Человек, личность, духовность (СИ) - Грузман Генрих Густавович. Страница 48

Самосознание или сознание, погружённое в себя, то есть личность, не может осознавать разум ни как признак, ни как инстанцию, ни как качество (по функциональному рецепту), но исключительно как состояние духа; знание - это всё сознание, но сознание - это не всё знание, и знание целиком вмещается в сознание, что естественно, ибо в противном случае последнее не будет со-знанием. Однако сознание не может быть полностью охвачено знанием, и в любой душе имеется место для незнания, которое также подлежит самосознанию. Итак, личность требует от своего разума не только познания, но и знания о незнании, знания не только истин, но и ошибок, и познания не только условий знания, но и условий их отсутствия. Отсюда начинается прямой путь к вере, но не к мировоззренческой категории, а к гносеологическому знаку. Русскую философскую мысль на эту дорогу вывел Несмелов тонким наблюдением: "Но так как целая масса познаний, по условиям развития субъективной действительности необходимо относится к содержанию объективной действительности и утверждается именно в качестве объективных познаний, то фактом этого утверждения познание очевидно превращается в проблему, потому что фактически все построения мысли суть только явления субъективной действительности, и если оне переносятся на содержание объективной действительности, то в этом переносе фактически осуществляется не явление познания, а явление веры, которая однако утверждается в качестве действительнаго познания". Стало быть, Несмелов трансформировал основной вопрос антропософии в главную цель русской концепции человека: "как возможна вера в качестве действительнаго познания?" (1994, с. 85).

Разум считается главной привилегией и основной компетенцией положительной науки, и именно в этой области функциональная специализация разума явлена с наибольшей силой. Но стоит только отключиться от принудительности разума и воспринять его не атрибутом сознания, а как состояние духа, что единственно возможно в сфере самосознания, как тут же появляется вера, причём органически вкрапленная в тело положительной науки: это гипотезы, предположения, прогнозы, дающие в совокупности то, что Несмелов назвал "вероятным познанием". Чисто психологически на непосредственном эмпирическом материале Несмелов решает задачу веры: вера как процесс познания. На этой базе даётся расширенный ответ на основной вопрос антропософии: "Если вера по своей природе всегда есть познание и только познание, то излюбленный вопрос многих богословов и философов о взаимном отношении веры и знания разрешается очень легко и в достаточной степени удовлетворительно. Именно потому, что вера возникает и развивается как познание, она никогда не существует и не может существовать наряду со знанием, как совершенно отдельное и особенное выражение его, потому что верить в то самое, что уже знает человек, так же невозможно, как невозможно для него хотеть того, что уже дано ему. Если человек верит, то значит - он прямо не знает, а когда он прямо узнаёт, во что он верит, он уже не будет верить, а будет знать...Поэтому никакой вражды между верою и знанием в действительности нет и быть не может, и все учёные толки об этой вражде несомненно представляют из себя лишь очень странный продукт вопиющего недоразумения" (1994, с. 95-96). Таким образом, гипотеза Фихте об адеквате разума и веры в русской схеме приобрела реальность концептуальной базы. Как познание не мыслимо вне мысли, также оно невероятно без веры. У веры даже больший когнитивный простор для деятельности, чем у разума: если мысль обязана считаться с законами своего существования, - с логикой и историей, - то вера отвергает обязательность каких-либо предпосылок, кроме условий субъективной данности личности. Потому-то вера в основном и направлена в те сферы, где мысль данного на этот момент познавательного уровня бессильна или недостаточна, и сотворение иллюзий - наиболее интригующая способность веры, в силу чего для человека в существующей Вселенной нет абсолютно непознаваемых реалий. В действительности вера продолжает дело мысли в недоступных для неё областях, и вера в этом случае становится мыслью в немыслимых средах

Однако в стратегическом решении основного вопроса антропософии русский философ не дошёл до логического итога и затормозился в поле положительной науки, не сумев преодолеть рубеж духовной зоны. Вследствие этого вера и знание у него оказались когнитивно одинаковыми и психологически однотипными телами, а потому в познавательном процессе не могут проникать, а только подставляют друг друга, - как выражается Несмелов: "...где существует знание, там уже нет и не может быть веры". Казанский мыслитель, доказывая, по существу, что вера является начальным знанием, дублирует Гегеля, и откатывается назад от фихтевских потенций об откровении веры как специфического типа познания. Известно, что умозрение и откровение есть качественно различные модификации познания и противоречия между ними наблюдаются на каждом шагу, но великое открытие русской мысли состоит в том, что природа этих противоречий плодоносна и они выступают генераторами прогресса. И хотя Несмелов не до конца проник в своё открытие, но благодаря его уникальным постижениям верное решение основного вопроса антропософии мыслится в следующем виде: познание есть не что иное, как воссоединённые вера и разум и подлинное познание существует в двух ипостасях - мысль в вере и вера в мысли. Самая сильная вера - это умудрённая вера, а наиболее осмысленная вера - это вера в собственный талант, достигающий формы веры в Бога в том положении, когда воспринятое нравственное божественное повернуто вовне, в мир, к людям. Потому гении всегда ощущают себя как предельно верующие натуры, и атеизм чужд им по природе, но и потому-то в реальной жизни гении чаще всего признаются безбожниками и атеистами, ибо трафаретная всеобщая религиозность требует от них в жертву их безусловную веру в угоду внешнему идеалу, тобто предательства своего выстраданного Бога и своего таланта.

Воссоединение веры и разума в познании менее всего должно быть понимаемо, как эклектическое действие по сочленению разнокалиберных модусов, хотя бы уже потому, что порознь в своих чистых формах они существовать не могут, ибо в этих состояниях отрицают сами себя. Разум отвергает своё могущество тем, что не может помыслить веру и принять её в себя, а вера, отказываясь верить разуму, показывает, что она также несвободна и действует избирательно, но избирательность её базируется на рационалистических основаниях. Подобные помышления бытуют на обоих берегах, - от лица русской школы Л. Шестов заявляет: "Вера есть источник экзистенциальной философии и именно постольку, поскольку она дерзает восставать против знания, ставить самое знание под вопрос" (1964,с.279), а западный мыслитель С. Кьеркегор провозглашает, что вера настолько противна разуму, что целиком его исключает. Таким образом в арсенал познавательных средств антропософии человека вливается новое понятие - экзистенциальное направление (exsistentia - существование), которое по первородному определению (С. Кьеркегор) исходит из монополии веры. Однако экзистенционализм, как и вера в ранге духовной константы, не является однозначным образованием, а подвержен универсальной двойственности. Вероопорные чувствования, выходящие из монополии веры, не могут быть философией, ибо исключают мышление, не могут они быть и чистым экзистенциализмом, ибо вместе с мышлением ущемляют и личность. Иное представление излагается в русской школе Н.А. Бердяевым: "Персоналистическая революция, которой по-настоящему ещё не было в мире, означает свержение власти объективации, разрушение природной необходимости, освобождение субъектов-личностей, прорыв к иному миру, к духовному миру. По сравнению с этой революцией ничтожны все революции, происходившие в мире. Моя окончательная философия есть философия личная, связанная с моим личным опытом. Тут субъект философского познания экзистенциален" (1991, с. 298-299).