Утешение Философией - Боэций Аниций Манлий Торкват Северин "Боэций". Страница 17

Посмотри, насколько присуща слабость порочным людям, которые не могут достичь того, к чему влечет их и почти толкает природная наклонность; а что было бы, если бы они лишились поддержки великой и неодолимой природы? Посуди же, сколь велико бессилие дурных людей. Разве не к пустым и показным наградам они стремятся, но даже их получить не могут, ибо находясь, казалось бы, вблизи самого высшего блага, они гибнут в пучине и приходят совсем не к тому исходу, к которому устремлены их помыслы и днем и ночью; но в достижении вершины проявляется сила добрых. Из двух людей того бы ты считал сильным в ходьбе, кто с помощью собственных ног может дойти до любого места, где бы оно не находилось, а не того, кто не может его достичь. Таким же образом ты с необходимостью назовешь обладающим большим могуществом человека, знающего цель, к которой должно стремиться, как к никакой иной. Из этого следует, что дурные люди, по-видимому, полностью лишены сил. В противном случае, отчего же они предаются пороку, отвернувшись от добродетели? От незнания блага? Но что бессильней слепоты невежества? Быть может, они знают то, что нужно искать, а страсти неодолимо сбивают их на ложный путь? Но тогда они опять же бессильны, так как не могут сопротивляться пороку. Или же сознательно и по своей воле они избегают блага и устремляются к пороку? В таком случае они не только не обладают большим могуществом, но вообще перестают существовать. Ибо люди, устремляющиеся прочь от общей для всех цели, тотчас утрачивают свое бытие.

Кое-кому покажется весьма странным наше суждение, что порочные люди, которых большинство, не существуют: но так происходит в действительности, Я не отрицаю, что те, которые порочны, суть порочны, но я отрицаю, что они существуют в собственном и абсолютном смысле этого слова. Ведь называешь ты труп человеком мертвым, назвать его собственно человеком невозможно. Так бы я рассудила и относительно существования злых и порочных людей. Итак, я не могу утверждать, что они существуют, ибо существует лишь то, что придерживается [общего] порядка сущего и действует сообразно со своей природой, нарушающее эти принципы отрекается от своей собственной природы. Но ты возразишь: злые все-таки обладают так называемым могуществом; пусть так, но ведь их могущество проистекает не из их силы, а скорее из бессилия. Они могущественны во зле, в котором бы мало преуспели, если бы могли утвердиться во благе. Такое могущество только еще яснее показывает, что они ничего не могут. Итак, если, как мы решили немного ранее, зло есть ничто, те, которые способны творить только зло, с очевидностью не способны ни к чему.— Это понятно,— подтвердил я,— Но чтобы ты понял, какова степень их бессилия, я повторяю, что не существует ничего более могущественного, чем высшее благо, как мы определили немного выше.— Согласен.— Но оно не может творить зла.— Не может.— Ну а теперь скажи: станет ли человек утверждать, что он всемогущ? — Нет, если он не безумен,— сказал я.— И те не менее люди могут делать зло? — О, если бы было не так! — воскликнул я.— Тогда очевидно, что если сила, которая помогает свершать только добро, всемогуща, а люди, которые могут делать также и зло не обладают ею, то способные делать зло менее могущественны. Кроме того, мы уже показали ранее, что всякое могущество достойно быть названо среди того, к чему следует стремиться, относятся к благу, как к некоей вершине их природы. Но способность совершать злодеяние невозможно отнести к благу; значит, это недостойное стремление. Однако всякое могущество достойно стремления, откуда ясно, что способность совершать зло не есть могущество.

Из всего этого следует с очевидностью, что добродетельные всегда могущественны, а дурные — слабы. И тогда справедливо рассуждение Платона {137} о том, что только мудрые могут достигать всего, чего пожелают, дурные же обычно делают то, что угодно их чувственности, того же, чего действительно желают, они достичь не могут. Совершают же они то, что избирают, полагая, что смогут обрести желаемое благо посредством вещей, доставляющих им удовольствие, но им это не удается, так как нельзя прийти к блаженству через порок.

