Буколические сказы - Гергенрёдер Игорь. Страница 42

Работник помолчал и поведал: «Ко всему тебе дали бы и вторую корову, если в ты вовсе отказалась бражку пить и участвовать».

Накрыла Галю и Егеря немая минута. Уж работник и корова из виду пропали, а баба всё взглядывает на мужчину — он в ответ вроде хочет руками развести... Наконец-то развёл; говорит: «Ты лишь начала узнавать, за что не дана вторая корова. Буду далее показывать — продешевила ты или, может, наш пот стоит табуна». Галя: «Дали бы хоть скотину обиходить». Он приосанился — до чего собою горд! Не только-де не ужарился в шкварку, но саму-то печь утомил печь!..

Как, однако ж, ни сытно у кумы в праздник, а недоимки и с полным брюхом помнятся. Минуло две-три страдных недели — наведался Егерь к Разлучонскому. Навряд ли, говорит, прощён мне долг — вас отыскать и отчитаться. Может, поехать вам всё-таки в столицу?

Разлучонский был с Полинькой. Она откинулась на спинку дивана, он сидел на подушках у её ножек, перебирал струны мандолины — учился играть. «Видите, — говорит гостю, — я нынче — само легкомыслие. А в Питере, считаете, — тяжелодумы?» — «Не поручусь». — «О! Так им легче лёгкого — нашу участь решить».

Егерь вежливо улыбнулся. Уходя, подумал: «И я ли бы не шутил, когда в не с меня спрос?» Идёт к Гале, вздыхает: что будет? «Ах! — сказал себе, — покамесь будет то, что ляжем пораньше. Вон она уже и перину взбивает». Легли до темноты, заснули перед зорькой. Петербург Егерю не приснился.

Но там его имя прозвучало в коридорах власти. Сановники подали царю бумагу: предлагаем послать таких-то чинов на розыск Разлучонского и нашего человека, который не выходит на связь.

Царь поглядел предложение, произнёс: «Если мои служащие очень в наградах зануждались, могу их наградить и без поездки в глухую периферию». Сановники перемигнулись. «Замечательно, ваше величество! Разрешите лишь ещё несколько имён внести...» Тут же и вставили свои имена в наградной список.

Говорят: «А какое будет указание касаемо вашего прежнего указа?» Император смотрит вопросительно. Они кладут перед ним доклад об исчезновении Разлучонского. На докладе царской рукой выведены две палочки и перечёркнуты поперёк. Сановники просят прощенья: смеем, дескать, напомнить, что ваше величество написали букву «Н» и тем обозначили: «Найти!»

У царя брови насупились. «Буква „Н“ означает: „Нет так нет!“ Что может быть яснее и проще?» Глубоко недовольный, окончил приём. Думает: «Ну не на кого опереться! Кругом непонимание, недомыслие — один шаг до неверности».

Неверность, судя масштабно, обеспечивали дома свиданий. Жена, к примеру, отправлялась в магазин за модной шляпкой, а оказывалась под вуалью в постели дома свиданий. Мужья бывали там немного реже, потому что должны были посещать ещё и другие дома. Так доморощенная ли идея вылилась в Октябрь и кровавую войну? Да или нет, но революция определила усмирение хижинам, полюбила дворцы, а из домов сколько повынесли мебели и носильных вещей?

Полинька больше не увидала разнообразия своих платьев, хотя кое-что и сберегла. В ту годину и стали её иронично звать Форсистой. Перепало ей претерпеть. Их с Разлучонским попросили из бельведера — ещё есть, кто помнит, как они шли по дороге. Галя Непьющая сказала прилюдно: «Повинится, что зажилил вторую корову, я его пущу жить». Егеря той порой с нею не было — опасаясь ЧК, пропадал где-то.

Барин, надо думать, не пришёл бы к Гале, даже затворись для него все остальные-прочие двери, щели. Но такое можно увидеть только в советском фильме. Вопреки киноискусству, хватало народа, который отрезал краюху хлеба Разлучонскому и пускал его ночевать.

Полиньке было тяжелее. По её красоте досталась ей вся прелесть мужского террора и свободных отношений. Как не убедиться, до чего точно сказал великий русский поэт: «Свобода идей значит главенство мудей». Благодаря добровольному началу Полинька избавлялась от насилия над ней, и в порядке поощрения её перевели с обычного пайка на усиленный. Такой же приносила Разлучонскому. Он неузнаваемо изменился как личность. Отдавая должное коллективу, сверял жизнь с поговоркой: «Август месяц — не май. Мне даёшь и другим дай».

