Философия права - Чичерин Борис Николаевич. Страница 34

Таковы непреложные начала уголовного правосудия, которые признавались и признаются всеми законодательствами в мире, ибо они вытекают из неискоренимых требований человеческого разума и человеческой совести. Софистика новейших теорий, отвергающих свободу воли и создающих под видом опыта совершенно фантастическую психологию, отрицающую именно самые высшие стороны человеческого естества, не в состоянии их поколебать. Она может только вносить смуту в умы, вызывать сбивающую с толку экспертизу и возмущающие совесть оправдания. Она может даже самих законодателей приводить к постановлениям, обличающим затмение понятий о правосудии, например, к допущению условных приговоров. Но эти частные и временные колебания не в состоянии искоренить то, что одно возвышает человека над животными, что лежит в самой природе разумно-свободного лица и вытекает из глубины человеческого духа. Задача истинной философии состоит в том, чтобы выяснить эти начала и утвердить их на прочных научных основах. И философская мысль, и юридическая логика, и всемирный опыт равно доставляют им непоколебимую опору, а потому их можно считать прочным достоянием человечества.

В этой области право, как явствует из сказанного, соприкасается, с одной стороны, с нравственностью, с другой стороны, – с устройством человеческих союзов. Восходя от внешних действий к внутреннему самоопределению лица, оно встречается тут с нравственными требованиями, с которыми оно должно размежеваться. Приложение же принудительного закона к самоопределяющейся воле может быть только делом общественной власти, призванной отправлять правосудие на земле. Отсюда переход, с одной стороны, к учению о нравственности, с другой стороны, – к теории общественных союзов.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Нравственность

Глава I

Нравственный закон и свобода

Человек различает добро и зло, нравственные действия и безнравственные; это факт, не подлежащий сомнению. Но так же несомненно и то, что он далеко не всегда сообразует своё поведение с этими понятиями; весьма часто он уклоняется от того, что он сам признаёт добром, и следует тому, что он признаёт злом. И это факт всеобщий и очевидный. Откуда же проистекают эти понятия и отчего поведение человека далеко не всегда с ними согласуется?

Фактически нравственность тесным образом связана с религией, которая даёт ей самую надежную опору. Человек, который верит в Бога и в будущую жизнь, с наградами и наказаниями, распределяемыми всемогущим и премудрым существом, исполняет с убеждением предписанный Им нравственный закон и терпеливо переносит жизненные невзгоды, нередко сопряжённые с этим исполнением. Огромное большинство людей, для которых философские начала остаются закрытой книгой, видят в религии единственный источник всех своих нравственных понятий. И среди образованных классов шаткость чисто человеческих мнений нередко побуждает даже высокие умы искать убежища в твёрдости религиозных истин. При таких условиях возникает вопрос: существует ли нравственность, независимая от религии?

На этот вопрос нельзя отвечать иначе, как утвердительно. Если нравственность не существует независимо от религии, то она должна быть предметом особенного откровения; а так как религий, признающих себя откровенными, на свете много, и все они считают своё откровение единственным истинным, то каждая из них должна вместе с тем утверждать, что вне её нравственности не существует. С точки зрения христианства следует признать, что до его появления и вне его не было и нет нравственности. Но такое воззрение опровергается совершенно очевидными фактами. Нравственные понятия и поступки встречаются в изобилии среди народов, вовсе не причастных христианству. Языческие мыслители развивали самые высокие нравственные начала. Это признавали и учители церкви; апостол Павел говорит о законе, писанном в сердцах язычников. Ввиду этого отрицать существование нравственности, независимой от откровенной религии, значит идти наперекор очевидности.

Ещё менее может так называемая естественная религия служить основанием нравственности. Естественная религия есть плод метафизики, то есть создание человеческого разума, обращённого на познание Абсолютного. Ни само существование Бога, ни воля Его относительно человеческих действий не открываются нам непосредственно. Они становятся достоянием нашего сознания только в силу умозаключений, скрытых или явных. Поэтому выражением воли Божией мы можем считать только то, что представляется нам безусловно необходимым, физически или нравственно. Иначе мы о ней судить не в состоянии; она остаётся для нас тайной. Следовательно, мы должны уже иметь понятие о добре и зле как абсолютно обязательных для нас нормах, для того чтобы заключить из этого, что воля Божья предписывает нам исполнять первое и уклоняться от второго. Путём естественного разума воля Божья относительно наших поступков выводится из существования нравственного закона, а не нравственный закон из воли Божьей, которой мы непосредственно не знаем. Отсюда несостоятельность всех попыток утвердить нравственность на этом основании.

Остаётся, следовательно, искать источник естественной нравственности в чисто человеческих началах. Что же это за начала?

Эмпирики ищут их в опытных данных. По их теории, всеобщий, неоспоримый факт тот, что всякое живое существо ищет удовольствие и избегает страдания. Наибольшая сумма удовольствий составляет счастье. Поэтому человек естественно стремится к счастью и избегает всего, что может его нарушить. Таков непреложный закон природы; иной цели человек иметь не может, и она составляет для него единственное мерило добра и зла. Добром называется то, что ведет к счастью, злом – то, что ему противоречит. А так как удовольствие и страдание суть чисто личные ощущения, то человек по самой своей природе ищет своего счастья, а не чужого. Последнее имеет для него настолько значения, насколько оно служит средством для достижения собственного блага. Но в одиночестве человек совершенно беспомощен и подвержен всевозможным опасностям; поэтому собственная его польза побуждает его искать помощи других, а этого он может достигнуть, лишь содействуя их счастью. В видах собственного добра он должен делать добро другим. Таким образом, добродетель есть не что иное как правильный расчёт. В основании всех человеческих действий, в силу непреложного закона природы, лежит стремление к личному удовлетворению, то есть эгоизм. Всё остальное служит только средством для достижения этой цели.

Такова вполне последовательная теория, которую в XVIII веке развивал Гельвеций. Очевидно, однако, что она ничего нравственного в себе не заключает; все сводится к эгоистическому расчету. Человек делает добро другим единственно вследствие того, что он ожидает от них пользы для себя самого. Если же он, напротив, рассчитывает, что он вернее достигнет своего удовлетворения, притесняя и обирая других, то он будет это делать в силу того же непреложного закона природы… Ясно, что такое воззрение есть полное отрицание всех нравственных требований. Оно думает опираться на факты, но, в сущности, оно не хочет знать самых очевидных фактов. В действительности, кроме эгоизма, в человеке существует совершенно бескорыстное стремление делать добро другим, и оно-то и служит основанием всех нравственных понятий.

Несостоятельность этой чисто материалистической теории побудила скептиков, которые, отбрасывая всякие общие построения, держатся исключительно практического начала пользы, придать последнему несколько иной характер, маскирующий то, что в теории эгоизма есть возмутительного для человеческого чувства. Бентам выставил основным принципом как законодательства, так и нравственности, искание наибольшей суммы удовольствий наибольшей суммы людей. Через это начало пользы получает общее значение, и эгоистический его характер, по-видимому, отпадает. Однако это не делает его более состоятельным, ибо в силу чего можно требовать от человека, который по природе стремится к собственному удовольствию, чтобы он предпочитал чужое? Бентам не только этого не объясняет, но и сам признаёт, что законодатель, которому вверена власть над людьми, всегда неизбежно будет иметь в виду только собственную пользу. Поэтому он единственным образом правления, соответствующим благу человечества, признавал демократию, где большинство само постановляет законы, для него выгодные, не полагаясь на других. Но и тут возникает то же возражение: во имя чего можно требовать от меньшинства, чтобы оно подчинялось законодательству, имеющему в виду пользу большинства? Очевидно, эта система сводится к голому праву силы. К нравственной области, где нет принуждения, такая точка зрения, во всяком случае, неприложима. Тут каждый действует за себя, и никто не имеет права налагать свою волю на другого. Поэтому тут естественному эгоизму предоставляется полный простор. Утилитаристы уверяют, что человек, который любит других и всё своё поведение направляет к их пользе, всегда необходимым образом будет для них предметом сочувствия и удивления; таких людей, говорит Милль, будут чествовать как полубогов, тогда как люди, имеющие в виду только личную свою выгоду и жертвующие ей счастьем других, будут всегда предметом отвращения. Всемирно-исторические примеры Сократа, осуждённого на смерть, и Христа, распятого евреями, казалось, могли бы убедить его в противном. Но теоретики, которые хотят опираться исключительно на факты, обыкновенно менее всего обращают на них внимание. История гласит, что безобидные христиане, проповедовавшие религию любви, в течение целых веков подвергались жесточайшим гонениям, и если эта религия, наконец, восторжествовала, то это произошло вовсе не оттого, что она старалась доставить людям земные удовольствия, а потому, что она указывала им небесную цель, ничего общего с земными удовольствиями не имеющую.