Россия под ударом. Угрозы русской цивилизации - Кара-Мурза Сергей Георгиевич. Страница 22
Учиться у других стран надо для того, чтобы понять, почему рынок и право у них сложились так, а не иначе — чтобы выявить и понять суть явлений и их связь с другими сторонами жизни общества. А затем, понимая и эту общую суть явлений, и важные стороны жизни нашего общества, переносить это явление на собственную почву (если ты увлечен странной идеей, что в твоей стране ни рынка, ни права не существует). Но для этого как раз необходимо изучить право и в Англии, и во Франции, и в Византии — да и у Ярослава Мудрого и Иосифа Виссарионовича Сталина поучиться. Не для того, чтобы копировать, а чтобы понять.
Реформы в России стали огромной программой имитации Запада. Это было признаком духовного кризиса нашей интеллектуальной элиты, а затем стало и одной из главных причин общего кризиса. Отказавшись от проектирования будущего, взяв курс на самую тупую имитацию, наши реформаторы подавили и те ростки творческого чувства, которые пробивались во время перестройки.
Пробегите мысленно все стороны жизнеустройства — везде реформаторы пытались и пытаются переделать те системы, которые сложились в России и СССР, по западным образцам. Сложилась в России своеобразная школа — в длительных поисках и притирке к социальным и культурным условиям страны, с внимательным изучением и зарубежного опыта. Результаты ее были не просто хорошими, а именно блестящими, что было подтверждено объективными показателями и отмечено множеством исследователей и Запада, и Востока. Нет, эту школу было решено кардинально изменить, перестроив по специфическому шаблону западной школы.
Сложился в России примерно за 300 лет, своеобразный тип современной армии, во многих чертах отличный от западных армий с их идущей от средневековья традицией наемничества (само слово «солдат» происходит от латинского «soldado», что значит «нанятый за плату»). Российская армия, особенно в ее советском обличье, показала высокую эффективность в оборонительных, отечественных войнах. Никто не отрицает, что такая армия стране нужна и сейчас — но ее сразу стали ломать и перестраивать по типу западной наемной армии (даже ввели нашивки с угрожающими символами — хищным орлом, оскаленным тигром — то, что всегда претило русской военной культуре).
Сложилась в России, за полвека до революции, государственная пенсионная система, отличная и от немецкой, и от французской. Потом, в СССР, она была распространена на всех граждан, включая колхозников. Система эта устоялась, была всем понятной и нормально выполняла свои явные и скрытые функции — нет, ее сразу стали переделывать по неолиберальной англо-саксонской схеме, чтобы каждый сам себе, индивидуально копил на старость, поручая частным фирмам «растить» его накопления.
Результат информационно-психологической войны заключается в нанесении народу тяжелой культурной травмы. Это понятие определяют как «насильственное, неожиданное, репрессивное внедрение ценностей, остро противоречащих традиционным обычаям и ценностным шкалам», как разрушение культурного времени-пространства (по выражению М.М. Бахтина, хронотопа; сам он называл такие культурные травмы «временем гибели богов»). Теория культурной травмы возникла именно в ходе анализа нарушений национальной идентичности. 15
Культурная травма — это именно агрессия, средство войны, а не реформы. По словам П.А. Сорокина, реформа «не может попирать человеческую природу и противоречить ее базовым инстинктам». Человеческая природа каждого народа — это укорененные в подсознании фундаментальные ценности, которые уже не требуется осознавать, поскольку они стали казаться «естественными». Изменения в жизнеустройстве народа в России именно попирали эту «природу» и противоречили «базовым инстинктам» подавляющего большинства населения.
Многие народы пережили культурные травмы, и это надолго определяло их судьбу. В теоретическую модель культурной травмы хорошо вписывается русская Смута начала ХVII в. Тогда же в обиход вошли понятия, точно соответствующие сути современной теории. Автор первого на Руси трактата «Политика» хорват Ю. Крижанич ввел тогда слово чужебесие как смертельно опасное для народа внедрение чужих нравов и порядков. Он писал: «Ничто не может быть более гибельно для страны и народа, нежели пренебрежение своими благими порядками, обычаями, законами, языком и присвоение чужих порядков и чужого языка, и желание стать другим народом» [10, с. 635]. В России 90-х годов чужебесие было не болезнью народа, а специально занесенной ему инфекцией.
Культурная травма, нанесенная народу, привела к культурному шоку. Он вызвал тяжелый душевный разлад у большинства граждан. В начале 90-х годов 70% опрошенных относили себя к категории «людей без будущего». В 1994 г. «все возрастные группы пессимистически оценивали свое будущее: в среднем только 11% высказывали уверенность, тогда как от 77 до 92% по разным группам были не уверены в нем» [9]. Летом 1998 г. (до августовского кризиса) на вопрос «Кто Я?» 38% при общероссийском опросе ответили: «Я — жертва реформ» (в 2004 г. таких ответов 27%).
Надо подчеркнуть, что 90-е годы ослабили и постсоветскую государственность. Тот народ, который в здоровом советском обществе был вместе с Отечеством, что и придавало легитимность и силу государству, просто исчез, когда государство объявило себя не Отечеством, а либеральным «ночным сторожем». В таком состоянии оно уже не может и обратиться за помощью к старому народу, у него уже нет для этого соответствующего языка. В 1991 г. советский народ еще был дееспособен, но он не понимал, что власть потеряла дееспособность, и ее надо спасать.
Актом войны государства против народа стало в 90-е годы планомерное массированное разрушение универсума символов, которые армировали национальное самосознания. Уже это по своей разлагающие силе было сравнимо с эффектом экономической войны.
А.С. Панарин пишет о России 90-х годов: «Ясно, что новая экономическая среда — это пространство экономического геноцида. Но не менее агрессивна в отношении населения «этой» страны и господствующая духовно-идеологическая среда. Ее репрессивная бдительность направлена против любых проявлений здравого смысла народа, его культурно-исторической памяти и традиций. Господствующая пропаганда опустошает национальный пантеон, последовательно оскверняя образы национальных героев, полководцев (от Суворова до Жукова), писателей (вся великая русская литература заподозрена в грехе опасного морального максимализма, связанного с сочувствием к униженным и оскорбленным), создателей национальной музыки, живописи, зодчества» [8, с. 294-295].
Символы занимают особое место в мире культуры, в котором живет человек. Они — отложившиеся в сознании образы (призраки) вещей, явлений, человеческих отношений, которые приобретают метафизический смысл. Мы в мире символов живем духовно, под его влиянием организуем нашу земную жизнь. Каждый из нас “утрясает” свою личную биографию через символы, с их помощью она укладывается в то время и пространство, где нам довелось жить. Мир символов легитимирует жизнь человека в мире, придает ей смысл и порядок. Он упорядочивает также историю народа, страны, связывает ее прошлое, настоящее и будущее. Символы создают нашу общую память, благодаря которой мы и становимся народом. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и позволяет человеку принять мысль о своей личной смерти.
Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле. Разрушительный штурм символов был учинен в России в 80-90-е годы. Конечно, прочность мира советских символов стала подрываться раньше, чем пришел Горбачев — с 60-х годов действовала “партия антисоветской трансформации”. Однако масштабы разрушений стали видны в 90-е годы. В 1996 г., перед выборами президента, 13 банкиров в своем известном «Открытом письме» обещали, в качестве уступки: “Оплевывание исторического пути России и ее святынь должно быть прекращено”. Радикальные западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток публикаций на эту тему. Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец.