Ecce liber. Опыт ницшеанской апологии - Орбел Николай. Страница 24

По существу “Воля к власти” структурно — модель всего ницшеанства. Она воспроизводит асистемную целостность ницшевского мира. Нас сбивает с толку то, что асистемная целостность не редуцируется к какому-то единому началу. Она претит нашей закоренелой воле к системе, о которой сам Ницше в одном из многочисленных предисловий (лето 1888 г.) напишет: “В моральных терминах воля к системе у философа является наиболее утонченной коррупцией, болезнью характера, а в терминах неморальных волен предстать глупее, чем он есть на самом деле. Глупее означает: сильней, проще, более навязчивым, некультурным, авторитарным, более тираничным...”1

В работе над «Волей к власти» эта системообразующая сила терпела поражение от силы целостнотворной, ибо Ницше хотел не системы, а целостности, хотел не систематизировать элементы, а интегрировать их в целое. В этой книге он полностью преодолел “волю к системе” и дал нам парадоксальную философию — крайне противоречивую, фрагментарную, раздираемую внутренними диспропорциями, но — поразительно целостную!

3. Сверх-Ницше

Я не могу уйти от вопроса: насколько “Воля к власти” является произведением самого Ницше? Мы не можем знать, в какой мере эта книга (какой ее держит в руках читатель) совпадает с тем произведением, которое замышлял Ницше и которое он бы реально написал, если б его не объяло безумие. Но то, что его издатели реализовывали его намерение, от которого он никогда не отказывался (хотя, впрочем, никому и не перепоручил), факт, который нельзя отрицать. Можно, конечно, спорить, насколько аутентично духу Ницше была скомпилирована эта книга. Например, Хайдеггер, отмечая «местами произвольный и случайный характер отбора» фрагментов, пишет, что при их «распределении в книгу, существующую с 1906 года, фрагменты были помещены никоим образом не по времени их первоначальной записи или их переработки, но по неясному и притом не выдержанному или самими плану издателей. В изготовленной таким образом «книге» произвольно и неосмысленно совмещены и переплетены ходы мысли из совершенно разных периодов на разных уровнях и в разных аспектах искания. Все опубликованное в этой «книге» – действительно записи Ницше, и тем не менее он так никогда не думал» [78]. Что значит «так»? И правда, как же на самом деле думал Ницше? И тогда Хайдеггер решается реконструировать аутентичную ницшевскую мысль и принимается за составление своей компиляции «Воли к власти». Но терпит неудачу: «я долго работал над новой компиляцией Ницше «Воля к власти» в противовес той, что нам оставила сестра Ницше Элизабет Ферстер; и сегодня утром я уничтожил все мои записи» [79]. Вряд ли Хайдеггеру было важно дезавуировать известную версию «Воли к власти» для того, чтобы обосновать свою версию. Монтинари же приводит эти слова в подтверждение своей позиции, дескать, даже Хайдеггер не смог и не захотел создать свою компиляцию, чем доказывается, что единственная и естественная форма существования «Воли к власти» – хронологическая. Но он упускает из виду, что сам Хайдеггер всю жизнь пользовался компиляцией сестры, и даже рекомендовал ее своим студентам.

Мы не знаем, отчего Хайдеггер не сумел создать свой монтаж «Воли к власти». Не исключено, что его масштабный ум позволил ему осознать, что и «так», т.е. по-хайдеггеровски, Ницше также не думал. Или же, наоборот, Ницше мог думать и «так», и одновременно еще совершенно иначе. Что, возможно, эта многовариантность изначально присуща ницшевскому мышлению. Вместе с тем само проникновение Хайдеггера в ницшеанство «как завершение западной метафизики» подспудно подразумевает трансфигурацию «Воли к власти». И не является ли такой скрытой новой компиляцией на более фундаментальном философском уровне его грандиозные по глубине и масштабу лекции о Ницше 1936–1946 г.г.?

