Среди обманутых и обманувшихся - Розанов Василий Васильевич. Страница 15

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится.

Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.

Не радуется неправде, а сорадуется истине.

Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

Ученый профессор нашел в этих словах внутренний ритм, — и разлагает его в стихотворение: гимн христианской любви, неслыханной, новой, впервые принесенной на землю в этой красоте выражения, всемирности охвата, небывалой силе полета. «Любовь долготерпит», «все покрывает». Впрочем… я должен спрятаться, как мышь, перед одушевленным профессором. Он мне скажет: «Вот! вот именно! Варвара Ш. и обязана была, по этому завету любви, все покрыть и все перенести в своем муже: он, правда, до женитьбы предан был пороку Онана и впал в мужское бессилие, так что три года только грелся около ее молодого тела, ну, и кой-как раздражал ее. Что делать, любовь вседолготерпит; даже любовь на все надеется, и, может быть, лет через двадцать вернется к нему мужеская сила… Итак, через двадцать лет, может быть, он и достигнет супружеской цели, и даже, может быть, у них родится ребеночек. В предвидении чего ей собственно и отказано было в прошении, столь же мудро, как и человеколюбиво».

Да, «она должна», «они должны», «вы должны». А «мы»??! Мы??! ((Ничего не должны! Она (жена) «долготерпит» и «верит»… А «мы»? «Не верим даже трем акушеркам: так трудно, так научно трудно различить сохранение и несохранение признаков девства, что лишь четыре члена ученой комиссии, непременно мужчины, — могут нас достаточно удостоверить, что в точности это девица, а еще не супруга».

И вот, начинаешь искать «признаков любви» в Талмуде даже. Нет, послушайте: ведь это (см. выше выдержки) в самом деле забота, и уже не словесная, о самих брачащихся, а не о «нас», благодетельно «скрепивших брак». Муж может оставить, забыть жену: вот ему правило — не долее как на две недели. Иначе он перестает быть ее мужем, т. е. если он хочет сохранить ее как жену — то и не должен именно как жену оставлять иначе как на самый краткий срок. Кончились «отхожие промыслы», где муж три года живет в Питере, а жена — в деревне: бери с собою в отхожий промысел, если ты ее любишь; а ведь не отправившись-то в «отхожий промысел», он ее еще любит, хоть по привычке, да и дети есть? Вот этим простым законом, заботливым, и обрублено развращение «в Питере» всех, уходящих в «отхожие промыслы», да и предупреждено столь часто вызываемое таким отходом «распадение семьи». «Развод»-то дан у них (евреев) свободно: но так обставлен весь брак, что его не захочется взять, что сохранится любовь. Побродим еще по примерам и отыщем жемчужины христианской любви. Вот не хотите ли прочесть фактическую иллюстрацию «Семьи православного христианина» (все вспоминается книжка А. Рождественского):

«Запрос в редакцию „Церковного Вестника“:

От мужа, 18 лет тому назад (18 лет!), ушла жена и живет в городе „зазорно“; муж, желая развестись с нею, начал дело о разводе, представив несколько свидетелей (слушайте!) ее зазорной жизни; но в иске ему отказано по отсутствию свидетелей-очевидцев прелюбодеяния (т. е. „видевших в самый момент“), что навело на него великое уныние. Нельзя ли как-нибудь вновь начать дело о разводе и добиться благоприятного развода?»

Это, заметьте, обращается в глубоком бессилии, растерянности — человек едва ли образованный — в печатный орган Петербургской духовной академии. Чувствуются слезы несчастного сироты мира, темного, незрячего, к ученым. «Я в браке ничего не понимаю. Я — сирота. Меня оставила 18 лет жена. Что мне делать?»

«Ответ редакции: По всей вероятности, собранные им свидетельства, помимо отсутствия очевидцев (как темна речь, я ничего не понимаю), отличались недостаточною убедительностью. Поэтому ему следует озаботиться пополнением числа (?? Сколько же? — В. Р.) их и затем вновь попытаться начать дело, с обжалованием неосновательного, по его мнению, отказа в разводе в Святейший синод» («Церковный Вестник», рубрика: «В области церковно-приходской практики», N 30 за 1901 г.).

«Умыли руки»… Что бы проф. Бронзову, автору «Нравственных идей в XIX веке», не заняться разбором «Гимнов христианской любви» опять же сквозь призму этого мещанина-просителя? Почему бы г. Басаргину не посвятить фельетон в «Моск. Вед.» этому факту? Все господа ученые точно воды в рот набрали. Молчат, не ответят. «Нам некогда! Мы пишем разложение в стихотворный размер гимна христианской любви». А мне кажется, господа, что вы все — «кимвалы бряцающие»: а как о нем уже притча сказана, и давно, и притом вы ее любовно комментируете, «приводите ее в текст», «в цитату», — то глаза мира особенно искусно отведены в сторону и никогда никому не придет в голову, что вы-то именно и лишены совершенно содержания любви, да что, пожалуй, лишено любви и самое словесное основание, на котором вы поставлены и стоите, а только там высказаны разные, отводящие глаза в сторону дифирамбы любви: иначе как объяснить, что все вы до такой степени лишены любви. Стоите на льдине — и холодны; стояли бы на вулкане — были бы горячи. Это я и имел в виду, когда, кончая статью «Юдаизм», — упомянул о стеклянной любви; а мне было сделано возражение — бесфактичное.

И вот, бродишь по Талмуду, обманутый в этих «переложенных» и «не-переложенных», профессорских и редакционных, повествовательных и судебных «гимнах любви».

Все знают страшный случай Давида с Вирсавией, когда Бог заговорил с неба; ибо правда вопияла до неба. Царь был наказан (за смерть Урии, «владевшего одной овечкой», — а не за прелюбодеяние собственно: на это, в словах пророка Нафана, нет ударения). Вероятно, многие поражались: отчего же, однако, у Давида, который вызвал против себя само Божество и в трепете, конечно, всякое Его требование исполнил бы, не было с неба потребовано расторжение связи его с Вирсавией! Это — принципиальный вопрос для брака. А вот слушайте совершенно аналогичные этому «веянию» распоряжения Талмуда: редко он запрещает брак, запрещает лишь совершенно безнравственный или смесительный с чужеродцами; но и в этих случаях, когда уже он совершен, т. е. не венчание, а сожитие произошло, — оно безусловно никогда не расторгается:

«Если кто подозревается в сношениях с замужней женщиной, то, хотя бы ее брак был расторгнут и она получила развод, — он не должен ввести ее („ввести“ = совершить ритуальное совокупление, обычно в особом шатре, „хуппа“); но если ввел — брак не расторгается. Кто подозревается в сношениях с какой-либо женщиной, не должен жениться на ее матери, дочери или сестре, а если ввел их-то брак не расторгается. Если язычник или раб вошел к еврейке (тайное сожительство), то, хотя бы язычник впоследствии принял еврейство, а раб был отпущен на волю, они не должны ввести (в хуппу) эту еврейку, если же ввели — то брак не расторгается. Если еврей вошел к рабыне или нееврейке, то, хотя бы рабыня была отпущена на волю, а нееврейка приняла еврейство, — он не должен вводить ее (= жениться, ввести в „хуппу“), но если ввел — то брак не расторгается». (Трактат Иевамот, гл. II, Тосефта к Мишне.)

Т. е. перед любовью, сильной привязанностью — все отступает: отступают нация (юдаизм, еврейство), закон (Моисеев, с его подробными правилами брака). Ибо самые-то эти «правила» и самая даже «нация» (кровно, органически) проистекли из любви: и не может «сыновнее» (зависимое, как закон и нация) противодействовать «отчему» (все родившая из себя плотская любовь, привязанность, пожелание).

Вот забота общины израильской о браке сирот (= абсолютно неимущих и о ком некому позаботиться):