Философские трактаты - Цицерон Марк Туллий. Страница 44

LXVII. (168) Вот, примерно, те мысли, которые пришли мне на ум и которые я счел нужным изложить о природе богов. И ты, Котта, хочу верить, будешь защищать то же дело и учтешь, что ты один из первых наших граждан, подумаешь и о том, что ты понтифик. И так как вам [академикам] позволяется рассуждать и за, и против, то возьмешь под защиту скорее мою сторону. И то умение рассуждать, которое ты приобрел упражнениями в риторике и развил в Академии, предпочтешь применить мне в помощь. Ведь говорить против богов — это и дурно и нечестиво, делается ли это от души или неискренне».

Книга III [406]

I. (1) Когда Бальб закончил свою речь, Котта, улыбаясь, сказал: «Поздно ты мне советуешь, Бальб, что я должен защищать. Пока ты рассуждал, я сам обдумал, что мне возразить тебе, не столько для того, чтобы тебя опровергнуть, сколько — чтобы постараться уяснить для себя то, что мне не совсем понятно. И так как каждый должен иметь свое мнение, то мне трудно рассуждать так, как ты хочешь». (2) Тут вмешался Веллей: «Ты представить себе не можешь, Котта, с каким нетерпением я хочу тебя выслушать. Бальбу было, конечно, очень приятно слушать твою речь против Эпикура. Теперь я готов самым внимательным образом выслушать, что ты будешь говорить против стоиков, ибо я надеюсь, что ты и к этому, по своему обыкновению, хорошо подготовился».

(3) «Клянусь Геркулесом, — ответил Котта, — это так, но против Луцилия мне не так легко спорить, как против тебя». «Отчего же?» — спросил Веллей. «Потому что, — пояснил Котта, — ваш Эпикур, как мне кажется, не слишком-то сражался за бессмертных богов! [407] Только для того, чтобы не подвергнуться упрекам и осуждению [408], он не посмел отрицать существование богов. Но когда он утверждает, что боги ничего не делают, что они наделены человеческими членами, но совсем ими не пользуются, то он, очевидно, издевается, считая достаточным то, что он признал существование блаженной и вечной природы [богов].

(4) Что касается Бальба, то, я уверен, ты обратил внимание, как о многом он рассказал, если не все верно, то очень складно и связно. Итак, я собираюсь, как уже сказал, не столько опровергать его речь, сколько прояснить то, что я хуже понял. Поэтому, Бальб, предоставляю тебе на выбор, что ты предпочитаешь: или будешь отвечать мне на некоторые вопросы, которые я задам тебе о том, что я мало понял, или сперва выслушаешь мою речь целиком?»

«Предпочитаю ответить на твои вопросы, если ты хочешь, чтобы я тебе что-то пояснил, и если ты даже хочешь спрашивать меня не столько ради уяснения, сколько ради опровержения, я поступлю по твоему желанию, или сразу буду отвечать на отдельные вопросы, или, когда закончишь свою речь, отвечу на все сразу».

II. (5) Тогда Котта сказал: «Отлично. В таком случае пойдем по тому пути, по которому нас ведет сама твоя речь. Но прежде, чем о деле, немного о себе. Поистине, Бальб, на меня основательно подействовали и твой авторитет, и твоя речь, которая закончилась призывом помнить, что я — и Котта, и понтифик. Это, я полагаю, клонилось к тому, чтобы я выступил в защиту тех мнений о бессмертных богах, тех обрядов, святынь и религиозных учреждений, которые мы восприняли от предков. Я же всегда буду защищать их и всегда защищал. И это мое мнение, которое я воспринял от предков, о почитании бессмертных богов, не колеблет никогда никакая речь ни ученого, ни неученого. Только, когда дело касается религии, я следую Т. Корунканию, П. Сципиону [409], П. Сцеволе, а не Зенону или Клеанфу, или Хрисиппу, я имею перед собой пример Г. Лелия, авгура и в то же время мудреца; и его, произносящего свою знаменитую речь о религии [410], я бы охотнее выслушал, чем кого-нибудь из глав стоической школы.

