Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей) - Гергенрёдер Игорь. Страница 12
– Опомнитесь! Образумьтесь! – страстно убеждала барышня, сжимая кулаки в перчатках, вздымая их перед лицом. – Мой отец – большой начальник, глава земской управы! Вас неминуемо накажут, неминуемо...
«Лапоть» заорал неожиданно зычно:
– Православные, покличьте начальство! – он обращался к зрителям, что скапливались за оградой в палисаднике. К расстрелам привыкали, публика уже не валила – собиралась неспешно.
– У меня сын в Народной Армии, сын свою кровь льёт! – мужичонка бросил кошёлку наземь, крестясь, упал на колени: – А эти меня убивают...
Ромеев подмигнул Быбину, Шикунову, рявкнул на барышню и мужика:
– Тихо, вы! С вами разберёмся. Но этого... – рванулся к парнишке, – мы сей момент... шпиона!
– Ничем не виновный я! Сжа-альтесь!
– Говоришь, крестик на гайтане... а?! Мать наказала отцу передать... а?! А чего ж сама, когда его провожала, не навесила ему гайтан?
– Отец в прошлом годе ушёл от нас, – плача кричал мальчишка, – мать хворая лежит...
– Год, как ушёл, а откуда ж ты знаешь, в какой он полк поступил?
– От людей! Мы про него всё зна-ам...
– На слезу бьёшь! – рычал Ромеев. – Мать хворая лежит, отец вас бросил...
она его всё одно жалеет, гайтан передаёт... Определённо – на слезу! Под этим видом выманиваешь о войсках, шпионишь. – Потащил визжащего к стенке.
– Дяденька, не на-адо! А-аай, не на-адо!!
– Умр-р-ри-и! – Володя прицелился из нагана.
– Стой, скажу! дай сказать... – мальчишка протянул руки, – вон она, – показал на барышню, – Антонина Алексевна: её слушаюсь! А этот – вишь, оделся! А то был в пинжаке, в сапогах...
Ромеев опустил револьвер, левую руку положил «мальцу» на голову.
– Не ври мне только. Где встречаетесь?
– На Шихобаловской, в прачечной у китайца. Линьтя – его зовут. Дразнят: дядя Лентяй. А велено его звать: Леонтьев. Она – главнее. Меж собой её зовут: товарищ Антон. А этот – он недавно прибыл. Его зовут Староста.
Быбин и Шикунов, переглянувшись, потрясённо молчали, держа винтовки так, точно вот-вот на них нападут. Они доверяли Ромееву, но что задержали троих не зря – в это верили не до конца.
И вдруг – эти слова «шкета»...
– Ложь! Мерзкая ложь! – остервенело кричала барышня: в голосе звенела сталь.
«Лапоть» завывал:
– Оговорил, беда-аа...
Лушин пихнул его прикладом в живот, левой рукой толкнул так, что мужичонка, отлетев, упал набок.
Ромеев спросил мальчишку:
– Разведку собранную они как отсылают? Не с голубями?
– С голубями! Пацан, постарше меня, с отцом занимаются. Отца по-чудному зовут – Алебастрыч. На Садовой, у Земской больницы живут.
– Срочно надо в контрразведку, – с затаённым – от ошеломления – дыханием, со странно-умилённым видом выговорил Шикунов. – Это целое подполье работает...
Задержанных повели. Женщина, охрипнув, со слезами ненависти выкрикивала:
– Вы неминуемо заплатите! За меня есть кому вступиться...
8
Как только вошли в кабинет Панкеева, барышня бросилась к нему, заламывая руки:
– Господин офицер! Мой отец – председатель земской управы!.. в Новоузинске... расстрелян красными! Мы с мамой спаслись в Самару, я ищу моего жениха – прапорщика Черноярова, он в Народной Армии с первого дня...
Привлекательная внешность незнакомки, её слова о папе, её слезы заставили Панкеева предупредительно вскочить, усадить мадмуазель в кресло. Он налил ей из графина воды, стал со строгостью слушать Ромеева, Быбина, Шикунова... Он понимал – разведчики могут изощрённо маскироваться, и, тем не менее, то, что эта барышня – большевицкая разведчица, в первые минуты представлялось неправдоподобным.
Да и вообще невероятно: человек, пусть в прошлом и даровитый агент сыска, едва оказался на станции, как тут же сразу поймал трёх лазутчиков.
Вероятнее было, что сметливый, ловкий тип на этот раз прибегнул к трюку, чтобы отличиться и застраховать себя от мести эсеров: вбил солдатам-пентюхам, что эти трое – шпионы.
