Неоконченный поиск. Интеллектуальная автобиография - Поппер Карл Раймунд. Страница 56

На самом деле, примером этого является «воплощение» теории в книге, то есть в физическом объекте. Чтобы быть прочитанной, книга требует вмешательства человеческого ума, мира 2. Но, кроме этого, она требует еще и наличия теории в себе. Например, я могу сделать ошибку: мой разум не может усвоить некую теорию правильно. Но теория в себе всегда есть, и кто-нибудь другой может понять ее и поправить меня. Это вполне может быть не случаем несовпадения мнений, а случаем настоящей, безошибочной ошибки — неудачей понимания теории в себе. И это может случиться даже с родоначальником теории. (Как это не раз случалось, даже с Эйнштейном.) [315]

Я здесь коснулся одного аспекта, который я описывал в некоторых моих работах, посвященных этой и связанным с ней проблемам, как (частичную) автономию мира З [316].

Под этим я понимаю, что хотя мы и способны сами изобрести теорию, она всегда может иметь (а хорошая теория всегда будет иметь) неожиданные и непредвиденные следствия. Например, люди могли изобрести натуральные числа или, скажем, метод бесконечного продолжения ряда натуральных чисел. Но существование простых чисел (и истинность теоремы Евклида о не-существовании наибольшего простого числа) — это то, что мы открываем. Оно здесь, и мы этого не можем изменить. Это неожиданное и непредвиденное следствие нашего изобретения. И это необходимое следствие — мы не можем его обойти. Таким образом, вещи, подобные простым числам, квадратам числа и многому другому, «производятся» самим миром 3, без нашей дальнейшей помощи. В этих пределах он может быть описан в качестве «автономного».

До некоторой степени связанной с проблемой автономии, но, по-моему, менее важной является проблема отсутствия времени в мире 3. Если недвусмысленно сформулированное утверждение истинно сейчас, то оно будет истинным всегда и всегда было истинным — истина вне времени (как и ложь). Логические отношения, такие как противоречивость или совместимость, также безвременны, даже с еще большей очевидностью.

По этой причине можно было бы легко посчитать безвременным весь мир 3, что предлагалось Платоном для мира Форм или Идей. Нам только нужно будет предположить, что мы никогда не изобретаем теории, а всегда только открываем их. Таким образом, у нас будет безвременный мир 3, существующий до появления жизни и после того, как вся жизнь исчезнет, мир, маленькие кусочки которого человеку удалось кое-где открыть.

Это возможная точка зрения, но она мне не нравится. Она не только не решает проблему онтологического статуса мира 3, но и делает эту проблему неразрешимой с рациональной точки зрения. Потому что хотя она и позволяет нам «открывать» объекты мира 3, она не дает ответа на вопрос, взаимодействуем ли мы с этими объектами, открывая их, или они только воздействуют на нас; и как они могут воздействовать на нас — особенно, если мы не можем воздействовать на них. Она ведет, как мне кажется, к платоновскому или неоплатоновскому интуиционизму и плодит гору трудностей. Потому что она основана, по-моему, на неправильном понимании того, что статус логических отношений между объектами мира 3 должен распространяться и на сами эти объекты.

Я предлагаю другую точку зрения — ту, которая, как я обнаружил, оказалась удивительно плодотворной. Я считаю мир 3 по сути продуктом человеческого разума. Именно мы творим объекты мира 3. То, что эти объекты имеют свои собственные внутренние и автономные законы, создающие неожиданные и непредвиденные следствия, является только примером (хотя и очень интересным) более общего правила, говорящего, что все наши действия имеют такие следствия.

Таким образом, я рассматриваю мир 3 как продукт человеческой деятельности, чье воздействие на нас столь же велико или даже больше, чем воздействие нашего физического окружения. Во всей человеческой деятельности имеется род обратной связи: действуя, мы всегда косвенно действуем и на себя самих.

Точнее говоря, я считаю мир 3 проблем, теорий и критических аргументов одним из результатов эволюции человеческого языка, обратно воздействующим на эту эволюцию.

