Хорёк (СИ) - Иванников Алексей Алексеевич. Страница 6

Ну, вы понимаете, о чём я: в этой области, чуть пониже пояса, генетика или биология – как кому нравится – проявила себя полноценно. Может – даже с перебором, обеспечив мне много страданий и мучений: когда я уже вырос. В первые же мои годы мать с удивлением следила за такими метаморфозами, ничего, правда, так и не рассказывая про таинственного отца, от которого – я не сомневаюсь – и досталось мне такое наследство. Ясная голова, ловкие руки и могучее хозяйство: это и стало моим наследством, безоговорочным и неотторжимым, обеспечившим мою жизнь и судьбу. И, конечно же, рост…

Вы хотите знать: заботил ли меня маленький рост? Безусловно да. Но не совсем так: как вы могли бы об этом подумать. Когда рост очень маленький: это ведь ещё и преимущество. Случай Наполеона я не обсуждаю. Заметили вы, как ведут себя совсем маленькие дети лет трёх-четырёх, когда идут по улице? Они нагло лезут везде, куда хотят, бесцеремонно расталкивая взрослых, для них просто табу – толкнуть такого наглого карапета, не соблюдающего элементарных приличий. Если же мальчик лет семи или восьми попробует вести себя так же: то быстро почувствует разницу, получив пару толчков, от которых его отбросит далеко в сторону. И маленький рост лет до восьми позволял мне испытывать яркое ощущение вседозволенности, когда я знал, что почти любое моё нахальство будет прощено и списано на мизерный детский возраст.

А особые права маленьких мальчиков крошечного возраста: ходить вместе с мамами в женский туалет? Всячески оберегая, мать лет до семи таскала меня с собой как несмышленого ничего не понимающего мальчика, хотя в семь лет это было уже совсем не так. Мальчишки во дворе уже объяснили к тому возрасту – чем мальчик отличается от девочки – и даже на примере одной егозы продемонстрировали данное различие. Соблазнившись на несколько конфет – от каждого из зрителей – вертлявая оторва открыла мне эту страшную тайну, которую обычно узнают в совершенно другом возрасте. И, пробираясь вместе с матерью в заповедные для обычных мальчиков места, я уже как подготовленный зритель с интересом рассматривал скрытые для других богатства ничего не подозревавших маминых соседок.

Хотя в один момент это вдруг закончилось. Мне было тогда уже, возможно, восемь лет, и в тот раз – где-то за городом, куда мы ездили отдыхать – я проявил наверно, просто неслыханное нахальство, откровенную наглость, закончившуюся моим позорным изгнанием. Как обычно я стоял в сторонке и делал вид, что изучаю трещины на полу, рассматривая в то же время округлости расположившейся рядом с матерью жирной тётки. Безусловно ничего выдающегося нельзя было обнаружить в промежности старой потрёпанной калоши, однако мой осмысленный взгляд дал ей понять, что я не такой уж невинный младенец. Вызванный тёткой скандал заставил нас поспешно уйти, и мать перестала брать меня с собой в такие места. Хотя я и так уже насмотрелся всякого, и уже я сам рассказывал мальчишкам во дворе всякие детали и интимные подробности.

В четыре года меня пристроили в детский сад. Это понятно: не могли же мать и бабушка вечно сидеть со мною дома, следя, как бы я чего не натворил. Пару раз я попадался на мелких проделках, за что получал серьёзные наказания. Один случай я помню: меня как-то неразумно оставили одного в компании с ножницами. Поранился? Нет, ну что вы. Ловкие лапки не дали бы нанести себе какой-то вред, ничего подобного. Просто висевшее рядом на стуле мамино платье оказалось удобным материалом для неожиданно всплывших фантазий. Что-то ярко фигуристое вырезал я из зелёной бархатной материи, засыпав весь пол обрезками и лоскутами, так что когда вернулась наконец мать, она была шокирована. Я уничтожил её парадное платье, лучший и самый красивый наряд, так что можете представить: какие были последствия!

Хотя это было всего лишь моим, наверно, первым творческим актом. У других детей имелись совершенно другие возможности, мне же приходилось буквально из ничего создавать себя. Игрушки? Какие у меня были любимые игрушки? Не всё ли вам равно: и не забывайте, что при нашей с матерью нищете я совершенно не мог позволить себе того, что многие современные дети получают достаточно легко и просто. Я скажу лучше, что могло бы стать моей любимой игрушкой. Пистолет. Хороший такой чёрный пистолет в натуральную величину, полностью повторяющий по внешнему виду какой-нибудь браунинг, «макарова» или ТТ, с единственной разницей: стреляющий не настоящими пулями, а чем-то таким, что может просто больно шлёпнуть.