Панкеев неприязненно бросил Володе:
– Нам о вас уже всё известно! Человек вы, кажется, неглупый. Но, – засмеялся издевательски, – не там ищете дурее себя. Не там!
– Господин поручик, не об нём разговор! – вмешался Быбин. – Вы этих проверьте.
Барышня, обежав огромный письменный стол, за которым сидел офицер, пригнулась за его спиной, будто на неё вот-вот набросятся и растерзают, – зарыдала, захлёбываясь:
– Я ни в чём не виновна! Мне к... генералу! Я обращусь... Папа расстрелян красной сволочью...
Напирал на поручика и «лапоть», выкладывая из кошёлки на стол каравай хлеба, шмат жёлтого сала, глаженые портянки:
– Извольте проверьте! Сын у меня доброволец! Сыну привёз... со всей душой против красных, а меня виноватят...
– Ладно! – раздражённо остановил Панкеев.
Шикунов, доброжелательно улыбаясь, негромко, но настойчиво высказал:
– Пареньку бы сделать допрос.
Мальчишка, бледный, заплаканный, стоял напротив стола, впивался взглядом в лица барышни, Ромеева, офицера.
– Напугали тебя? – спросил Панкеев.
– Мало что не убили, – вставил мужик.
Панкеев с начальственной благосклонностью уведомил подростка:
– Бояться не надо. Если ни в чём не замешан, тебя не накажут.
– Конечно, не замешан, господин офицер! – вскричала барышня, глядя в глаза пареньку.
Поручик счёл необходимым прикрикнуть:
– Пра-ашу не вмешиваться! – и обратился к мальчишке: – Повтори всё, что ты давеча рассказал.
Тот протянул серебряный крестик и образок на плетёном шнурке.
– Мать наказала гайтан отцу передать... Сказывали, отец в Сызранском полку...
– О знакомстве с этими двумя людьми повтори! – потребовал офицер. – Что ты рассказывал о месте встречи, о китайце?
Мальчишка заревел:
– У-уу! Не убивайте... со страху вра-ал...
Кто-то из солдат фыркнул:
– Ну-ну...
– Со страху так не врут! С именами, с кличками: и всё – в один момент! – заявил в упрямой убеждённости Быбин. – Не-ет. Вы его без них допросите. И агентов с ним пошлите к китайцу, к голубятникам.
– Учить меня не надо! – перебил Панкеев, понимая с обидой, что не мог бы придумать ничего умнее предложенного солдатом.
Опять кричала барышня: о расстрелянном красными отце, о том, что пожалуется генералу. «Лапоть» упорно толковал о сыне, который «по своей охоте против красных пошёл». Шикунов, Лушин поддерживали Быбина. Сизорин пытался что-то сказать в защиту «дяди Володи». А тот – весь подобравшийся, с потным лицом – стоял недвижно, следил за офицером, как невооружённый человек, встретив в лесу волка, следит за ним: кинется или зарысит своей дорогой?
Панкеев, чей взгляд на дело изменился, приказал всем выйти в коридор, оставив Ромеева. Поручику весьма не понравилось, как барышня смотрела в глаза мальчишке, крича, что он ни в чём не замешан: словно внушала. Не верилось, что тот со страху выдумал про китайца, голубей, сочинил клички. Замечание Быбина на этот счет было неопровержимо. Подозрительным казался и мужичонка в лаптях: чересчур складно, прямо-таки заученно, твердил о сыне – и чересчур смело.
Этими тремя следовало заняться.
Но... всё меняла личность Ромеева. Что если начальствующие эсеры набросятся на него, своего давнего ненавистного врага? А трое... разумеется, невиновны! – раз их обвиняет Ромеев.
Поручик сказал ему доверительно:
– Каждую минуту ожидаем Роговского. К пакгаузам сведут вас! Понимаете? Или повесят, на водокачке.
У Володи сузились зрачки:
– У вас одни эсеры верховодят? А офицеры? Неуж не вникнут, что я – нужный, не отстоят меня?! Я ж к вам с этой надёжей пробирался...
– Здесь, в городе, власть у эсеров, – в словах Панкеева прозвучало сожаление. В душе он был кадетом, эсеров не любил, считая их утопистами, притом, кровожадными. – Тебе надо на фронт, в боевую часть, – перешёл он на «ты», – к Каппелю, под Нурлат. Каппель тебя не выдаст. Немедля и отправляйся.