IV.2(v). Ты видишь царей, сидящих

На тронах своих высоких,

Ты видишь пурпур роскошный

И стену суровых стражей,

Грозящих яростным видом

И тяжким дыханьем гневным.

И если б заботы даже

Ушли б из дворцовых сводов,

Увидеть ты б мог тиранов

В оковах своих жестоких.

Их сердца полнит отрава

Страстей и тоски безмерной,

Рассудок темнит досада,

Волненье в крови терзает,

Печаль их гнетет, и манят

Обманчивые надежды {138}.

И смертный так же, желаньям

Всевластным своим покорный,

Свободным не будет, цели

Своей не узрит вовеки.

IV.3. Видишь ли ты теперь, в сколь презренную грязь скатывается порок, тогда как честность распространяет сияние. Ясно, что награда никогда не минует добрых дел, а наказание — дурных. Ведь за каждое деяние в итоге предполагается вознаграждение подобно тому, как бегуну на стадионе в награду достается венок, ради которого он и занялся бегом. Блаженство же, как мы показали, есть то самое благо, ради которого все совершается. Награда, причитающаяся за человеческие деяния, заключена в самом благе. Вследствие этого невозможно быть отдаленным от блага. Поэтому никогда не может случиться так, чтобы добродетель и честность не получали соответствующего вознаграждения. Сколько бы ни свирепствовали дурные люди, венок мудрого не упадет и не увянет. И не уничтожит чужая порочность славу добрых. А если бы это была слава, заимствованная извне, то ее мог бы отнять тот, кто наделил ею, или кто-нибудь еще. Поскольку же она есть то, что человеку приносит его способность творить добро, то только перестав быть добрым он лишается ее. Напоследок я скажу, что если всякую награду желают, потому что полагают ее благом, то человек, сопричастный благу, разве не получает награду! Самую прекрасную и великую из всех. Вспомни же мои недавние размышления и сделай вывод: если само благо есть блаженство, все добрые люди уже тем самым. Что они добродетельны, достигают блаженства. Но те, которые блаженны, как мы решили, суть боги, для добрых же награда, которую ни время не может истребить, ни власть уменьшить, ни порочность очернить, состоит в том, чтобы стать богами. А раз так, то мудрый человек не может сомневаться в том, что порочные люди будут наказаны с неотвратимостью. И если благо и зло, как и награда и наказание, совершенно различны между собой, то мы справедливо полагаем, что неизбежно добро заслуживает награды, а зло — наказания. Так, наградою добрым служит сама их порядочность, а наказанием дурным — их порочность {139}. Однако любой человек, которого постигает наказание, не сомневается в том, что ему причиняется зло. Если же люди пожелают присмотреться к себе, то могут ли они счесть, что их миновало наказания, которые достаются злым людям. Я говорила немного раньше: все. Что существует, является единым, и что само благо есть единство. Отсюда следует, что все, что имеющее бытие, как кажется, есть благо. Таким образом, уклоняющиеся от блага, перестают существовать — поэтому люди перестают быть теми, кем были прежде. О том, что они были людьми, свидетельствуют лишь сохранившийся у них облик человеческого тела. Но поскольку они погрязли в пороке, их человеческая природа утрачена. Если верно, что только чистые нравы могут вознести кого-нибудь над людьми, то из этого с необходимостью вытекает, что отвергших условие человеческого существования порочность по справедливости столкнет ниже человеческого рода. Следовательно, обезображенного пороками, как ты видишь, нельзя считать человеком. Томится ли жаждой чужого богатства алчный грабитель? — Скажешь, что он подобен волку в своей злобе и ненасытности. Нагло нарывается на ссору? — Сравнишь с собакой. Замышляет втайне худое, злорадствует незаметно для других? — Подобен лисице. Бушует в неукротимом гневе? — Думаю, что уподобился льву. Труслив и бежит от того, чего не следует бояться? — Похож на оленя. Прозябает в нерадивости и тупости? — Живет, как осел. Кто легко и беспечно меняет желания? — Ничем не отличается от птицы. Кто погружен в грязные и суетные страсти? — Пал в своих стремлениях до уровня свиньи. Итак, все они, лишившись добрых нравов, теряют человеческую сущность, вследствие чего не могут приобщиться к Богу, и превращаются в скотов.