А так – в реальности – у меня имелось, конечно же, две или три машинки, откровенно мелкие и паршивые, и ещё какие-то солдатики. Однако одну из машинок – как я рассказывал – у меня нагло отобрали в песочнице, так и не вернув, с солдатиками же, из боязни, что их тоже отнимут, я играл только дома. Разве мог я доверить – такой мелкий и слабый – кому-то свои немногочисленные сокровища, и без того заметно редевшие из-за разных происшествий и несуразиц? Они ведь легко ломались, и разве мог я сам починить их потом – в таком мелком ничтожном возрасте – рассчитывать же в этом деле мне было совершенно не на кого.

Детский сад, куда я ходил, обосновался далеко от дома. Матери приходилось каждое утро привозить меня туда, а потом забирать обратно. К счастью, школа, где она работала, находилась в той же стороне: так что ей было достаточно удобно. Мы добирались на двух троллейбусах: сонные, как варёные мухи, мы залезали в неспешно подползавший транспорт и пробивались куда-нибудь в середину, где какая-нибудь добрая душа уступала нам место, и мы тихо погружались в сон, недолгий и прерывистый. Три или четыре остановки – и нам приходилось менять дислокацию, вытряхиваться из уже пригретого места и запихиваться в новый троллейбус. Ещё через три остановки меня ждал сад: место заточения, где приходилось отбывать большую часть дня в надежде на возращение матери.

Да-да: это была первая тюрьма, куда я угодил почти добровольно, ну или точнее добровольно-принудительно. Строгий распорядок, строгие воспитатели, мерзкие мальчишки и девчонки: примерно так можно описать данное заведение. Они ещё и гордились собою! Ну ещё бы: престижный район, удобное место, наверняка приличные зарплаты и не самые худшие дети. Как меня приняли в сад – опять-таки не знаю, просто какие-то чудеса иногда сопровождали мою мать и меня по жизни, облегчая нам судьбу. Там ведь собирались не самые простые дети, а, как сказали бы сейчас – элита! Что совершенно не мешало им вести себя как распоследние сволочи, особенно когда дело касалось тех, кто выглядел заметно слабее.

Плюнуть в компот, связать вместе шнурки от ботинок во время послеобеденного сна, насыпать земли или налить клея в карман куртки, а потом исподтишка следить, как ты неумело барахтаешься, растянувшись на полу, или грязной ладошкой пытаешься избавиться от обнаружившейся дряни: примерно такими делами пробавлялись дети инженеров и врачей, милиционеров и чиновников, собранные в одном месте и получившие индульгенцию на свои грязные подвиги. Там ведь было ещё и деление на группы, в зависимости от возраста: младшая, средняя, старшая, и вполне уместно будет сравнение происходившего с армией. Что могли противопоставить салаги-младшие пятилеткам – черпакам-средним, не говоря уж про дедов-старших, уже задиравших нос и плевавших на мелкую малышню в прямом и переносном смысле? А представьте: каково было в такой компании в такой компании мне, с моими габаритами и не самым высоким, как сказали бы сейчас, социальным статусом?

До сих пор я помню главного врага: жирный мордоворот – Стасик – с самого начала выбрал меня в качестве груши, на которой можно безбоязненно тренироваться, по-всякому издеваясь и развлекаясь. Он был старше на год, и мне пришлось целых два года сносить животное. Толкнуть жирным задом, незаметно для воспитателя высыпать полсолонки в суп, или просто двинуть кулаком – без всякой причины или повода: примерно так изгалялся надо мной наглый жир-трест, вымахавший со временем в жирную свинью. Уже в школьные годы я случайно встретил его: мрачный битюг к счастью не узнал свою старую жертву, я же на целую жизнь запомнил синяки, оставлявшиеся у меня на теле. Воспитатели? А что воспитатели: для них любая детская возня была просто вознёй и не больше того, так что они совершенно не реагировали на откровенные издевательства, которые младшие терпели от старших, провоцируя развитие процесса. Я могу представить себе, что творилось в других садах – не таких элитных, если даже в таком месте можно было проснуться после полуденного сна, к примеру, измазанным зубной пастой или чем-нибудь похуже? Да-да, тамошние детки могли обмазать даже своими какашками, так что всё время приходилось быть начеку. Ложась в кровать после обеда, я на самом деле притворялся, что сплю: я чутко следил за малейшими звуками и передвижениями вокруг, что несколько раз спасало от неприятностей. Я хоть и был слабаком, но если бы я увидел того, кто подкладывает свинью и доложил воспитателю: то засранцу могло не поздоровиться. Его могли и выпереть из сада, благо что желающих попасть туда хватало с избытом. Там на самом деле было хорошее место: большой оборудованный двор среди больших домов, с хорошими площадками и аттракционами. И кинотеатром в соседнем здании, куда самые шустрые могли сбегать среди дня и смотреть фильмы.