Из жизни идей - Зелинский Фаддей Франкович. Страница 25

III. Но главное, разумеется, не эти внешности, а самое содержание заклятия. Интересно оно первым делом, конечно, для истории суеверия, этого великого, хотя и отрицательного фактора нашей культуры. Интересно оно, во-вторых, и, помимо того, для истории нравов: не забудем, что суеверие гнездилось преимущественно в бедных и необразованных классах населения, т. е. таких, которые почти не оставили сами других непосредственных памятников своей жизни. Но едва ли не самой драгоценной стороной наших заклятий является в наших глазах та близость аффекта, то дыхание жизни, которое мы чувствуем, разбирая эти кривые и ломаные письмена, невежественно нацарапанные невежественной рукой. Сатирик Персий где-то смеется над молитвами, "которые нельзя поверить богам иначе, как отведя их в сторону"; именно такого рода молитвы имеем мы здесь – молитвы, которые молящийся ни за что бы не поверил постороннему человеку, страстные, часто преступные желания его оскорбленной или запуганной души.

В самом деле, прошу прочесть хотя бы следующий заговор: "Я связываю Феодору и отдаю ее связанной той богине, что у Персефоны (т. е. Гекате, владычице привидений), и тем, что умерли без цели (т. е. до брака): без цели (т. е. успеха) быть и ей, и всему, что она намерена сказать Каллию, и всему, что она намерена сказать Харию, и всем ее делам, словам и работам… Я связываю Феодору, чтобы не имела успеха у Хария, и чтобы забыл Харий Феодору, и чтобы забыл Харий ребенка Феодоры, и ложе, которое он делил с Феодорой. И как этот труп лежит без цели (т. е. без сознания или воли), так же бесцельным быть всем словам и делам Феодоры… Я связываю Феодору… и ложе, которое она делила с Харием, чтобы забыл об ее ложе Харий, чтобы забыл Харий и о ребенке Феодоры, в которую он влюблен".

Нужно ли объяснять этот грустный роман, единственным следом которого осталась исписанная рукой колдуньи свинцовая пластинка? "Ты хочешь жениться, Памфил, – читаем мы в одном из самых интересных диалогов Лукиана, – хочешь взять за себя дочь судовщика Фидона… где же твои клятвы, где же слезы, которые ты проливал? Забыл ты о своей Миртии, забыл как раз теперь, когда у меня твой ребенок вот уже восьмой месяц под сердцем". То же самое приблизительно имеем мы и здесь. Но Феодора несогласна молча отказаться от своих прав; она хочет переговорить с молодым Харием – он ведь ее любит, – хочет переговорить и с Каллием, его отцом: он должен понять, образумиться. Узнала об этом намерении невеста, испугалась – видно, и ей полюбился обольститель Феодоры. Тут человеческой силой не поможешь; и вот она обращается к колдунье, и они решают "связать" ненавистную соперницу. Заклятие написано; но каково будет невесте в темную, безлунную ночь отнести его к могиле покойника?

А вот, наоборот, заговоры разлучниц, желающих отвлечь мужей от их законных жен: "Отдаю Гермесу подземному эретриянку Зоилу, жену Кабира, ее пищу, ее питье, ее ночи, ее улыбку…" – или: "Демоны и духи, обитающие в этом месте, мужчин ли или женщин, заклинаю вас священным именем (следует страшный, но невразумительный набор букв). Дайте, чтобы Витрувий Феликс возненавидел Валерию Квадратиллу, чтобы он забыл о ее любви: предайте ее жестокой каре за то, что она первая нарушила обет верности, который она дала своему мужу Феликсу". Этот последний заговор на несколько веков позднее того первого; это видно не только из встречающихся в нем римских имен, но из изменившегося характера самих заклинаний. Геката и Персефона отошли на задний план, их сменили неудобопроизносимые для грека, но тем более внушительные "абрайские" (т. е. еврейские) имена.

IV. Следует, однако, сознаться, что заговоры с романтической подкладкой (среди которых встречаются и совершенно неудобопереводимые) составляют меньшинство. Вообще, если разделить заговоры на категории, оставляя непонятные для нас в стороне, то придется выделить как самую численную и самую неутешительную категорию те пластинки, которые дают только имя (или ряд имен), иногда с глаголом "связываю". В других указывается в самых общих чертах на обиду, которую проклинаемые лица причинили пишущему: "Связываю Евриптолема и Ксенофонта, их языки, их слова, их дела; все, что они замышляют и делают, да будет безуспешно! Милая Земля, наложи руки на Евриптолема и Ксенофонта, сделай их немощными и их деяния безуспешными, нашли чахотку на Евриптолема и Ксенофонта. Милая Земля, помоги мне: будучи обижен Евриптолемом и Ксенофонтом, я связываю их". Земля призывается здесь как владычица усопших: кроме того, читателю наверное бросилась в глаза, как особенность этих заклинаний, страсть их авторов к повторениям: особенно часто повторяются имена собственные – чтобы нечистая сила их хорошенько запомнила и не наслала, по недоразумению, требуемых бед на кого-нибудь другого. Но и мысли повторяются, притом в почти тождественных, лишь слегка измененных словах (прошу сравнить заговор против Феодоры). Такое повторение в древнем красноречии считалось непозволительным; напротив, оно составляет характерный признак современного красноречия. "Repetitio, – говаривал Наполеон, – единственная серьезная риторическая фигура". Это сближение интересно; оно показывает, что современные речи имеют скорее характер заговоров, чем речей… Но не будем отвлекаться…

