Драма советской философии. (Книга — диалог) - Толстых Валентин Иванович. Страница 14

Орудием своей борьбы Ильенков сделал диалектическую логику. Диалектика для него — не просто логика и теория научного познания (хотя об этом он писал больше всего), но синоним подлинной культуры, точнее, ее логическая ипостась, во всем противоположная абстрактному, рассудочному и потому неистинному мышлению частных, эмпирических индивидов, живущих в условиях отчужденной, чуждой им цивилизации. Диалектика — это логическая форма, способ бытия человека в культуре, в отличие от его формально — рассудочного (формально — рационального, как сказал бы Вебер) существования в современной капиталистической цивилизации. Диалектично мыслит тот, кто живет по законам культуры, обладает развитой и свободной индивидуальностью, короче, является личностью.

Такую личность и защищал Ильенков в борьбе с «некритическим позитивизмом» буржуазной цивилизации. Еще раз повторю: если диалектика для Ильенкова — логический эквивалент подлинной культурности и духовности, то позитивизм — синоним безидеальной, бездуховной «буржуазности», хотя и сохраняющей все внешние признаки цивилизованности. Ильенков, разумеется, — не враг цивилизации, но отказывается видеть в ней последнюю истину человеческого существования в мире. Глубинный пафос его философии — защита культуры, человеческого духа перед лицом обезличивающей и обездухов — ляющей силы цивилизации. Именно в этом качестве он является не просто марксистом, но и типично русским философом.

Теперь понятно, почему власть, декларировавшая на словах свою приверженность марксизму и социализму, была столь неблагосклонной к Ильенкову. Она сама была позитивистской, «буржуазной» по своему менталитету, ориентированной на чисто внешние и абстрактные — технико — экономические и великодержавные — цели материального прогресса, но никак не на цели культуры — свободного развития и самовыражения человеческой личности. Человек для нее — орудие в руках государства, эффективный работник или во вторую очередь потребитель, но не духовно самостоятельное существо. Это еще не буржуазная цивилизация в чистом виде с ее предельной рационализацией технико — экономической и политической жизни, но нечто, приближающееся к ней. Ильенков остро чувствовал антигуманную, бездуховно — утилитарную сущность системы, ее, если угодно, механическую природу, равнодушную к каким — либо проявлениям человечности, но объяснял это не ее социалистичностью, а, наоборот, ее разрывом с социалистическими целями и идеалами, нарастающими в ней элементами «буржуазности». Живи он при капитализме, он чувствовал бы то же самое и, может быть, еще резче. И сегодня, будь он с нами, расхождение между нынешними рыночными реформаторами и прежними номенклатурными партократами воспринималось бы им как менее значимый факт, чем чуждость тех и других целям культуры и духовного развития. По исповедуемой им логике между ними в плане противостояния цивилизации и культуры больше общего, чем различия.

В моем изображении Эвальд Васильевич предстает, похоже, как последний марксист — романтик, рыцарски отстаивающий высокие и гуманные идеалы культуры в мире, где все большую силу набирают идолы цивилизации. Таким, как мне кажется, он и был в действительности. И как до него русские философы не смогли сдержать напор этой цивилизации или хотя бы облагородить ее посредством христианских ценностей (в русской революции, которая смела их, цивилизация предстала в своей самой грубой, варварской, языческой форме), так и Ильенкову не удалось с помощью диалектической логики предотвратить победу буржуазно — рассудочного сознания как в теории, так и на практике. Где они сегодня — его ученики и соратники? Кого можно назвать продолжателем его дела? Иных уж нет, другие соревнуются на ниве изобличения научной несостоятельности марксизма как в области социальной теории, так и в области методологии, третьи давно уже сменили диалектического журавля на позитивистскую синицу и прилагают все силы для утверждения капитализма в стране и «буржуазного духа» в общественном сознании.

Эпоха возвышенного гегельянски — марксистского донкихотства кончилась, началась эпоха, где главным героем является меркантильно — расчетливый, буржуазно рассудительный Санчо Панса. Этому уж точно никакая диалектика не нужна. Ведь диалектика со времен Гегеля и Маркса была не просто одним из частных методов познания, способным приносить «полезные», технически или экономически утилизуемые результаты, а прежде всего способом философского, универсально — исторического видения мира, преодолевающего горизонт эмпирически и статически мыслящей «позитивной» науки — как естественной, так и социальной.

В стране, не прошедшей до конца стадии цивилизации (или, проще, капитализма), марксизм (как и любая близкая ему по духу философия), утверждающий приоритет разума над рассудком, личного над частным, культуры над цивилизацией, заведомо обречен: он либо вырождается в пошлую и вульгарную официальную демагогию, либо замыкается в целях самозащиты в «чистом творчестве» своих отдельных честных и преданных последователей, каким, собственно, и был Ильенков. К сожалению, такое творчество оказывается часто далеким от жизни, теряет с ней связь, обретает налет сектантства. Ильенков и производил впечатление человека «не от мира сего». Он был подвижником учения, не просто вышедшего из моды, но оказавшегося преждевременным в исторических обстоятельствах нашей страны. Можно видеть в нем человека, отставшего от времени, я же вижу в нем того, кто разошелся со своим временем, пытался слишком далеко заглянуть в будущее и потому оказался в непримиримом конфликте с настоящим.

Своей жизнью и судьбой Ильенков как бы знаменует конец марксизма в России. Конец, но не смерть. России марксизм сегодня действительно не нужен — не те цели она ставит перед собой, не те задачи решает. Спекуляции на почве марксизма, скрывающие его действительную суть и преследующие чисто политические цели, можно наблюдать и сегодня, но они не имеют ничего общего с тем, что искал и ценил в марксизме Ильенков. Когда — нибудь этот поиск, если России суждено выжить, несомненно, будет продолжен в новых условиях и обстоятельствах, пусть и в видоизмененном виде. Рано или поздно людям все же придется задуматься о культурных и человеческих последствиях той цивилизации, к которой они сегодня так стремятся. И тогда они вернутся к тому, что сделал Ильенков в философии, не только затем, чтобы помянуть его имя добрыми словами, но и чтобы вместе с ним решить, наконец, те проблемы, которые он поставил.

С.Е.Кургинян Составная часть реальной жизни

Начну с вопроса, который меня задел в предыдущих выступлениях. В частности, вопрос о нашей открытости и закрытости. Должна ли Россия существовать как закрытая система или же она должна открываться мировому сообществу? И как именно она должна открыться? Не скрою, я хотел бы обернуть наш разговор в сторону реалий, хотя готов и потеоретизировать.

Хочу подчеркнуть, что в моем понимании диалектический подход к проблеме состоит не в том, открываться или не открываться, а в том, чтобы снять совершенно порочный принцип, согласно которому открыться — это значит быть предельно похожими на… что — то и кого — то.

Что значит «открыться»? Каково содержание понятия? Перестроечный ответ состоит в том, что открыться — это значит создать структуру, максимально изоморфную той структуре, которая существует «там». У них «там» есть рынок свободного капитала, и у нас есть рынок свободного капитала. У них есть частная собственность, и у нас есть частная собственность. У них есть рынок вторичных ценных бумаг, и у нас есть рынок вторичных бумаг. Но у нас его, конечно, нет и не может быть! Что тогда делать? Обозначить наличие! Итак, место определенных сущностей начинают занимать видимости, фиктивные знаки чего — то. Целью становится получение максимального набора видимостей, построение фиктивных, условных, псевдознаковых (!) интерфейсов, основанных на псевдотождестве как псевдоусловии псевдооткрытости.