Общество риска. На пути к другому модерну - Бек Ульрих. Страница 12

Ситуации риска — это не классовые ситуации

Таким образом, вместе с генерализацией модернизационных рисков освобождается динамика, которую уже нельзя постичь и осмыслить в классовых категориях. Владение заключает в себе невладение и тем самым предполагает социальную напряженность и конфликты, в которых на протяжении длительного времени возникают и закрепляются взаимные социальные идентичности — «те там наверху, мы здесь внизу». Совершенно по-иному складывается ситуация при угрозе риска. Кто попал в зону риска, тому приходится туго, но он ничего не отнимает у тех, кому повезло больше. Подверженность и неподверженность риску не распределяется по полюсам, как богатство и бедность. Пользуясь этой аналогией, можно сказать, что «классу» подверженных риску не противостоит «класс» неподверженных. Галопирующая плата за здоровый образ жизни уже завтра загонит «богатых» (в смысле здоровья и самочувствия) в очередь к больничным кассам, а послезавтра в разряд париев — инвалидов и увечных. Беспомощность властей перед лицом выбросов отравляющих веществ и скандалов с ядовитыми свалками, а также лавина периодически возникающих правовых, компетентных и компенсационных вопросов говорят сами за себя. Это значит, что свобода от рисков обернется завтра необратимой подверженностью им. Конфликты, связанные с модернизационными рисками, возникают по причинам системного характера, которые совпадают с движущей силой прогресса и прибыли. Они соотнесены с размахом и распространением опасностей и возникающих вследствие этого притязаний на возмещение и/или на принципиальную смену курса. Речь в них идет о том, будем ли мы и дальше хищнически относиться к природе (включая нашу собственную, человеческую), и, следовательно, о том, все ли в порядке с нашими понятиями «прогресса», «благосостояния», «экономического роста», «научной рациональности» и т. д. В этом смысле вспыхивающие у нас конфликты принимают характер цивилизационной борьбы за правильный путь в будущее. Во многом они напоминают скорее религиозные войны средневековья, чем классовые конфликты XIX и начала XX века.

Индустриальные риски и разрушения не останавливаются перед государственными границами. Они связывают жизнь травинки в баварском лесу с действенным соглашением о международной борьбе с вредными воздействиями. Отдельно взятой нации нечего делать с наднациональным распространением вредных веществ. Промышленно развитые страны отныне должны делать различие между «национальными балансами впуска и выпуска». Иными словами, возникает неравенство на международном уровне между странами с «активным», «уравновешенным» и «пассивным» балансом загрязнения; говоря яснее, нужно различать страны, загрязняющие окружающую среду, и страны, вынужденные расхлебывать, вдыхать эту грязь и расплачиваться повышенной смертностью, экологическим отчуждением и обесценением. Это отличие и лежащий в его основе конфликтный материал должны будут вскоре учитывать и «братские страны социалистического сообщества».

Ситуация риска существования под угрозой

Наднациональной неуловимости модернизационных рисков соответствует способ их распространения. Их невидимость практически не дает потребителям возможности выбора. Они — «продукты, которые носят на спине», их проглатывают и вдыхают вместе с другими продуктами. Они — «безбилетные пассажиры» нормального потребления. Они путешествуют с ветром и водой. Они таятся в каждом предмете и в каждом человеке, они минуют все обычно очень строго контролируемые охранные зоны модерна с самым необходимым для жизни — с воздухом, которым мы дышим, с пищей, одеждой, предметами домашней обстановки и т. п. В отличие от богатства, которое притягивает, но может и отталкивать, в отношении которого всегда необходим и возможен выбор, риск и вредные воздействия прокрадываются повсюду имплицитно, не признавая свободного (!) выбора. В этом плане они открывают возможность для возникновения новой предопределенности, своего рода «цивилизационной аскриптивости» риска. В известном смысле это напоминает борьбу сословий в средние века. Сегодня можно говорить о сопряженной с риском судьбе человека в эпоху развитой цивилизации, с этой судьбой рождаются, от нее невозможно избавиться никакими усилиями, в отличие от средних веков все мы в одинаковой степени предоставлены этой судьбе («маленькая разница», но воздействие ее огромно).

В эпоху развитой цивилизации, которая пришла, чтобы снять предопределенность, дать людям свободу выбора, избавить их от зависимости от природы, возникает новая, глобальная, охватывающая весь мир зависимость от рисков, перед лицом которой индивидуальные возможности выбора не имеют силы хотя бы уже потому, что вредные и ядовитые вещества в индустриальном мире вплетены в элементарный процесс жизни. Ощущение этой лишенной выбора подверженности риску делает понятным шок, бессильную ярость и чувство, жизни без будущего, с которым многие противоречиво, но не без пользы для себя реагируют на новейшие достижения технической цивилизации. Можно ли вообще критически относиться к тому, чего нельзя избежать? Нужно ли отказываться от критической дистанции только потому, что этого нельзя избежать, и идти в неизбежное с насмешкой или цинизмом, с равнодушием или ликованием?

Новое международное неравенство

Охватившее весь мир равномерное распространение опасных ситуаций не должно, однако, скрывать социальное неравенство внутри зон, подверженных риску. Оно возникает в первую очередь там, где — тоже в международном масштабе — классовые ситуации и ситуации риска наслаиваются друг на друга. Пролетариат всемирного общества риска селится рядом с дымовыми трубами, нефтеперегонными заводами и химическими фабриками в индустриальных центрах третьего мира. «Крупнейшая промышленная катастрофа в истории», авария в индийском Бхопале довела это до сознания мировой общественности. Производства, сопряженные с риском, выводятся в страны с дешевой рабочей силой. Это не случайно. Существует постоянное взаимное «притяжение» между крайней бедностью и крайним риском. На сортировочной станции по распределению рисков особым предпочтением пользуются «слаборазвитые провинциальные захолустья». И только наивный глупец может думать, что облеченные ответственностью стрелочники не ведают, что творят. Об этом свидетельствует и «более высокая занятость» безработного населения провинций по сравнению с «новыми» технологиями, создающими рабочие места.

Материальная нужда идет рука об руку с пренебрежением риском — это особенно хорошо видно в международном масштабе. О беспечном обращении с пестицидами, например, в Шри-Ланке немецкий эксперт по третьему миру сообщает: «ДДТ там разбрасывают руками, люди покрыты белой пылью». На антильском острове Тринидад (1,2 миллиона жителей) в 1983 году отмечено 120 смертельных случаев отравления пестицидами. «Когда после опрыскивания не чувствуешь себя больным, значит, опрыскивал недостаточно», — говорит один фермер. Для этих людей престижными символами успеха являются комплексные сооружения химических фабрик с их внушительными трубами и резервуарами. Таящаяся в них смертельная угроза остается невидимой. Удобрения, средства для уничтожения насекомых и сорняков, которые производят эти фабрики, воспринимаются прежде всего как знаки освобождения от материальной нужды. Они — предпосылки «зеленой революции», которая — пользуясь постоянной поддержкой индустриально развитых западных государств — подняла в прошедшие годы производство продуктов питания на 30 %, а в некоторых странах Азии и Африки даже на 40 %. Перед лицом этих очевидных успехов на задний план отступает тот факт, что при этом ежегодно на хлопковые и рисовые поля, табачные и овощные плантации распыляются… многие сотни тысяч тонн пестицидов. В конкуренции между явной угрозой голодной смерти и невидимой смертельной угрозой отравления ядами побеждает необходимость борьбы с материальной нуждой. Без массового применения химикатов снизилась бы урожайность полей, свою долю сожрали бы насекомые и плесень. С помощью химии бедные периферийные страны могут создавать собственные запасы продовольствия и обретать хоть какую-то независимость от мощных метрополий индустриального мира. Химические фабрики на их территории усиливают ощущение независимости от дорогого импорта. Борьба с голодом и за автономию создает защитный заслон, за которым вытесняется, преуменьшается серьезность и без того не воспринимаемых органами чувств опасностей; тем самым, накапливаясь и распространяясь, они в конце концов через пищевые цепи возвращаются в богатые промышленные страны.