Другая особенность состоит в том, что связываются не только самые лица, но и отдельные части их тела или души. Правда, выбранные примеры для этой особенности мало характерны; есть другие, гораздо более полные, содержащие целую анатомию. Связывается язык, руки, ноги, грудь и т. д., но чаще всего язык, как самая опасная и зловредная часть человеческого тела. Вредить может он везде и всегда, но более всего – на суде; неудивительно, что довольно значительная часть заговоров имеет непосредственное отношение к судебному делу. "Владыка чар, – читаем мы в одной особенно безграмотной надписи, – я связываю Диокла, моего противника по суду, связываю язык и разум как его самого, так и всех его помощников, связываю его речь, связываю заготовленные им свидетельские показания, связываю все судебные доказательства, которые он собирает против меня. Наложи руку на него, чтобы все судебные доказательства, которые собирает против меня Диокл, были напрасны, чтобы помощники Диокла не принесли ему никакой пользы, чтобы Диокл был разбит мною во всех инстанциях, чтобы Диокл нигде ничего доказать не мог". Чего ожидал заклинающий от нечистой силы? Мы это можем сказать довольно точно: чтобы Диокл, представ перед судьями, внезапно лишился способности произнести свою речь, чтобы у него или язык оцепенел, или память отшибло… "От волнения" и "страха" – сказали бы мы; но люди суеверные и то, и другое склонны были приписывать влиянию нечистой силы. Интересную иллюстрацию к только что сказанному дает рассказ Цицерона об одном казусе, приключившемся когда-то с его коллегой по адвокатуре, Курионом. "Однажды, – говорит он, – были мы противниками в одном очень важном гражданском процессе; я только что кончил свою речь за Титинию, ему предстояло говорить от имени Невия. Вдруг оказалось, что у него все дело вылетело из памяти; это он приписал чарам и заговорам Титинии". Цицерон, как человек просвещенный, объясняет этот казус не вмешательством нечистой силы, а отвратительной памятью Куриона; все же заслуживает внимания, что Курион, римский сенатор, бывший консул и полководец, мог быть в то же время таким суеверным человеком.

V. Особняком стоит ряд заговоров, прочитанных и исследованных лишь в самое последнее время вышеназванным филологом Вюншем. Принадлежат они последнему веку существования Западной Империи, когда Рим стал великой клоакой, куда стекались суеверия со всех концов цивилизованного мира. Умственная его жизнь была довольно слаба; предметом всеобщего интереса были скачки в ипподроме, героями дня были счастливые или искусные возницы и их лошади. Все политические партии стушевались перед партиями цирка; кто победит, "белый" или "красный", "зеленый" или синий"? – вот каков был самый жгучий, самый томительный вопрос. При таком положении дел было бы очень странно, если бы возницы, люди сугубо необразованные, не обратились бы за помощью и к нечистой силе. Но греческие и римские боги уже потеряли свою власть над нею; гораздо более могущественной признавалась варварская, еврейско-египетская смесь, а в ней – уродливый ослоголовый Тифон-Сет (или Сиф). К нему-то и к его свите и обращались в критическую минуту: "… наложите руку на тех коней, что записаны на этой пластинке, сделайте их бессильными, безногими, беспомощными, наложите руку на них с нынешнего же дня и часа, теперь, теперь, теперечко, скоро, скоро. Наложите руку на Артемия, сына Сапиды, и Евфимия, сына Пасхалии, и Евгения, сына Венерии, и Домнина, сына Фортуны (матери вместо отцов по правилу: mater semper certa, pater incertus) с нынешнего же часа, а с ними и на коней зеленого, которые записаны на этой пластинке, и т. д.". Интересную параллель к этим заклятиям представляет случай из жизни св. Илариона, рассказанный бл. Иеронимом. Пришел к нему однажды в Газе возница и попросил дать ему средство против чар его конкурента – а был этот конкурент почитателем бога Марны. Св. Иларион после некоторого колебания согласился и дал просителю святой воды, сила которой разрушила чары противника. Христианин победил; тогда народ убедился, что христианский Бог сильнее Марны, и согласился принять христианство.