Конечно, «Волю к власти», каковая представлена в данной книге, нельзя в полной мере считать произведением самого Ницше. Однако в еще меньшей степени ее можно считать книгой Элизабет и Гаста. Несомненно, что в этой книге нет ни одного слова, которое не принадлежало бы лично Ницше. Парадокс этого фантомного произведения состоит в том, что каждый отдельный фрагмент представляет собой законченный авторский микротекст, но в целом авторский текст на макроуровне отсутствует. Иными словами, Фридрих Ницше является автором текстов “Воли к власти”, но не является автором ее текста. В этом отношении ненаписанная им самим книга является базовой матрицей реальной «Воли к власти». Поэтому Ницше как бы написал и... не написал эту книгу. И тем не менее это – вполне ницшевское произведение, где самая отвлеченная проблематика переживается как пронзительный личный опыт. Книга поражает гипертрофированно взвинченным, небывалым по накалу личным отношением автора к обсуждаемым проблемам. «Он навязывает свою личность, отмечает Дж. Колли с восхищением, – прежде чем мы поняли содержание того, что он говорит. Это стиль, который нам сообщает уникум этой личности» [80]. Поэтому невозможно провести границу между его текстами и личностью. И дело не в том, что тексты его предельно личностны, а личность – текстуально литературна. Дело в том, что, как ни у кого из мыслителей, текст является и продуктом, и способом жизнедеятельность самого Ницше. В итоге мы имеем некий целостный симбиоз текста-личности, в котором оба начала переливаются друг в друга. Это – идеальная неделимость, в которой ликвидирована извечная противоположность жизни и искусства. Именно поэтому Ницше одновременно очаровывает и ошеломляет. Как отмечает П. Слотердайк, «повышенная чувствительность сегодняшних интеллектуалов к «жесткому излучению» Ницше, наверное, имеет своей основой то обстоятельство, что он напоминает им об одной навязчивой идее современности: Ницше позволял себе – пусть и дорого за это заплатив – быть художником-ученым и ученым-художником. Что нас сегодня так завораживает – так это не смелость, а самоочевидность такого решения.» [81]Возможно, благодаря этому все редакторы “лепили” “Волю к власти” вовсе не по своему произволу, а подчиняясь неким законами, присущим ницшевской Вселенной. В самом теле “Воли к власти” заложены мощные силы текстуальной самоорганизации. Мощь ницшевского дарования перемалывает любые влияния и вмешательства, центростремительность его письма подобно гигантской центрифуге сбивает в гомогенную целостность весь текст, каким бы воздействиям он ни подвергался. Хотя и сегодня продолжаются споры, насколько филологически корректно издатели реализовали замысел автора, нельзя не признать, что избранная ими схема сборки “Воли к власти” соответствует ницшеанскому духу. В целом у нас нет оснований считать их порядок структурирования афоризмов ошибочным. И живи Ницше в Америке в наше время, он должен был бы, как это принято там, предварить свою книгу “благодарностями” в адрес сестры и друга за “неоценимую помощь, сотрудничество и советы”.

Но согласился ли бы с этой книгой сам Ницше, если б каким-то чудом воскрес и увидел ее? Не ужаснулся ли бы он ей? Он мог бы возмутиться тем, как “влезли” в его лабораторию сестра и самый преданный друг. Но при этом не мог бы не признать в ней собственные тексты. Он, возможно, не принял бы способ компоновки своих афоризмов, предложенный его редакторами. Но в одном я уверен: его собственный вариант “Воли к власти” (доведись ему сотворить его) был бы неизмеримо брутальней и беспощадней, чем тот, который предложили Элизабет и Гаст, даже отдаленно не способные сравниться с Ницше в духовном радикализме и экстремизме. Действительно, эта книга, отмечает младший современник Ницше Альфред Вебер, “значительно превосходит все столь преувеличенное, что содержится в его называемых безудержными работах последних месяцев перед болезнью... Однако произведение в целом содержит настолько единую концепцию, привносит такое углубление философского и принципиального характера в его учение и доводит, очевидно, совершенно намеренно, на этой основе сказанное им раньше до последних выводов, что ее приходится считать в целом аутентичным выражением его замысла” [82]. “Воля к власти” — “теоретически самая разработанная в своих выводах работа. Следовало бы принципиально различать две стороны: то, что можно считать абсолютным в Ницше и его творчестве, и то, что относится к условиям времени, является интерпретацией времени” [83]. Конечно, компиляторы испытывали на себе воздействие грозовой эпохи кануна Первой мировой войны и межимпериалистического соперничества, что, на мой взгляд, только добавило «Воли к власти» жизненности и актуальности. Это только внешне кажется, будто сам Ницше творил свои книги в вакууме. На самом деле он, «добрый европеец» (как он сам называл себя), пристально следил за гибельным развитием событий в Европе. Я убежден, авторская версия дала бы еще больше оснований для обвинений Ницше в протофашизме. А ведь “беспощадная жестокость” этой книги и есть один из главных аргументов ее неприятия.