Моё прекрасное алиби - Абдуллаев Чингиз Акифович. Страница 29

Теперь как раз такой случай. У него нет ни одного шанса, но пропасть вдруг может подняться до его уровня. Он вошел в дом, взял чистый лист бумаги, ручку и начал писать.

– Мы смогли наконец на него выйти, – доложил, криво улыбаясь, полковник, – это было очень нелегко. Только Комар сумел его вычислить.

– Каким образом? – спросил хозяин кабинета.

– Комар разработал на несколько дней целую систему поиска. Он придумал прочесать всех «диспетчеров» Москвы и области. Некоторые слышали про однорукого киллера. Наш коллега, кстати, ошибался, он действительно однорукий, а Левшой его называют за отсутствующую левую руку, хотя своим протезом он управляется очень лихо.

– Здорово, – не удержался генерал, – никогда бы в такое не поверил.

– Я сам не верил, пока все не проверил, установил точно. Многие считают, что именно он убрал Француза – был такой знаменитый авторитет, глава мафии. Он сумел сбежать в Америку, в Нью-Йорк, где обосновался и руководил своей империей по всему миру. Два года назад его убили в Филадельфии во время совещания руководителей мафиозных кланов. Говорят, убийцу до сих пор не могут найти, но некоторые слышали, что это был однорукий. У него всегда хорошее алиби, никто не может заподозрить в одноруком инвалиде преступника, убийцу. И он этим здорово пользуется. На его счету несколько десятков громких преступлений.

– Но нам могут не поверить. Однорукий человек стрелял в известного депутата, главу оппозиции из гостиницы «Москва». Нас даже могут обвинить в преднамеренном искажении фактов.

– Именно поэтому его нужно не убивать, а взять живым. Наш Комар придумал для этого гениальный ход. После того как он приблизительно вычислил убийцу, мы стали выяснять его имя и фамилию. Узнали, что он был в Афганистане, где и потерял руку. Это уже было легче. А потом вышли на его семью. У него есть жена, сын, но он с ними давно не живет. Хотя, судя по всему, материально им сильно помогает. Вот Комар и предложил нам забрать его сына, чтобы он явился сам, добровольно. Такие люди бывают обычно сентиментальны, у них единственная отдушина – их любимые женщины или дети. Его сын теперь у нас, и мы полагаем, что он явится за ним лично. А убивать его мы, конечно, не будем. Лучше предъявить его прессе и показать наконец убийцу главы оппозиции. А потом его можно будет спокойно и тихо убрать, чтобы не болтал лишнего. Но не раньше. Вы правы, нам просто могут не поверить, если он сам не расскажет, каким образом он стрелял, откуда взял оружие, кто ему поручил убрать несчастного депутата. Он обязательно должен рассказать, от кого получал «заказ» на исполнение. А это мафиозные структуры. Здесь нам беспокоиться нечего. Все участники этой операции, все, знавшие что-либо о ней в их структурах, давно под землей. А рассказывая о связях мафии с оппозицией, он еще раз докажет, сколь неразборчива и нечистоплотна наша оппозиция. Это нам очень поможет.

– Я все время удивляюсь, как вы умудряетесь придумывать все эти сложности, – почти с восхищением сказал хозяин кабинета, – подумайте еще вот над чем – его молчание на первом этапе должно быть обеспечено абсолютно. Иначе, как вы сами понимаете, мы сильно рискуем. У вас есть гарантии его повиновения?

– У меня есть больше – его сын. За эту жизнь он должен бороться, должен доказать право на существование собственного сына. И он будет стараться изо всех сил, понимая, что другого шанса спасти мальчика не будет. Это единственный и последний. А когда он нам больше не будет нужен, мальчика мы отпустим, а его просто уберем. Достаточно шепнуть в тюремной камере, что в тюрьме сидит убийца Француза. Такие вещи не прощаются. Ему всадят перо, едва весть разойдется по всей тюрьме.

– Какое перо? – не понял генерал.

– Это их термин, воровской жаргон, – охотно пояснил полковник, – так они называют удар ножом. Думаю, что у нашего подопечного в тюрьме будут большие неприятности. А с одной рукой не так просто себя защитить.

