Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015 - Смирнов Игорь. Страница 76

Западноевропейские партии похожи друг на друга, словно подмножества в мандельбротовом множестве. Чем менее либо мелочнее они конфронтируют друг с другом, тем глубже в них внутренний разлад, как о том свидетельствуют споры среди французских и немецких социал-демократов. В скатывании российского парламентаризма к едва ли не однопартийности кульминируют процессы, которые в странах с давней многопартийной системой имеют характер вялотекущих. Отсутствие доктрин, расширяющих горизонты народного ожидания, ведет к тому, что протестные настроения, тлеющие в обществе, взрываются в бессмысленном вандализме, который выбирает себе сценой то парижские предместья, то греческие города. Разве не символично то, что деструктивный гнев подростков прокатился по стране, где на агоре был рожден zoon politikon? Flash mob — еще одна, но не агрессивная разновидность ничего не значащего, дисфункционального акционизма, заодно лишающего целесообразности используемую при этом электронно-коммуникативную технику. Критика идеологий, уже давно мобилизующая евроамериканскую мысль, исходит из наивного убеждения, что возможно знание без участия в нем субъекта, неинтенциональное, не направляемое на объект никакой априорной тому гносеологической установкой, то есть не имеющее за собойидеизнания. При всей своей непрочности, при всей однобокой неполноте провозглашаемых истин и гегемонистской опасности, вытекающей отсюда, идеологизирование — необходимое условие для “дипломатичного” (слово Хельмута Плесснера) прения сторон, для релевантности политического начала в нашей публичной жизни, в противном случае устремляющейся к разрушительности или вырождающейся в пустой перформанс.

Три десятка лет тому назад идейные инициативы в области политики еще были реальностью, однако теперь очевидно, что тогда же они и пришли к концу. Этим завершением политического идеообразования стало экологическое движение. Менее всего мне хотелось бы предстать перед читателями противником сохранения окружающей среды. Но поскольку мой экоконсерватизм пока не заставляет меня бросаться с ножом, а не с чем другим, на прекрасных дам в песцах и норках, я позволю себе трезво задуматься над тем, какой идеал вынашивают “зеленые”. Вкратце он заключен в том, чтобы установить примат природы над культурой и индустриальным производством. Как бы ни заслуживал климат нашей планеты заботы о нем, логосфера не вправе исчерпаться постановкой только этой задачи, она требует имманентного ей развития — иначе она, жертвенно минимализованная, ввергнется в ту же катастрофу, что готова разразиться в натуросфере. Экологические партии увеличили при возникновении общечеловеческий духовный капитал крайне парадоксальным и, как выясняется, тупиковым путем, на котором он оказался призванным уступить свою власть био- и геоматерии. Экологические веяния достигли и Америки, послужив одной из причин грандиозного энтузиазма молодежи на выборах нового президента. Умиляюсь. Симпатизирую Бараку Обаме. Отгоняю от себя подловато напрашивающуюся мысль о том, что в экологической программе свежеиспеченного президента и такого его партийного союзника, как сенатор Гор, нет ничего оригинального по сравнению с доводами Ханса Йонаса и немецких “зеленых” конца 1970-х гг. Остается сказать, что доктрина защитников окружающей среды хорошо вписалась в самосознание информационного общества. Жителей планеты не погребут под собой домашние отбросы и фабричные отходы, считают Фолькер Грассмук и Христиан Унферзагт, если обращаться с веществом так же, как и с информацией, которая может бесследно уничтожаться оператором-программистом и снова актуализироваться им для вторичного употребления (Volker Grassmuck, Christian Unversagt. “Das Mhll-System. Eine metarealistische Bestandaufnahme”. Frankfurt am Main, 1991).

