Философская пропедевтика - Гегель Георг Вильгельм Фридрих. Страница 5

Абсолютная практическая рефлексия, напротив, поднимается выше всей этой сферы конечного, т.е. покидает сферу низшей способности желания, где человек определен природой и зависит от внешних вещей. Конечность в том вообще и состоит, что нечто имеет границу, т.е. в том, что здесь положено его небытие, что здесь это нечто прекращается, что оно, следовательно, соотносится благодаря этому с чем-то другим. Бесконечная же рефлексия состоит в том, что я соотношусь уже не с чем-то другим, а с самим собой, являюсь своим собственным предметом. Это чистое соотношение с самим собой и есть Я, корень самóй бесконечной сущности. Оно – полная абстракция от всего, что конечно. Как таковое, Я не имеет никакого природой данного, непосредственного содержания; своим содержанием оно имеет только себя самого. Эта чистая форма есть одновременно и свое собственное содержание. Всякое от природы данное содержание есть 1) нечто ограниченное – Я же не ограничено; 2) природное содержание непосредственно – чистое Я, напротив, не имеет никакого непосредственного содержания, ибо чистое Я существует только посредством абстракции от всего другого.

Сначала Я совершенно неопределенно. Но оно может посредством рефлексии от неопределенности пе_{25}рейти к определенности, например к зрению, слушанию и т.д. В этой определенности оно сделалось неравным себе, но вместе с тем оно сохраняет и свою неопределенность, т.е. может, отказавшись от этой определенности, снова вернуться в себя самого. Сюда же относится и принятие решения, ибо ему предшествует рефлексия, состоящая в том, что я имею перед собой многие определенности, сколько – неважно, но ими все же должны быть по меньшей мере вот эти две, а именно: или я принимаю какое-нибудь определение, или же не принимаю. Решение прекращает рефлексию, представляющую собой переход от одного к другому, устанавливает определенность и делает ее своей. Основным условием принятия решения, иначе говоря, основным условием возможности решать, возможности рефлектировать перед практическими действиями, является абсолютная неопределенность Я.

Свобода воли есть свобода вообще, а все другие свободы лишь ее виды. Когда говорят: свобода воли, то этим отнюдь не хотят сказать, будто кроме воли есть еще какая-то сила, свойство или способность, тоже обладающая свободой. Точно так же, говоря о всемогуществе бога, не понимают этого так, будто есть еще и другие существа, кроме бога, которые обладали бы всемогуществом. Существуют также гражданская свобода, свобода печати, политическая, религиозная свобода. Эти виды свободы представляют собой всеобщее понятие свободы, поскольку оно применено к особенным отношениям или предметам. Свобода вероисповедания состоит в том, что религиозные представления, религиозные обряды не навязываются мне, иными словами, в ней существуют только такие определения, которые я признаю своими, превращаю в свои. Религия, которая мне навязывается, иначе говоря, в отношении которой я не являюсь свободным существом, не моя, она всегда остается чуждой для меня. Политическая свобода народа заключается в том, чтобы создать собственное государство и решать, что признать _{26}как общенациональную волю либо всем народом, либо через тех, кто принадлежит к народу и кого народ благодаря тому, что всякий другой гражданин имеет равные с ними права, может считать своими.

Часто выражаются так: моя воля была определена такими-то мотивами, обстоятельствами, соблазнами и побуждениями. Это выражение содержит прежде всего ту мысль, что я был при этом пассивен. На самом же деле я был при этом не только пассивен. Я был также и существенно активен в том именно, что моя воля приняла эти обстоятельства как мотивы, допускает их как мотивы. Причинно-следственное отношение при этом не имеет места. Обстоятельства не являются причинами, а моя воля – их следствием. Согласно причинно-следственному отношению, то, что содержится в причине, должно последовать необходимо. Я же в качестве рефлексии могу выйти за пределы всякого определения, установленного обстоятельствами. Если человек ссылается на то, что с истинного пути его совратили обстоятельства, соблазны и т.д., то этим он хочет как бы отстранить от себя поступок, но тем самым лишь принижает себя до несвободного существа – существа природы, в то время как на самом деле его поступок всегда является его собственным поступком, а не поступком кого-то другого, т.е. не является следствием чего-либо вне этого человека. Обстоятельства или мотивы господствуют над человеком лишь в той мере, в какой он сам позволяет им это.

Определения низшей способности желания суть природные определения. В связи с этим кажется и ненужным, и невозможным, чтобы человек делал их своими. Однако именно как природные определения они как раз и не принадлежат еще его воле, или его свободе, ибо сущность его воли в том и состоит, что в ней не бывает ничего, чего бы она сама не сделала своим. Таким образом, человек может то, что принадлежит его природе, рассматривать как нечто чуждое, которое, следовательно, есть в нем только тогда, _{27}принадлежит ему только тогда, когда он сделал это своим, иначе говоря, намеренно следует своим природным побуждениям.

Ставить человеку поступок в вину – значит вменять или засчитывать ему этот поступок. Детям, которые находятся еще в природном состоянии, нельзя вменять никаких поступков; дети еще невменяемы. Точно так же невменяемы сумасшедшие или слабоумные.

В различении деяния и поступка как раз и заключается разница между понятием вины, как оно выступает в трагических представлениях древних, и понятием вины в нашем понимании. В трагических представлениях древних содеянное приписывается человеку во всем своем объеме. Он должен ответить за содеянное в целом, а то, что ему была известна только одна сторона содеянного, а другие нет, во внимание не принимается. Он изображается здесь как абсолютное знание вообще, а не только как относительное и случайное знание, иначе говоря, что бы он ни сделал, рассматривается целиком как его деяние. Ни одна часть этого целого с него не снимается и не перекладывается на другое существо. Например, когда Аякс из-за того, что он не получил оружия Ахилла, ослепленный гневом, перебил всех быков и овец греков, он не свалил вину на свое безумие, как будто бы в безумии он был другим существом, а взял весь поступок на себя как на виновника и от стыда лишил себя жизни.

Если бы воля не была всеобщей, то не существовало бы никаких действительных законов, ничего, что могло бы действительно обязывать всех. Каждый мог бы поступать, как ему заблагорассудится, и не обращал бы внимания на своеволие других. Что воля всеобща, _{28}вытекает из понятия ее свободы. Люди, если судить о них по их явлению, в общем весьма различны в отношении воли, по характеру, манерам, склонностям, способностям. Они суть поэтому особенные индивиды и отличаются друг от друга по своей натуре. У каждого есть такие способности и определения, которых нет у другого. Эти различия индивидов не касаются воли самой по себе, ибо она свободна. Свобода как раз и состоит в неопределенности воли, иначе говоря, в том, что воля не имеет внутри себя никакой природной определенности. Воля сама по себе есть, следовательно, всеобщая воля. Особенность или единичность человека не препятствует всеобщности воли, а подчинена ей. Справедливый или моральный, иными словами превосходный поступок хотя и совершается отдельным [человеком], однако все соглашаются с таким поступком. Они, следовательно, узнают в нем самих себя или свою собственную волю. Здесь происходит то же самое, что и с произведениями искусства. Даже те, кто не смог бы создать такого произведения, находят в нем выраженной свою собственную сущность. Подобное произведение оказывается, таким образом, истинно всеобщим. Оно получает тем большее одобрение, чем более исчезает в нем особенное его создателя.