– Хорошо. Он уже звонил?

– Пока нет, но мы думаем, что он скоро позвонит.

– А если не позвонит?

– Должен позвонить. Мы поставили на прослушивание телефон его семьи, строго предупредили его жену насчет мальчика. Когда позвонил его бывший друг, а ныне, как мы полагаем, его связной, жена успела поплакаться в трубку, сообщив о пропаже сына и нашем желании встретиться с его отцом. Телефон наш мы оставили. Теперь он должен ей позвонить.

– А связного засечь успели?

– К сожалению, нет, он звонил из автомата. Но наша группа почти немедленно выехала на место проверить объект. Мы немного опоздали, связного уже не было. Мы думаем, что его предупредили о немедленном исчезновении. И сделать это мог только профессиональный киллер, так что их связь установлена достаточно четко. Теперь мы ждем звонка. Хотя они и в разводе.

– Вы не допускаете, что он может просто не позвонить, решив махнуть рукой на нелюбимую женщину и ее сына?

– Не допускаю. По рассказам соседей, семья живет очень хорошо, мальчик одевается лучше всех. На какие деньги можно так одеваться? Его мать получает зарплату около тридцати долларов, а только в ближайшем валютном супермаркете они ежемесячно тратят двести-триста долларов. Откуда такие деньги у одинокой женщины с ребенком? Только при постоянном источнике пополнения. Таким источником и является ее муж. Правда, деньги он пересылает достаточно осторожно, мы пока не можем найти никаких следов. Значит, связи с семьей он не потерял. И деньги посылает, конечно, не женщине, с которой не живет, а своему сыну. Уже подмечено нашими психологами, что люди, прошедшие Афганистан, гораздо лучше относятся к собственным детям, словно не желая им повторения подобной ситуации в своей семье, в своей стране.

– Убедили. Но если он не позвонит, вся ответственность ляжет на вас, полковник. Учтите, что мы не должны ошибиться. Если ему безразлична судьба мальчика, он уйдет от нас так надолго, что его потом вообще невозможно будет найти. Кстати, его семья живет в Москве?

– Нет, в Санкт-Петербурге. В Москву он приезжал только для того, чтобы получить новую информацию о своих «клиентах».

– А что случилось с вашим подопечным, с этим маньяком-убийцей?

– Вы имеете в виду Комара?

– Да, конечно, – немного раздраженно отозвался генерал.

– Врачи переборщили вчера с дозой. Как только мальчик оказался у нас, ему случайно ввели не ту дозу. Комар умер почти мгновенно, даже не мучился.

– Получается, что мы сдержали свое слово, освободили его от всех мирских забот.

– Я не рассматривал вопроса в таком контексте, – сухо отозвался полковник, – но Комар умер и был похоронен на нашем специальном кладбище. Я о нем вам докладывал. Это объект С.

На таких кладбищах хоронили мертвых, чьи приговоры Верховного суда были подтверждены президентом, отказавшим несчастным в помиловании. Здесь не бывало ни имен, ни фамилий, ни даже номеров. Просто сами офицеры знали, где именно они сваливают трупы, стараясь, чтобы те не попали в руки родственников. В бывшем СССР такие кладбища существовали почти повсеместно, при этом согласно строгой отчетности с мертвых снимали все, до нижнего белья, до маек и трусов, уничтожая в кислоте голову, дабы, даже найдя труп, никто никогда не смог бы установить, кому именно принадлежит тело погибшего. В тридцатые годы таких закрытых кладбищ было достаточно много рассыпано по всей стране. В девяностые их почти не осталось, так как комиссия по помилованиям при президенте исходила из гуманных принципов нравственности, трактуя как общечеловеческий принцип гуманизма – право каждого человека на жизнь.

– Хорошо, – кивнул генерал, – теперь остался только заключительный этап операции. Учтите, полковник, что вы персонально отвечаете за этот завершающий этап. За весь финал, если хотите. Никаких срывов быть не может – слишком дорогой ценой добились мы стабилизации ситуации. Вы все поняли?

– В ближайшие три дня я доложу о наших действиях, – поднялся полковник.