Так как вся религия римского народа первоначально состояла из обрядов и ауспиций, а затем к этому добавилось третье — прорицания, которые давались на основании чудес и знамений толкователями Сивиллы [411] и гаруспиками, то я всегда считал, что ни одной из этих составных частей религии нельзя пренебрегать. И я убежден, что Ромул ауспициями, Нума, учредив жертвоприношения, заложили основу нашего государства, которое, конечно, никогда бы не достигло такого могущества, если бы высшим благочестием своим не заслужило милости бессмертных богов. (6) Вот, Бальб, что думает об этом Котта, что думает понтифик. А теперь дай мне понять, что ты думаешь, так как от тебя, философа, я должен получить доказательства в пользу религии, предкам же нашим должен верить без всяких доказательств».

III. «Какие же доказательства ты хочешь от меня получить?» — спросил Бальб. «Ты, — сказал Котта, — поделил свою речь на четыре части. В первой ты хотел доказать, что боги действительно существуют. Затем — каковы они. Далее — что они управляют миром. И наконец, — что боги пекутся о делах человеческих. Таково, если мне не изменяет память, было деление твоей речи?»

«Совершенно верно, — сказал Бальб, — Жду дальнейших вопросов».

(7) «Так рассмотрим каждое твое утверждение по отдельности. Что боги существуют, — с этим согласны все, кроме разве самых нечестивых людей, и меня в этом никто не сможет разубедить. Но это мне внушено авторитетом предков, ты же мне ничего не доказываешь».

«Но как же так, — сказал Бальб, — если ты в этом убежден, то зачем ты хочешь у меня учиться?»

«Потому, — сказал Котта, — что в этом нашем обсуждении я буду выступать так, как если бы никогда ничего не слышал о бессмертных богах, ничего о них не думал: прими меня за грубого и необразованного ученика и объясняй то, о чем я спрашиваю». «Итак, говори — сказал Бальб, — какие у тебя вопросы?» (8) «У меня? Ну, во-первых, почему ты, сказав вначале, что существование богов настолько очевидно и общеизвестно, что об этом и говорить не стоит, затем так много о том же самом наговорил?»

«По той причине, — ответил Бальб, — по которой и ты, Котта, как я заметил, часто, выступая на форуме с судебной речью, забрасываешь судью как можно большим числом доказательств, если только судебное дело тебе предоставляет такую возможность. Так ведь и философы делают, и я, как смог, сделал. Ты же, задав мне этот вопрос, поступил подобно тому, как если бы ты меня спросил, почему я гляжу на тебя обоими глазами, хотя вполне мог бы и одним тебя увидеть».

IV. (9) «Так ли подобно, — возразил Котта, — это ты позже сам увидишь. Ибо я, и выступая на суде, как раз не имею обыкновения доказывать то, что очевидно и с чем все согласны, ведь доказательствами только ослабляется очевидность. Да если бы даже я так поступал в судебных делах, то в такого рода беседе, как наша, требующей особенной строгости мысли, не стал бы этого делать. А что можно было бы увидеть и одним из твоих двух глаз — это тоже не доказательство, и потому что оба глаза видят одно и то же, и потому, что природа, которой вы приписываете мудрость [412], захотела так, чтобы мы обладали двумя просветами, ведущими от души к глазам [413]. Именно потому, что ты не был твердо уверен, что это совершенно очевидно, ты и решил доказать существование богов многими аргументами. Для меня же достаточно одного: так нам наши предки передали. Но ты авторитетом пренебрегаешь, воюешь разумом. (10) Позволь же моему разуму побороться с твоим. Ты приводишь все эти доводы, чтобы доказать существование богов, и тем самым то, что, по моему мнению, является несомненным, делаешь сомнительным. Я запомнил не только число, но и последовательность твоих доказательств. Первым было, что когда мы обращаем свои взоры к небу, то сразу понимаем, что есть некое божество, которое этим управляет. Отсюда и известные слова поэта: