Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид. Страница 48

Когда какой-либо человек вследствие своих преступлений вызывает неприязнь общества (public), он отвечает по закону своим имуществом и правами личности, иными словами, правила справедливости временно приостанавливают свое действие по отношению к нему, и становится справедливым причинить ему ради блага общества то, что в ином случае переносилось бы им как нечто несправедливое и обидное.

Ярость и неистовство гражданской войны—что это, как не отказ от справедливости во взаимоотношениях враждующих партий, которые понимают, что эта добродетель не приносит им уже более какой-либо пользы или выгоды? Законы войны, которые в данном случае сменяют законы справедливости, являются правилами, установленными в расчете на выгодность и полезность того частного состояния, в котором люди в это время находятся. И если бы цивилизованные нации имели дело с варварами, которые не соблюдают даже правил войны, они также должны были бы отказаться от соблюдения последних там, где это больше не служит какой-либо цели, и делать всякую стычку или сражение настолько кровопролитными и пагубными для тех, кто напал первыми, насколько это возможно.

Таким образом, правила воздаяния по заслугам, или справедливости (equity or justice), всецело зависят от частных положений и условий, в которых находятся люди, и обязаны своим происхождением и существованием той полезности, которая проистекает для народа от их строгого и неуклонного соблюдения. Внесите изменение в условия существования людей, изменив какие-нибудь значительные обстоятельства. Создайте чрезмерное изобилие или чрезвычайную бедность, вселите в человеческие души сугубую умеренность и человеколюбие или крайнюю жадность и злобу, и, сделав справедливость совершенно бесполезной, вы тем самым полностью уничтожите ее сущность и лишите ее обязательной силы по отношению к человечеству.

Обычное состояние общества находится посреди всех этих крайностей. Мы, как правило, неравнодушны к самим себе и к нашим друзьям, но способны постигнуть преимущества, вытекающие из более справедливого поведения. Немного наслаждений дарует нам открытая и щедрая рука природы, но посредством искусства, труда и прилежания мы можем извлекать их в большем изобилии. В результате этого-то идеи собственности становятся необходимыми во всяком цивилизованном обществе, отсюда проистекает польза справедливости обществу (public), и только отсюда возникают ее ценность и ее нравственная обязательность.

Эти выводы являются столь естественными и очевидными, что их не избежали даже поэты в своих описаниях блаженства, сопровождавшего золотой век, или правление Сатурна. Климат в этот первый период существования природы был, если принять на веру этот приятный вымысел, столь умеренным, что людям не было нужды обеспечивать себя одеждой и жилищем как средствами против неистовства зноя и холода. В реках текло вино и молоко, дубы приносили мед, и природа сама по себе производила свои наиболее лакомые продукты. Но и это еще не было главным преимуществом того счастливого века. Не только из природы были удалены бури, но и человеческим душам те яростные бури, которые теперь причиняют такое смятение, не были известны. Не было и слуха о жадности, честолюбии, жестокости и эгоизме. Сердечная привязанность, сострадание, симпатия были единственными движениями, с которыми только и была шакома душа. Даже тщательное различение твоего и моего было изгнано из [душ] этой счастливой расы смертных вместе с самими понятиями собственности и обязательства, справедливости и несправедливости.

Этот поэтический вымысел о золотом веке в некоторых отношениях согласуется с философской фикцией естественного состояния с той лишь разницей, что первый представляют наиболее восхитительным и мирным состоянием, которое только можно вообразить, тогда как последнее изображают как состояние взаимной войны и насилия, сопровождаемое самой крайней нуждой, В начальный период существования человечества, говорят нам, невежество и дикость настолько преобладали, что люди не могли доверять друг другу, а каждый из них должен был полагаться на самого себя и на собственные силы или хитрость в том, что касалось его безопасности и защиты. О законе не было и слуха, правила справедливости не были известны, различий собственности не уважали, сила была единственным мерилом права, и непрерывная война всех против всех являлась результатом необузданного эгоизма и варварства⁴⁸.

