Капли великой реки - Хироюки Ицуки. Страница 29

Одно время у меня была мысль создать нечто вроде архива репатриантов, записав на плёнку рассказы тех, кто пережил возвращение из бывших колоний в послевоенную Японию, пока память очевидцев ещё крепка. Я обошёл множество людей, выслушивая их истории.

Я ведь и сам «репатриант», но слышал, что в бывшей Маньчжурии (северо-восточные районы Китая), в колониях японских поселенцев на границе с СССР действительно творилось что-то страшное. Это и групповые самоубийства, и десятки случаев, когда школьники гибли под гусеницами советских танков, — много всего было. Я и сам всякого наслушался, пока добирался в Японию из Северной Кореи.

Намереваясь узнать обо всём этом подробнее, я разыскал людей, которые вернулись из таких мест, где, по рассказам, события развивались наиболее трагично, и с микрофоном в руках я стал их опрашивать. Я задавал наводящие вопросы: «Наверное, всякое пришлось пережить, как это было?» — и как раз те люди, которые, по моим предположениям, перенесли тяжкие лишения, никаких подробностей об этом не рассказали.

«Ну что говорить, всякое было… Да ведь теперь-то, слава богу, живу, ничего…» — вот и весь ответ да ещё застенчивая улыбка. Другие, наоборот, описывают и то, и это, повествуют о трагедии репатриантов гладко, без запинки, точно лекцию читают. Но в рассказах их есть несоответствия, собственные воспоминания перемешаны с чужими, или же их истории от частого повторения превращаются в легенды, становятся чересчур «художественными» и теряют документальную ценность. Таким образом, я в конце концов решил, что задача чересчур сложна, и бросил на полпути то начинание, которому отдал несколько лет.

Подумать обо всём этом — так выходит, что молчаливые люди несут свою печаль, у каждого человека есть в душе только его горе, только его боль, которые невозможно разделить с другими, и каждый должен сам нести это бремя.

Пожалуй, не найдётся такого таланта, который выразил бы словами эту скрытую печаль, про такое и говорится: «невыразимое», «неназываемое». Мне кажется, мы не должны забывать о том, что в душе человека есть потаённые мысли, для которых не подобрать слов.

Прекрасно, если вы умеете высказываться свободно, не жалея слов. Но мне хотелось бы, чтобы люди всегда ощущали, что у слов есть свой предел.

САМА ДУША ПЕРЕДАЁТСЯ ПРИ ОБЩЕНИИ ЛИЦОМ К ЛИЦУ

По моему мнению, есть два сорта слов: те, что доносит живой человеческий голос, и те, что передаются при помощи письменных знаков.

Люди склонны думать, что слова, выражающие глубокие мысли и содержание, передаются через письменность, но у меня несколько иное мнение. Содержание — это, конечно, тоже важно, но мне кажется, что именно звуки человеческого голоса одушевляют слова.

Есть такое старинное понятие: «воспринять, находясь лицом к лицу», по-японски мэндзю. Если термин мэндзю истолковать в ныне модных выражениях, то это что-то вроде интерфейса, однако важно здесь то, что лицом к лицу находятся два человека, расстояние между которыми таково, что они слышат дыхание друг друга, и при этом осуществляется взаимный обмен сообщениями или передача знаний. Вот это и есть «восприятие лицом к лицу».

Таким образом, издавна существовал взгляд, что различные знания: философские, научные, религиозные или, скажем, эстетические — доходят по-настоящему тогда, когда они переданы живой звучащей речью с расстояния не дальше вытянутой руки.

Монах Кукай побывал в Китае и привёз оттуда новое учение, называемое миккё, [51] однако, ещё до того как он отправился в Китай, знания его о буддизме были обширны, и в особенности глубоко он постиг учение миккё. Если задаться вопросом, зачем нужно было путешествие в Китай, то я, будучи писателем, предполагаю, что Кукай, скорее всего, ездил не за теориями, а чтобы получить наставления лицом к лицу, воспринять то, что передаётся непосредственно от учителя к ученику. По-моему, можно говорить о том, что Кукай воспринял учение миккё в общении с наставником, а после этого вернулся в Японию проповедовать.

