Антология реалистической феноменологии - Коллектив авторов. Страница 170

В реальности, в контексте нашей земной ситуации отношение между двумя этими формами не является окончательным – по крайней мере, не в смысле инструментальной окончательности. Нетрудно увидеть, что как только мы подходим к любому из этих созданных благ, наделенных подлинными ценностями, как к простому средству (как мы правильно подходили бы к такому инструменту, как нож или экзамен, который мы выдерживаем лишь для того, чтобы получить степень), тесное единение с этими благами, о котором мы говорили выше, разрушается ab ovo (с самого начала). Более того, они никогда не имели бы желаемого влияния на наши души, так что их роль в увеличении наших моральных и религиозных ценностей была бы полностью подорвана. Для того, чтобы их плодотворность для нашего духовного роста была раскрыта, мы должны быть заинтересованы в этих благах ради них самих. Мы должны действительно погрузиться в их красоту и открыть себя для полного наслаждения ею. Мы должны по-настоящему любить своего друга и быть заинтересованными в дружбе с ним ради нее самой. Только тогда наслаждение красотой и дружбой сможет иметь желанное влияние на наши души.

«Преизобилующая окончательность»

Таким образом, отношение между фронтальной общностью с благами, наделенными подлинными ценностями и бытием носителем моральных и религиозных ценностей, никогда не является, в контексте нашей земной ситуации, отношением инструментальной окончательности, приглашающим нас к простому использованию благам, а представляет собой совершенно другое отношение, которое можно определить как «преизобилующая окончательность». В этой преизобилующей окончательности сами блага, так же, как тесное единение с ними и наслаждение ими, имеют свою ценность и свое значение сами по себе в противопоставлении любым простым средствам, то есть благам, raison d’être которых состоит исключительно в бытии инструментарием для других благ. Конечно, в нашей земной ситуации бытие носителем моральных и религиозных ценностей имеет определенный приоритет перед тесной общностью с созданными благами, наделенными подлинными ценностями. И все же может возникнуть вопрос: а не имеет ли наитеснейшая общность с благами, обладающими подлинной ценностью, никакого значения сама по себе? Действительно ли соответствует Божьей воле и верно смотреть на все эти дары, которые нам пожалованы милостью Божьей, в конечном итоге с точки зрения той помощи, которую они могут оказать нам для нашего духовного роста? [428]

Конечно, всегда следует принимать во внимание, формируют ли эти блага какое-либо препятствие на пути к unum necessarium (одному необходимому). Но можно поставить такой вопрос: не должны ли Божественные дары, дающие нам глубокое и благородное счастье и содержащие Божественное послание, рассматриваться в первую очередь с благодарностью? Не является ли с Христианской точки зрения первичной установка на восприятие этих даров с благодарным сердцем из рук Господа, с полным осознанием того, насколько они не заслужены? Не является ли этот ответ благодарности, предполагающий, что дар в полной мере оценен по достоинству и что Божественное послание, содержащееся в нем, понято, глубокой связью с Богом и носителем высокой моральной ценности? Не лишено ли счастье на земле (мы имеем в виду благородное счастье, вырастающее из подлинных ценностей и содержащее Божественное послание) ценности само по себе? Не лишен ли тот факт, что человек переживает такое счастье, каких-либо значения и значимости как таковой? Следует ли его действительно рассматривать только как средство достижения морального совершенства человека и его блаженства в вечности?

Попытка ответа на этот великий и трудный вопрос, который можно назвать вопросом о значимости и ценности даров, которые мы получаем на земле от Бога, вывела бы нас за пределы этой статьи. Мы только хотим поставить его здесь и подчеркнуть значимость даров как таковых. И в тоже время мы хотим сказать со всей ясностью, что значение и ценность земного счастья, на которое мы намекаем, резко отличается от той роли, которая отведена земному счастью в первой из двух концепций, упомянутых выше. Спрашивая, имеет ли счастье на земле какую-то значимость или ценность само по себе, мы не имеем в виду поиск счастья и в еще меньшей степени – какой бы то ни было жизненный оптимизм.

Во-первых, нас интересует только то счастье, которое даровано нам в результате тесного единения с благом, обладающим подлинной ценностью. Мы определенно абстрагируемся от всякого простого удовлетворения или удовольствия, происходящего от обладания просто субъективно удовлетворяющими благами. Нас не интересует благосостояние, слава или комфорт какого бы то ни было вида, но – только счастье, органически вырастающее из собственного света и гармонии подлинных ценностей.

Во-вторых, подлинное счастье основано на понимании послания Бога во всех этих благах и на наслаждении ими. А это подразумевает, что такое счастье всегда видится в свете вечности, что в момент, когда характер нашего земного существования более не признается как status viae (состояние пути) и смерть предполагается концом всего, таким образом опровергая обещание, которое содержится в этих благах, счастье, являющееся результатом всего этого, принимает трагический характер: его подрывает его переходность и тень смерти. Чем больше это счастье, тем в большую горечь оно превращается, если принять, что не существует вечности, поскольку оно тогда приобретает характер ложного обещания, иллюзии.

Таким образом, спрашивая, имеет ли благородное, глубокое счастье на земле какую-либо значимость и ценность (кроме его функции служить нашему духовному росту), мы ни вкоем случае не намереваемся поставить вопрос о том, какой эта значимость или ценность может быть, если абстрагироваться от нашего вечного пункта назначения. Более того, такой «поиск» счастья сделал бы из счастья цель, которую мы можем ставить перед собой, и для достижения которой блага суть средства. Это совершенно противоположно тому, что мы имеем в виду. Истинное счастье, о котором мы говорим, всегда является даром, ниспосланным нам преизобильно, предполагающим полный ценностной ответ благу, и никогда не расценивающий благо в качестве средства достижения счастья. Следовательно, наш вопрос, вероятно, правильнее будет сформулировать следующим образом: имеют ли созданные блага, обладающие подлинными ценностями, и фронтальное единение с ними, а также счастье, проистекающее из этого единения, какую-либо значимость и ценность сами по себе?

Отношение между третьим и другими способами участия в ценностях

Теперь мы должны исследовать отношение третьего основного способа участия в ценностях, то есть, авторство благ, наделенных ценностями, к двум другим способам. Здесь также надо избежать двух ошибок, которые обе являются результатом попытки свести это отношение к одной из инструментальных окончательностей.

Личности – не простые инструменты для производства благ

Первая, гораздо более разрушительная ошибка состоит в утверждении одной только ценности блага и рассмотрении личности как простого инструмента для производства таких благ. Именно такая инструментализация человека характерна для нашей современной эпохи: центр притяжения сместился с человеческого бытия, с бытия носителем ценностей на производство благ. Человек стал измеряться главным образом не тем, что он есть как человек, не ценностями, которые он воплощает как личность, а тем, что он производит, его достижениями, созданием благ в окружающем его мире. Это – ересь, если бы было позволено так ее назвать, которая стремится заменить добродетель и даже святость эффективностью. [429] В рамках этого подхода значения понятия эффективности сильно разнятся. Ударение может быть сделано на великих достижениях в искусстве, философии, науке, на создании гениальных произведений или на великих достижениях в области государственного управления и военного дела, на героических деяниях. Или же ударение может быть сделано на выдающихся достижениях гораздо менее существенного вида, в области кинопроизводства, спорта и так далее. Во всех этих случаях все еще участвуют определенные экстраморальные ценности личности; и чем выше достижение, тем в большей степени. Таким образом, акцент на достижении идет рука об руку с почитанием гения, героя или кинозвезды.