На пятилетие Октября к юбилейному пожару приурочили губернский слёт пожарных. Полинька на нём показала номера акробатики, в тельняшке влезала на столб, потом исполняла танец со шлангом. На это последовало одобрение сверху. Тут-то она и завелась ходить на приём к первым лицам, ходатайствовать за Разлучонского. Добилась решения: построить на горе Крутышке обсерваторию, его назначить директором. Строительство указали в плане под грифом «Срочно!» — но через семнадцать лет грянула война, и стало не до обсерватории. Впоследствии вопрос о стройке поднимался. Космонавты приезжали, смотрели взлобок горы. Это уже само по себе хороший знак.

Под Крутышкой, у дороги на станцию Приделочную, расположен домик, называемый у нас «директорским». Много лет в нём видят Разлучонского. Бородатый, белый от седины — а живости молодому призанять. Глаза любопытные. В одной наружности сколько культуры! И чтобы такой человек кого-то караулил с ножом? Глупо, но выдают за факт: видели!

Полиньку — спору нет — видят. Только где нож?.. С началом сенокоса, когда заколосятся яровые, обычно полыхает жара. Мужики, кто половчей, отлынивают от работ. Спрячутся в орешнике: а вдруг повезёт узреть голенькую? Меж кустов блеснёт очком — подломи меня рачком! Везенье на авось идёт; жди, протянув руки, — и к твоему ручка протянется. Возьмёт его — попрыгаете через верёвку с Форсистой... Но не только с бывалыми у неё игры. К юношам она даже внимательнее. И долгоноги и коренасты с Полинькой любятся дружно и часто.

По берегу речки — по тому и другому, где много ивы растёт, — играют, пока позволяет сезон, резвятся. В заказнике есть подобные уголки. В урочище за селом Защёкино. А вот ближе к Умётному разъезду и дальше на север Полиньку не встретить. Там округа Гали Непьющей.

Когда создавались колхозы, Галю раскулачили, спровадили в Нарьян-Мар. Но при Хрущёве она вернулась. Егерь её встречал — уже давно был на легальном положении: промысловик охотничьего хозяйства. В родное село Галя не пошла. С Егерем они поставили рубленый дом рядом с Умётным разъездом. Только Галин сожитель дома бывает лишь по временам, от раза до раза. С двустволкой ходит по лесу, по болотистой местности, на спине — набитый рюкзак. В сторожках у него ночёвки и свидания.

Галя со своими целями частит в лес. Выйдет на полянку, на припёк, задерёт юбку, за опояску заправит — и в наклон. Собирает багульник, зяблицу, иван-да-марью, траву, какую зовут пастушья сумка. Верзилища над цветами, будто курганы живые, волнуются от силы-жара, лоснятся испариной; липнут к ним комары, слепни, мошкара. Любой бабе — казнь, а Галя привычна. Терпенья у неё займи, коли залюбовался голой роскошью. Пристать не пробуй — прогонит.

Но отношение у неё меняется, когда на исходе июля настаёт пора рыжиков и грибов-жнивников. Жадна на грибы. Нагнётся — и коли попалась целая семейка, — по окорокам пробежит дрожь азарта. Можно подкрасться сзади. Сумел углядеть или угадать, какой она срезает гриб, — влюбился не впустую. Громко скажешь название, к примеру — «сыроежка», — и если именно сыроежку чикнула ножичком по ножке, даст засандалить и поощрит движением. Но будь сказано: «Моховик!» — а срезала она лисичку: беспощадно лягнёт.

Осенью она всё больше видна во дворе: носит в погреб соленья. Холода установятся — Егерь чаще вспомнит про дом. Коли поохотится удачно по первой пороше, может проведать Разлучонского и Полиньку. Та на всю зиму становится домоседкой, дарит астроному семейный уют.

Гость дичь принёс — печёнка жарится, на столе стоят в разной посуде наливочки, травник, водка, коньяк. Егерь учит Разлучонского играть на балалайке. Фортка открыта — наружу наигрыши разносятся.

Ближе к Новому году морозы у нас уже такие, что засовы обрастают инеем. В домике астронома тогда — прямо парилка. Печь хорошая, дров всегда-то не жалко, а в стужу особенно любят топить. Дым над трубой — что столб до небес. Перед сумерками, когда сугробы чуть тронула синева, отворится окно — избыток жара отдать, воздушок впустить, какой пахнет будто яблоком. Выглянет Разлучонский с окладистой бородой. Позади него покажется Полинька. На ней шапочка-елбань зимнего горностая, немного набекрень сидит, спереди украшена драгоценным полумесяцем. Оба отойдут вглубь комнаты; минута — и балалайка заиграла, два голоса запели песенку... Прижилась она у нас. И хоть мало у народа радостей — разор не щадит, произвол творится, — а по многим домам её поют в приспевший час: