О смысле жизни - Иванов-Разумник Р. в.. Страница 56

Всякій причинно-обусловленный рядъ мы разсма-триваемъ какъ рядъ телеологически-обусловленный, если звеномъ этого ряда является человекъ,? сказали мы выше (стр. 39). Болѣе того, Кантъ неоспоримо доказалъ, что телеологическое воззрѣніе неизбежно въ томъ случаѣ, когда звеномъ причиннаго ряда является вообще организмъ, жизнь въ природе. И тотъ же Кантъ былъ основателемъ теоріи субъективизма естественной цѣлесообразности; возставая противъ теорій Лейбница о предустановленной гармоніи и объективныхъ цѣляхъ природы, Кантъ показалъ, что объективная цѣлесообразность природы есть только необходимое представленіе нашего разсмотрѣнія и оцѣнки природы; но эта внутренняя цѣлесообразность не имѣетъ ни малѣйшаго реальнаго значенія, т.-е., иначе говоря, она существуетъ только въ нашемъ представленіи, а не въ самомъ процессѣ природы. Телеологизмъ есть только наша точка зрѣнія на природу, а не принципъ творчества природы; согласно терминологіи Канта, целесообразность есть не конститутивный, а регулятивный, эвристическій принципъ, указывающей нашей мысли направленіе въ области явленій жизни въ природѣ. Такимъ образомъ «естественная целесообразность» и вообще понятіе цѣли имѣютъ исключительно субъективное значеніе, а какая бы то ни было познаваемость естественныхъ цѣлей (по нашей терминологіи: «объективная целесообразность») есть совершеннѣйшая невозможность. Эти глубокія мысли Канта остались до сихъ поръ совершенно непоколебленными; на нихъ мы строимъ наше воззрѣніе имманентнаго субъективизма.

Но пойдемъ дальше. Въ области явленій жизни мы вынуждены разсматривать эти явленія, какъ внѣшне и внутренне цѣлесообразныя. Внѣшняя целесообразность («подъ внѣшней целесообразностью я понимаю такую, когда одна вещь природы служитъ другой, какъ средство цели»? Кантъ, «Крит. способн. сужд.», § 82) есть просто-на-просто нѣкоторая «полезность», и не о ней идетъ рѣчь у Канта, а о внутренней целесообразности, приводящей въ конце концовъ къ мысли, что каждое явленіе есть цель, что «въ ряду соподчиненныхъ другъ другу членовъ на каждый изъ нихъ надо смотреть какъ на цель, средствомъ для которой была его ближайшая причина» (ibid., § 63). Определить конечную цѣль міра можно было бы только при условіи познаваемости естественныхъ целей, только въ случае объективизма естественной целесообразности; иначе говоря? это совершенно невозможно. Но субъективно мы можемъ признать последней целью такое явленіе, которое можетъ считаться самоцелью; человѣкъ? самоцѣль, таковъ основной принципъ этическаго индивидуализма. Мы имеемъ достаточныя причины, говоритъ Кантъ, считать человека конечною целью, ибо только человекъ «можетъ составить себе понятіе о целяхъ и изъ аггрегата вещей составить систему целей посредствомъ своего разума» (ibid., § 82). «Человекъ? единственное существо на земле, имеющее разсудокъ, а значитъ и способность ставить субъективныя цели. Но хотя человекъ и „царь природы“, хотя онъ и конечная цель природы (если смотреть на природу, какъ на систему целей), однако все это имеетъ только условное значеніе; это значить, именно, что человекъ сознаетъ свою самоцельность и независимо отъ природы определяетъ самъ свои цели, которыя могли бы его удовлетворить, определяетъ и свою конечную субъективную (которую надо искать не въ природе) цель» (ibid., § 83).

Мы не пойдемъ дальше за Кантомь; достаточно всего сказаннаго выше, чтобы понять смыслъ субъективной целесообразности, о которой мы такъ часто говорили, а также, чтобы понять причины невозможности объективной целесообразности, о чемъ у насъ тоже часто шла речь.

Объективная целесообразность есть, согласно выясненному выше, contradictio in adjecto, ибо целесооб-разность имѣетъ только субъективное значеніе. Ни къ какимъ объективнымъ цѣлямъ ни природа, ни человѣчество не идутъ и не могутъ идти, по крайней мѣрѣ такія цѣли лежать внѣ предѣловъ нашей познавательной способности. Допустимъ даже, что бесконечный причинный рядъ sub specie телеологизма и имѣетъ какую-либо объективную конечную цѣль (какъ ни нелѣпо такое предположеніе), если встать на нуменальную, трансцендентную точку зрѣнія? подобную, напримѣръ, мистической теоріи прогресса; быть можетъ, эту цѣль былъ бы въ состояніи познать какой-нибудь кантовскій всеобъемлющій «интуитивный разсудокъ» или пресловутый сверхъ-человѣческій геній Лапласа. Но въ томъ-то и дѣло, что мы категорически отказываемся стоять на подобной сверхъ-человѣческой точкѣ зрѣнія, какъ отказывался стоять на ней Герценъ, какъ отказывался и Иванъ Карамазовъ.

