Второе падение Монсегюра - Иванов Анатолий Михайлович. Страница 13

«Устаревшие» взгляды имеют своих сторонников и теперь. Например, Алессандра Греко продолжает отстаивать тезис, согласно которому катарский дуализм был чужд христианству [233] Пилар Хименес-Санчес называет позицию А. Греко «исключительной», подчеркивая тем самым твердое намерение школы Дювернуа-Бренон добить всех своих оппонентов, чтобы никто больше не посмел протестовать против очередной, на этот раз теоретической расправы христиан над катарами.

Однако протестуют, и не только г-жа А. Греко. Лауреат Французской Академии Адлен Мули в своей книге «Монсегюр и катарская драма» продолжает утверждать со всей определенностью: «Катаризм был ничем иным, как возрожденным манихейством» [234].

«Ничем иным» – это, конечно, тоже преувеличение Катаризм был все же иным, достаточно своеобразным явлением отличным не только от христианства, но и от манихейства.

Не представляется целесообразным возвращаться к вопросу о роли дуализма в катарском мировоззрении. Дуализм был в нем главным элементом, и это можно принять за бесспорную аксиому, несмотря на все попытки принизить его значение отодвинуть его на задний план, попытки, предпринимаемые,' повторим, с неблаговидными целями и с использованием негодных средств, всякого рода софизмов, казуистики и лжетолкований. Они не должны подменять анализ особенностей катарского дуализма.

Такой анализ, сделанный в книге «Религия катаров», изданной в 1949 г. в Швеции, никак нельзя признать «устаревшим». В этом исследовании отмечалось, что у манихеев абсолютный дуализм на основе двух противоположных и вечных начал был фундаментальной доктриной, и концепция катаров была явно аналогичной [235].

В изложении инквизиторов согласно учению катаров «есть два начала от века, доброе и злое». «Этот мир и все, что в нем есть – творение злого бога». «Есть два начала без начала и без конца. Одно из них – Бог Света, отец Христа, второе – князь мира сего, Бог тьмы. Последний создал четыре видимых стихии, видимое небо и все, что его украшает, т. е. солнце, луну и звезды». Мир же доброго Бога – невидим. При этом «злой Бог не был сотворен ни добрым Богом, ни кем бы то ни было другим, он сам по себе есть и всегда был [236].

Это манихейский (зороастрийский в основе своей) абсолютный дуализм двух вечных начал, противоположный гностической теории падения [237], а также христианскому мифу о Сатане, восставшем против Бога. Но совершенно не по-манихейски выглядит образ мира сего, целиком объявленного творением злого начала, в то время когда с манихейством, как мы помним, «божественное начало» вернулось в мир» [238], и Ж. Дювернуа верно отмечает различие между манихейством и катаризмом в приведенной выше цитате: у манихеев солнце и луна не были творениями злого начала [239]. Таким образом, в катаризме своеобразно сочетались манихейский абсолютный дуализм и гностическое негативное отношение к материальному миру в целом.

Пессимистический взгляд на материальное творение объединял катаров не только с гностиками, но и с богомилами [240], однако в богомильстве не было второго важнейшего элемента катаризма, опять-таки объединявшего последний с манихейством, а именно учения о переселении душ [241].

Насколько важно, с религиозной точки зрения, сочетание этих двух элементов, дуализма и учения о переселении душ, поясняет Г.-Ч. Ли: может быть, объяснение быстрого распространения и стойкости катаризма «надо искать в том обаянии, которое производит дуализм – антагонизм вечных начал добра и зла – на умы тех, кто считает существование зла несовместимым с верховным владычеством бесконечно доброго и бесконечно могущественного Бога. Когда же к дуалистическому учению прибавляется учение о переселении душ,.. то легко прийти к убеждению, что найдено удовлетворительное оправдание людских страданий» [242].

Манихейство претендовало на универсализм, однако на самом деле было всего лишь синкретической религией. Тем не менее этот синкретизм сослужил добрую службу Европе, потому что в условиях христианского монополизма донес до нее важнейшие элементы мировых арийских религиозных доктрин: зороастризма и буддизма.

Вера в переселение душ была характерна именно для абсолютных дуалистов [243]. Разумеется, при негативном отношении катаров к материальному миру всякое воплощение должно было бы рассматриваться как зло, но одновременно оно, в соответствии с толкованием Р. Нелли, выполняло и функцию очищения [244]. Но встает вопрос: сколько же воплощений требуется для такого рода очищения? Мнения на этот счет расходились. Одни говорили, что их нужно семь-девять, другие, что от восьми до шестнадцати, третьи же вообще увеличивали число воплощений до бесконечности [245]. Если учесть, что темный земной мир также считался вечйым [246], получается так, что перевоплощения не выполняют своей очистительной функции, по крайней мере не все. Если темный мир вечен и кто-то воплощается в нем бесконечное число раз, значит, этот «кто-то» обречен на исключительно материальное существование, а пресловутое спасение светит далеко не всем. В эту систему как нельзя лучше укладывается  система  предопределения,   точно  такая  же,   как у позднейших кальвинистов: избранным – спасение, прочим – вечная погибель. Как полагал Р. Нелли, абсолютный дуализм означал также абсолютной детерминизм; в дуалистической системе все – предопределение, все в ней совершается механически [247]. Однако одно вовсе не вытекает механически из другого.

Уж на что абсолютным был дуализм у манихеев, они отнюдь не считали, что судьба человеческой души предопределена: человек, по их мнению, обладает свободой выбора. Только душам закоренелых грешников уже не спастись: из них в конце времен будет сделан Шар, в который будут заключены силы Мрака [248].

Катары же отрицали свободу воли [249]. Кому суждено попасть в ад, тот туда и попадет. Но если ученые катары и считали землю адом, простые люди, хотя им тяжело жилось, с этим не соглашались. Соответственно они толковали и теорию переселения душ. Согласно их наивным представлениям душа человека, которому не удалось спастись, старается как можно быстрей воплотиться в другое тело, причем в первое попавшееся – человека, животного, птицы – все равно, лишь бы отдохнуть в этом теле, потому что после того, как душа покинула тело, она не знает отдыха, ее жжет сатанинский огонь, когда же она воплощается, она отдыхает и не страдает больше от этого огня [250].

Выходит, жизнь не кара, а тело – не тюрьма; смерть же, наоборот, отнюдь не вечный покой, как многие полагают, а состояние весьма беспокойное. Выталкивая души обратно в круговорот бытия, «сатанинский огонь» тем самым поддерживает этот круговорот, работающий, так сказать, на адском топливе. Материальный мир оказывается в зависимости от Бога Тьмы, которому он обязан если не своим сотворением, то по крайней мере продолжением своего существования.

Что же касается происхождения самих человеческих душ, то в этом вопросе катары унаследовали учение Оригена о предсуществовании душ. Согласно этому учению, ангелы – это не-согрешившие души, демоны во главе с Люцифером – павшие, а в человеческие тела вселяются души, оставшиеся нейтральными во время Люциферовского путча. Человеческие тела в этой иерархии занимают более высокое место по сравнению с демонами и потому являются предметом вожделения последних [251].