Итак, эволюция привнесла в информационное общество дисгармонию — нагромождение на одном его полюсе когнитивного балласта, избыточных сведений, и уменьшение на другом знания, на котором держатся разные практики, прежде всего дискурсивного и политического свойства. Энтропия состязается с отсутствием информации — роль ценных сообщений, которые могли бы приостановить это неконструктивное соревнование, чем дальше, тем второстепеннее. Именно из-за того, что, куда ни кинь, всюду клин, социальность в ее сегодняшнем состоянии не обладает эффективными средствами для лечения своих болезней, злокачественных эксцессов в распределении и потреблении информации. Хакеры взламывают строго охраняемые базы данных. Фильтры, отсеивающие спам, несовершенны и путают его с полезными e-mails, во много раз проигрывающими ему по объему. Частные фирмы и государственные учреждения то и дело обнаруживают утечку секретов, наносящую материальный и престижный ущерб лицам, зависящим от этих организаций. Желтая, а вслед за ней и солидная, пресса растоптала порог, отделяющий intimacy от publicity. Классовая несправедливость уступила свое место профессиональной: деньги сыплются в шокирующем изобилии на звезд медиальной индустрии или, скажем, на тренеров футбольных команд (тоже ведь мастеров устраивать шоу). Новоявленные китайские капиталисты скупают европейские производства, чтобы, завладев тайнами продвинутых технологий, обанкротить приобретения. Авторские права, когда-то с высоколобым теоретическим пафосом оспоренные в статьях Фуко и Ролана Барта о превосходстве дискурсов над сочинителями, попираются отныне на деле пиратскими копиями электронных товаров. Государства, не справляющиеся с аномалиями в информационном хозяйстве, возмещают это бессилие ужесточением и умножением табу, сужающих традиционные свободы граждан (неважно, что попадает под запрет: курение в пивных или проведение “маршей несогласных”). Государствам вторит общественное мнение, взывающее к “политической корректности” и поощряющее тем самым духовную инертность и конформизм в условиях и без того немалого интеллектуального дефицита. Пытки возродились, вопреки цивилизационному прогрессу, под предлогом более стоящей, чем закон, борьбы с терроризмом не на жизнь, а на смерть. Но я вижу их подлинную обусловленность в поражении, которое потерпела умственная пытливость в ее классической версии, взявшей разгон в тезисах Бэкона.

Если бы в глобализованной экономике не разыгрался ошеломляющий по масштабу кризис, перечисление только что названных симптомов болезни, переживаемой информационным обществом, могло бы показаться чрезмерной драматизацией современности. Право же, информационный ландшафт и задолго до наших дней страдал от засорения (ходячими ли предрассудками, демагогической ли пропагандой или домыслами газетчиков), государству всегда подобало предпочитать запреты разрешениям, а воровством, пусть не электронным, но все же когнитивным, Адам и Ева открыли человеческую историю. Пока современность не ломается в революциях, экономических кризисах и распадах империй, она принимается за должное нами, ее обитателями, не ведающими ей альтернативы, кроме собственного исчезновения, полагающими в самообмане, что история — то, что было либо будет, а не то, что есть. Случившийся крах финансовых институций и последовавшее за этим сокращение производственных мощностей заставляют острейшим образом ощутить временность настоящего и взглянуть на информационное общество даже не как на занедужившее, а как на агонизирующее.

Как всем известно, финансовые неурядицы начались с того, что развалился американский рынок недвижимости. Ипотеки, легкомысленно раздаваемые банками малоимущим покупателям домов, продавались затем другим банкам, так что в результате владение ценными бумагами, не обеспеченными деньгами, расползлось за границы одной страны. По мнению аналитиков, ипотечный кризис был бы преодолим, если бы финансовые учреждения во всем мире имели в распоряжении достаточный собственный капитал, страхующий их в случае неудачи при кредитовании клиентов. Однако в погоне за сверхприбылью банки беспокоились не о поддержании этого капитала на уровне, необходимом для выживания в неблагоприятной ситуации, а о наступательном расширении инвестиционного фронта (прибегая к уловкам, в которые здесь не место входить). Общефинансовая система, пошатнувшаяся от авантюрного манипулирования ссудами на недвижимость, оказалась не в состоянии покрыть дефицит, зазиявший в ее звеньях, неспособной к саморегулированию, к восстановлению порядка из внутренних резервов. Межбанковские займы были приостановлены. Вложения в промышленность сократились, охладив конъюнктуру.