Могла ли когда-либо существовать в таком положении (condition) человеческая природа, а если да, то могло ли это положение продолжаться столь долго, чтобы заслужить название состояния (state),— в этом можно не без основания сомневаться. Люди с необходимостью рождаются в обществе по крайней мере семьи, и родители обучают их некоторым правилам поведения. Но следует допустить, что если указанное состояние взаимной войны и насилия было когда-либо реальным, то его необходимым и неизбежным следствием было отрицание всяких законов справедливости из-за их абсолютной бесполезности.

Чем более разносторонними становятся наши взгляды на человеческую жизнь и чем более новыми и необычными оказываются аспекты, в которых мы ее рассматриваем, тем более мы убеждаемся, что то происхождение указанной добродетели, которое ей здесь приписывается, является реальным и удовлетворительным.

Если бы имелись налицо общающиеся с людьми виды существ, которые, будучи мыслящими, обладали бы, однако, столь незначительной духовной и телесной силой, что не были бы способны оказать какое-либо сопротивление и никогда, даже при самом сильном вызове их существованию, не давали бы нам почувствовать свое возмущение, то необходимым следствием этого, как я думаю, оказалось бы то, что мы должны были бы связать себя законами человеколюбия, чтобы обеспечить мягкое обращение с этими существами, но не должны были бы, строго говоря, устанавливать какое-либо сдерживающее начало справедливости в отношениях с ними, да и они не могли бы обладать какими-либо правами или собственностью, независимыми от их столь произвольно действующих господ. Наше общение с ними не могло бы быть названо обществом, которое ведь предполагает определенную степень равенства; нет, это было бы абсолютное господство, с одной стороны, и абсолютное повиновение—с другой. Все, чего мы домогаемся, они должны мгновенно отдавать. Наше разрешение является единственным правом, в силу которого они владеют своим имуществом. Наши сострадание и доброта — вот единственное препятствие, с помощью которого они сдерживают наше беззаконие. И так как проявление такого рода могущества, столь прочно коренящегося в природе, не приводит ни к каким неудобствам, то сдерживающие начала справедливости и собственности, будучи совершенно бесполезными, никогда не имели бы места в такой неравной конфедерации.

Именно таково положение человека по отношению к животным; а насколько о них можно сказать, что они обладают рассудком, я предоставляю определять другим. Величайшее превосходство цивилизованных европейцев над дикими индейцами вводит нас в искушение вообразить себя в том же самом положении по отношению к ним и избавиться от всех сдерживающих начал справедливости и даже человеколюбия в обращении с ними. У многих народов лица женского пола низведены до положения рабов и не способны иметь собственность в противоположность их высокомерным господам. Но хотя мужчины, будучи объединены, обладают во всех странах телесной силой, достаточной для того, чтобы поддерживать эту жестокую тиранию, однако вкрадчивость, ловкость и обаяние их прекрасных подруг таковы, что женщины, как правило, способны нарушить указанный союз и разделить с другим полом все права и привилегии общества.

Если бы человеческий род был так создан природой, что любой индивид обладал бы сам по себе всякой способностью, необходимой как для его самосохранения, так и для продолжения его рода, если бы всякое общество людей и общение между ними было пресечено в силу преднамерения высшего Творца, то, как представляется очевидным, столь одинокое существо было бы так же не способно к справедливости, как и к общению и обмену мыслями. Там, где взаимное уважение и терпимость не служили бы никакой цели, они никогда не направляли бы поведение какого-либо разумного человека. Безудержное течение страстей не сдерживалось бы никаким размышлением о будущих последствиях. И так как каждый человек, как предполагается в данном случае, любил бы лишь самого себя и полагался бы только на самого себя и на свою деятельность при обеспечении своей безопасности и счастья, он при каждом случае по мере своих возможностей стремился бы получить преимущество перед любым другим существом, ни с одним из которых он не был бы связан узами природы или взаимного интереса.