Вероятно, при непосредственном восприятии лицом к лицу, наряду с тем содержанием, которое несут слова, человеком усваивается нечто, передаваемое выражением лица говорящего, голосом, ритмом дыхания, паузами — всем этим вместе.

В селенье Икаруга есть храм Хорюдзи. А ещё есть книга карманного формата «Новые повести о храме Хорюдзи», автор её Ота Синрю, и вот что он рассказывает (я передаю лишь общее содержание, поскольку читал книгу давно и могу допустить неточности).

С самого начала храм Хорюдзи был семинарией для монахов. Одной из основополагающих задач этого храма было совершенствовать и углублять научное знание и понимание буддийской философии. Традиции храма Хорюдзи как учебного заведения были продолжены такой выдающейся личностью, как Саэки Дзёин, [52] который проделал огромную работу на рубеже Средних веков и Нового времени. Среди знаменитых монахов города Киото и города Нара было очень много таких, кто воспринял учение от преподобного Саэки. Вероучитель Саэки очень долго читал лекции в храме Хорюдзи.

Говорят, что господин Саэки родился недалеко от храма Хорюдзи и что в детстве его звали Гакудзиро — «усердный в учении». В соответствии с именем он был любознательным ребёнком, но и большим шалуном: о нём передают один эпизод, когда он мальчишкой перелез через храмовую ограду, чтобы похитить плоды хурмы. Приняв монашеский постриг, он много сделал для того, чтобы продолжить учёную традицию храма Хорюдзи.

Этот самый Саэки Дзёин устраивал в храме Хорюдзи беседы, что-то вроде семинаров. Эти лекции слушали и честолюбивые молодые монахи, и монахини из близлежащего храма Тюгудзи, [53] сидевшие за ширмами. Вероятно, это были действительно глубокие и содержательные беседы. Семинар Саэки Дзёина проводился и в дождь, и в непогоду.

Среди тех, кто приходил слушать эти лекции, был один молодой монах, который специально явился из провинции, чтобы воспринять учение из уст преподобного Саэки. Он был очень прилежен, ни разу не пропустил лекции и внимал Саэки, всецело обратившись в слух. К занятиям он готовился, повторял пройденное, старался учиться изо всех сил, но ведь есть же люди, не расположенные к учению, — вот и он никак не мог уяснить себе в полной мере суть буддийской философии, о которой толковал на этих занятиях Саэки.

Речь даже не шла о том, чтобы уяснить всё в полной мере, — он совсем ничего не понимал.

Ведь господин Саэки рассказывал об очень сложных вещах. Он говорил про относительность всего сущего виджнапти-матрата и толковал книгу «Абхидхармакоша-бхашья», а это даже среди буддистов считается философией высшего уровня. Есть даже такая шутка: «Три года на виджнапти-матрата, восемь лет на Абхидхармакоша-бхашья» — так высок уровень сложности этих предметов. Это всё равно что в наши дни вникнуть в тщательный анализ сферы бессознательного у Юнга и Фрейда, не так уж много найдётся людей, способных это понять.

Наш молодой монах был, видимо, очень бесхитростным юношей. Однажды он явился перед преподобным Саэки и объявил: «По правде говоря, я пришёл попрощаться. Каждый день я с горячим желанием приходил слушать ваши лекции, учитель, и на свой лад я был очень усерден, но похоже, что мне недостаёт таланта, и я не смог постичь тех важных вещей, о которых вы, учитель, говорили. Думаю, что я не гожусь для этой науки, — пойду назад в свою провинцию, буду возделывать поле, со временем ко мне перейдёт место настоятеля в храме, так и проживу. Благодарю вас, что так долго пеклись обо мне». Такова была его прощальная речь. Её внимательно выслушал Саэки Дзёин, а потом обронил лишь одну фразу: «Тысячу дней слушай и пропускай мимо ушей».

Тысяча дней — это три года за вычетом выходных. Значит, отныне ещё три года слушать и пропускать мимо ушей. Понимаешь или нет — не важно, сиди возле и внимательно слушай. Мол, нечего горячиться и шуметь, что бросишь учение, вернёшься в провинцию, — не посидеть ли тебе здесь ещё три года? Мол, просто сиди три года на камне, можешь даже не вслушиваться особенно, просто будь возле меня, а что говорю — пропускай мимо ушей.