Напомню, кстати, ироническій разсказъ Ивана Карамазова про одного раскаявшагося грѣшника, который въ концѣ концовъ пришелъ къ этому трансцендентизму и въ переносномъ смыслѣ? духовно, и въ прямомъ? per pedes apostolorum… Дѣло въ томъ, что грѣшникъ сей не признавалъ будущей жизни, не признавалъ поэтому и объективной осмысленности своего существованія. Но вотъ онъ умеръ «и думалъ, что прямо во мракъ и смерть, анъ передъ нимъ? будущая жизнь. Изумился и вознегодовалъ: „это, говоритъ, противорѣчитъ моимъ убѣжденіямъ“. Вотъ его за это и присудили…, чтобы прошелъ во мракѣ квадрилліонъ километровъ, и когда кончитъ этотъ квадрилліонъ, то тогда ему отворятъ райскія двери и все простятъ»… Заупрямился-было сначала осужденный и упрямился цѣлую тысячу лѣтъ, но потомъ подчинился и пошелъ. Шелъ билліонъ лѣтъ и, наконецъ, дошелъ до райскихъ вратъ. «И только-что ему отворили и онъ вступилъ въ рай, то не пробывъ еще двухъ секундъ… воскликнулъ, что за эти двѣ секунды не только квадрилліонъ, но квадрилліонъ квадрилліоновъ пройти можно, да еще возвысивъ въ квадрилліонную степень»…

Это старая исторія? объяснять объективную безсмысленность человѣческой жизни различными доводами трансцендентнаго порядка. На трансцендентной почвѣ все понятно и раскаявшійся грѣшникъ сразу воскликнулъ «правъ Ты, Господи!» Но мы рѣшительно отказываемся становиться на эту почву, мы остаемся «нераскаянными грѣшниками» и вмѣстѣ съ Иваномъ Карамазовымъ заранѣе отказываемся восклицать «правъ Ты, Господи!», отказываемся становиться на сверхъчеловѣческую точку зрѣнія. Мы хотимъ оставаться и остаемся на человѣческой точкѣ зрѣнія, въ предѣлахъ нашей познавательной способности. А въ этихъ предѣлахъ понятіе объ объективной цѣлесообразности и объективной осмысленности? такая же точно сказка, какую мы только-что слышали отъ Ивана Карамазова.

Итакъ, объективная цѣлесообразность, объективная конечная цѣль? это сказка, которой обманываетъ себя человѣчество, это иллюзія, лежащая за пределами нашей, познавательной способности. Намъ доступна только субъективная цѣлесообразность, мы можемъ ставить и осуществлять только свои субъективныя цѣли. (Это ясно выразилъ еще Михайловскій въ своей системѣ «субъективнаго антропоцентризма», хотя и безъ философскаго обоснованія своихъ взглядовъ). Исходя изъ этого, мы можемъ говорить и о конечной цѣли, если разъ навсегда условимся видѣть въ ней исключительно субъективный идеалъ. Таковымъ для насъ и является этическій индивидуализмъ, признающей человека самоцѣлью и требующій своего осуществленія въ жизни человѣка и жизни человѣчества.

Но здѣсь мы далеко расходимся съ кантіанствомъ, для котораго принципъ этическаго индивидуализма выражается въ формѣ категорическаго императива и имѣетъ объективное, этически-общеобязательное значеніе; отсюда неизбѣженъ выходъ къ имманентно-объективной телеологіи. Для насъ же этическій индивидуализмъ есть не безу-словная нравственная норма, но лишь несомнѣнный психологический фактъ, проявленіе непосредственнаго чувства. Отсюда ясно, что за своимъ воззрѣніемъ мы не признаемъ никакой объективной санкціи истины; но такой санкціи нѣтъ и у нашихъ противниковъ, какъ ни шумятъ они объ «общеобязательности» своего взгляда. Вотъ почему? читатель помнитъ? мы не опровергали этическихъ воззрѣній подпольнаго человѣка, а только противопоставили его подпольной психологіи свою «надпольную психологію». Сравнительная оцѣнка ихъ возможна только на исторической почвѣ, на которой мы можемъ построить генетическое оправданіе этическаго индивидуализма въ общественной средѣ.