических), - "индивидуалистический анархист" таков наиболее распространённый ярлык, доставшийся Штирнеру в радикальной среде европейского свободомыслия, но в действительности Макс Штирнер представил философское произведение, и в первую голову должен быть осознан как мыслитель, в соответствие с чем его сочинение распадается на две части: 1.Единственный и 2.Его собственность.

Единственный Штирнера стал философской данностью на фоне понятия о человеке как философском теле, данном Кантом, Фихте, Шеллингом, Фейербахом, благодаря отрицанию Штирнером представления о человеческом роде, которое составляет гносеологический субстрат этого понятия. Штирнер постигает: "Однако род - ничто, и если единичный человек может подняться над своей индивидуальностью, то именно как единичный человек; он существует лишь поскольку возвышается, поскольку не остаётся тем, что он есть, иначе для него наступил бы конец, смерть. Отвлечённый человек - только идеал, род - только то, что мыслится. Быть человеком не значит осуществлять идеал человека как такового (отвлечённого человека), а значит проявлять себя, единичного...Обращаю ли я свой взор на "человечество", на род при стремлении к этому идеалу или на Бога и на Христа, - это не представляет существенного различия. Разве только то, что первое туманнее, чем второе. Единичный человек - и вся природа, и весь род". Итак, Штирнер осознанно выводит из лона кантового философского тела некую определённость, которая не только не вмещается в когнитивном объёме этой мудрости, но и содержательно рушит его гностические пределы, - немецкий мыслитель ноуменально актуализирует тот глубинный уровень человека, какой пульсационная антропософия предугадывала умозрительно. Штирнер заявил этим о качественно новой философской категории - единичном человеке или личности: "Не человек составляет твоё величие, нет, ты сам достигаешь его, именно оттого, что ты больше, чем человек, и могучее других людей" и ещё: "Кто мечтает о человеке, тот - в пределах своих грёз - оставляет личность без внимания и утопает в идеальном священном интересе. Человек ведь не личность, а идеал, привидение"(1994, с.с. 170, 73). Возвещение Штирнера, - "в действительности же я - несравним, я - единственный" - в своём буквальном смысле есть предвосхищение русской философии индивидуальной личности - верхний этаж мировой философской мысли. В этом состоит познавательная заслуга немецкого мыслителя, дающая ему право на особое место в пантеоне славы европейской философии, но которая, однако, не была понята не только аналитиками Штирнера, но и самим автором, поскольку Единственный был утоплен в своей собственности, данной Штирнером, как это не парадоксально, в фихтевском классическом критериуме.

Мотив собственности Единственного выведен в сочинении Штирнера на авансцену сюжета, а Единственный в контексте самозначимой личности отходит на второстепенный план, оставшись нереализованным потенциалом. И в манифесте собственности, утверждённым Штирнером, это обстоятельство никак не проявлено: "Моя мощь - моя собственность. Моя мощь даёт мне собственность. Моя мощь - Я сам, и благодаря ей я - моя собственность" Любая значимость личности Я реально выступает только через содержание Я, то есть через её собственность, которая всегда есть интеллектуальное либо духовное достоинство и достояние личности, и в данном манифесте это последнее передано в лозунгах, что лишь постулирует личность как таковую. Аналогичное зафиксировано автором Единственного в расширенном показе его видения данного Единственного: "Я не хочу иметь ничего особенного, не хочу быть ничем отличным от других, не хочу требовать особых преимуществ по сравнению с другими, но - я и не меряю себя общей меркой и вообще не хочу иметь никаких прав. Я хочу быть всем, чем я могу быть, я хочу иметь всё то, что я могу иметь". Здесь нет ничего, что не имело бы вид признаков или доводов исключительно личности, ибо они исходят из внутреннего порядка Я, но в продолжение этого изречения круто меняется сам этот порядок; "Подобны ли мне другие, или имеют ли они то же, что я - мне до этого нет дела. Они не могут быть тем же самым или иметь то же самое...Я не хочу ничего в тебе признавать или уважать, ни собственника, ни нищего, ни человека: я хочу тебя использовать...Для меня ты - то, что ты представляешь собой для меня, то есть нечто моё, и поскольку ты мой, ты - моя собственность"(1994, с.с. 173, 131).