На переломе. Философские дискуссии 20-х годов - Коллектив авторов. Страница 48

4. Наконец, комбинаторика форм выражения, пробование в области стиля и вообще борьба со словом, стремление выработать ясную и отчетливую терминологию для передачи своих совершенно новых мыслей, для которых нередко не существует подходящих терминов. Последнее сочинение Канта: «Ubergang von der Metaphysik der Natur zur Physik [126] дает нам возможность видеть, какая масса попыток делается философом, чтобы подыскать подходящее выражение для мысли, которое постепенно выявляется, как и сама мысль.

Таким образом, в творческом духе ученого и философа могут взаимодействовать четыре различные сферы или поля испытаний — под непрестанным контролем мысли. Совокупность всех этих взаимодействующих процессов настолько сложна, что было бы совершенно непостижимым, как может единое внимание так быстро перемещаться, ибо бывают случаи в творческой работе, когда пользование четырьмя полями испытания зараз является необходимым. Здесь происходит нечто подобное тому, когда очень сильный шахматист играет сразу четыре партии без доски, «вслепую», или когда в минуту опасности столкновения капитан корабля должен проявить самообладание, давая сразу нужные распоряжения в трюм, матросам, наблюдая за туманной далью и справляясь с нужными инструментами. Без признания огромной роли в данном случае чуткости, проницательности и чувства целостной концепции, о которых я подробно говорил, тут немыслимо было бы получить желаемый результат…

Творчество есть причудливое сочетание упорного труда и свободной непринужденной игры. Философ, подобно ребенку, с которым сравнивал Гераклит вечность, «пешками играет в войну». «Мы воображаем Платона и Аристотеля, — говорит Паскаль, — в длинных платьях педантов, а они были просто честными людьми (honneter geus) и, как и другие, смеясь в кругу своих друзей, когда им вздумалось написать «Законы» и «Политику», они сделали это играючи». А Лейбниц в письме к Pfaff’y по поводу его «Теодицеи» пишет: «Et miror neminem hactenus fuisse, qui lusum hunc meum senserit» [127] (письмо 12 мая 1706 года)… С другой стороны, бросается в глаза тот напряженный труд, который привходит во все фазы творческой деятельности, труд, без которого вся эта свободная игра была бы совершенно бесплодной. Кроме игры и труда, нужно еще отметить то, что можно было бы назвать творческим досугом. Мыслитель «одержим», как и художник, занимающей его идеей, и в смутно-сознательной форме творческий процесс продолжается и в перерывы от работы, вплетаясь незаметным образом в самые разнообразные состояния и бодрствования, и сна. Возможность замещать операции мышления продуктами аффективной чуткости, проницательности и чувством целостной концепции дает возможность экономизировать силы. Без помощи описанных операций, которые называют иногда «интуитивным мышлением» (см. проф. А. И. Введенский. «Психология без всякой метафизики», где имеется превосходная глава по этому вопросу), сложность творческой деятельности представляла бы человеку непреодолимые препятствия для достижения желанной цели. Термин «интуитивное мышление» мне не нравится, так как расплывчатость термина «интуиция» дает повод к постоянным недоразумениям, и потому лучше везде избегать его, сохраняя за ним исключительно значение сверхрационального, мистического постижения истинно сущего, т. е. то значение историко-философское, а не психологическое, которым определяется сущность мистицизма или интуитивизма. Интуиция есть термин, пригодный не для обозначения определенного психического состояния или рода познания, чувствования или воли, но для определенного притязания известной группы мыслителей на особый способ постижения истинно сущего. В то время как слова perspicacitas [128]sagacitas [129] имеются в классической латыни, термин intuitio позднего происхождения. Intueor имеет активный смысл — не столько οραω, δεαομαι βλεπω, смотрю, сколько εμβλεπω ατευιζω, всматриваюсь. Слова: intuitid, intuitus и intuitivus в классической латыни отсутствуют, появляясь впервые у Боэция. Intueor встречается у поэтов редко (например, у Горация), у Вергилия и Лукреция его вовсе нет. Христианское pis-tis [130] не есть интуиция. В настоящем исследовании я тщательно избегаю его, пользуясь терминами: догадка, чуткость, проницательность, придавая этим последним терминам вполне отчетливое и специфическое значение. Существуют три философских термина, имеющие между собою нечто общее: интуиция, инспирация (вдохновение) и инстинкт — мистическое познание (divinatio), мистическое одушевление (богодухновение) и мистическое действие (теургия). Это — триада мистической психологии, в которой нашему рассмотрению подлежит теперь понятие инстинкта, которое еще не изъято из обращения и в области биологии, не говоря уже о психологии. Но будет, может быть, время, когда и это сложное понятие заменено будет несколькими более ясными…

Видеть в инстинкте сверхрациональное явление так же ошибочно, как считать возможным окончательно и раз навсегда исчерпать эту задачу. Ни организм, ни человеческое творчество несводимы к конечному механизму физическому или психическому. Загадки духа неисчерпаемы, и бесконечно сложны структура и функции того древа знания, которое изучал Фауст:

Когда вдруг у меня вставал перед глазами

Весь нервный ствол с его отростками, ветвями,

Тогда я восклицал, подкупленный догадкой:

Так вот где вижу я то древо знанья,

О чем нам говорят библейские преданья!

Философия изобретения и изобретение в философии (Введение в историю философии). Т. II. С. 100–105, 112–119, 123, 127–136, 141

Н. О. Лосский

Умозрение как метод философии

Вопрос о методе философии я буду обсуждать с точки зрения гносеологического направления, называемого мною интуитивизмом. Согласно этому учению, всякое знание есть непосредственное созерцание (интуиция) предмета моим я, вступление предмета в кругозор моего сознания в подлиннике. Возможна интуиция благодаря тому, что мир есть органическое целое: все элементы мира некоторою своею стороною сращены друг с другом, и потому познающее я может наблюдать непосредственно не только свои личные переживания, но и заглядывать также прямо в недра чужого бытия. Изначальную сочетанность всякого субъекта со всеми объектами, как условие возможности интуиции, я называю гносеологическою координациею. Благодаря ей мы способны познавать предметы на любом расстоянии от нашего тела и в любом отдалении во времени от наличного акта обсуждения, припоминания и т. п. Следовательно, это сочетание субъекта с объектом есть не физическая близость, а специфическое единство духовного типа, сверхпространственное и сверхвременное. Учение об этом отношении между субъектом и объектом есть не гипотеза, а простое описание этого элемента, который наличен в каждом случае направленности сознавания на любой предмет: наблюдающее я и наблюдаемое солнце, мыслящее я и мыслимый конус и т. п. образуют в каждом данном случае единство сознания (соединение сознающего и сознаваемого).

Следует различать несколько видов интуиции, в зависимости от того, что становится опознаваемым при вступлении предмета в кругозор сознания. Восприятие цветов, звуков и т п. есть чувственная интуиция, о которой, конечно, тотчас же нужно заметить, что в чистом виде она невозможна: даже отрывочное наблюдение, например, синевы, требует различения, т. е. восприятия этого элемента бытия как определенного, т. е. подчиненного законам тожества, противоречия и исключенного третьего. Эта форма всякого ограниченного элемента мирового бытия есть уже идеальный момент его, обусловленный сверхпространственным и сверхвременным соотношением тожества и противоположности всех элементов мира друг с другом. Следовательно, усмотрение ее возможно лишь путем нечувственной, т. е. интеллектуальной, интуиции. Отсюда ясно, что хотя бы в минимальной степени всякая чувственная интуиция должна сопутствовать нечувственным созерцанием, умозрением.