Эта точка зрения совершенно совместима с безвременностью истины и логических отношений, и она же делает понятной реальность мира 3. Он так же реален, как реальны другие человеческие продукты; так же реален, как реальна система кодировки — язык; так же реален (или даже реальнее), как любой общественный институт вроде университета или полиции.

И мир 3 имеет историю. Это история наших идей; не только история их открытия, но и история того, как мы их изобретали: как мы их производили, как они воздействовали на нас и как мы, в свою очередь, воздействовали на них.

Такая точка зрения на мир 3 позволяет нам также подвести ее под сферу действия эволюционной теории, рассматривающей человека как животное. Существуют продукты животных (такие, как гнезда), которые мы можем рассматривать в качестве предшественников человеческого мира 3.

И, в конечном счете, она позволяет произвести обобщение в другом направлении. Мы можем рассматривать мир проблем, теорий и критических аргументов как частный случай, как мир 3 в узком смысле слова или как логический или интеллектуальный регион мира 3. Мир 3 в более широком смысле слова включает в себя все продукты человеческого разума, такие как инструменты, институты и произведения искусства.

Впервые я прочитал лекцию об этом взгляде на мир 3 и его историю в 1960 году на моем семинаре в ЛШЭ. (Первая публикация: 1968(s)).

39. Проблема взаимоотношения разума и тела и мир 3

Я думаю, что я всегда был картезанцем-дуалистом (хотя я никогда не думал, что нам подобает говорить о «субстанциях» [317]), а если и не дуалистом, то я точно был более склонен к плюрализму, чем к монизму. Я считаю глупым или, по крайней мере, самонадеянным отрицать существование ментальных состояний или ментального опыта или состояний сознания; или отрицать тот факт, что ментальные состояния, как правило, тесно связаны с состояниями тела, особенно с физиологическими состояниями. Но, кроме того, кажется очевидным, что ментальные состояния являются продуктом эволюции жизни, и что мы мало чего выиграем, связывая их с физикой, а не с биологией [318].

Мои первые столкновения с проблемой тела и разума на долгие годы породили во мне чувство, что эта проблема безнадежна. Психология как наука о психике и психическом опыте, благодаря Фрейду, была почти не-существующей дисциплиной. Бихевиоризм Уотсона [319] был вполне понятной реакцией на такое состояние дел, и он имел некоторые методические преимущества — как и многие другие теории, отрицающие то, что они не могут объяснить. В качестве философского тезиса он был очевидно ошибочным, хотя и неопровержимым. То, что мы испытываем радость и грусть, надежду и страх, не говоря о зубной боли, а также то, что мы думаем, в словах или с помощью схем, что мы можем читать книгу с большим или меньшим интересом и вниманием, — все это казалось мне несомненно истинным, хотя и легко отрицаемым, и чрезвычайно важным, хотя и очевидно недемонстрируемым. Мне также казалось вполне очевидным, что мы все являемся воплощенными самостями, или умами, или душами. Но каким образом можно рационально понять отношения между нашими телами (или физиологическими состояниями) и нашим разумом (или ментальными состояниями)? В этом вопросе, по-видимому, была сформулирована проблема тела и разума, и, насколько я мог видеть, не было никакой надежды приблизиться к ее решению.

В книге Шлика Erkenntnislehre я нашел обсуждение вопроса взаимоотношения тела и разума, которое восхитило меня впервые со времен чтения Спинозы и Лейбница. Оно было великолепно ясным и проработанным до мельчайших деталей. Блестящее обсуждение и дальнейшая разработка этой темы были сделаны Гербертом Фейглем. Однако хотя эта теория показалась мне увлекательной, она меня не удовлетворила; и на протяжении многих лет я продолжал думать, что с этой проблемой ничего не поделаешь, за исключением разве что критики — критики воззрений, согласно которым вся эта проблема возникает из-за «лингвистической путаницы» [320]. (Нет сомнений, что иногда мы сами создаем себе проблемы, путано рассуждая о мире; но разве мир сам не может таить в себе действительно трудные, возможно, даже неразрешимые загадки? Загадки могут существовать [321]; и я полагаю, что они существуют.)