Царский витязь. Том 1. Страница 24
Светел проснулся оттого, что лицо вылизывал Зыка. Открыл глаза. Сразу всё вспомнил. Заулыбался. Согнал улыбку.
Зелёное, солнечное кружево сновидения быстро тускнело, гасло золотое шитьё на головном уборе царицы… Некоторое время Светел просто лежал, глядя на серую полоску между полстинами. За пологом вовсю шумела Торожиха. В шатре смеялся Жогушка, звучал голос мамы Равдуши.
Надо было подниматься. Поднимать дневные дела. Учить братёнка, как сулился, ладить плетень. А ещё где-то там, за рядами, на краю зеленца, стояла дружина. Взаправдашняя. Воевода Ялмак чает найма. Опасать большой поезд, идущий в Левобережье и Андархайну. Можно сбегать на развед. Вблизи узреть витязей. Присмотреться к повадкам. Разговоры послушать… Примерить себя к первому шагу по дороге на юг…
Что ж не вскакивается, не бежится?
Светел полежал ещё, хмурясь, раздумывая. Душа со вчерашнего как будто откипела, остыла. Привычная мечта сникла. Позволила рассмотреть совсем иную судьбу. В этой судьбе красовался новенький двор, где Светел владыка. И ро́внюшка, что суженым его назовёт. А ещё – дети. Полная изба. С глазами как старый мёд. С непокорными лохмотка́ми жарых волос…
Жизнь, какую мечтали себе все добрые люди.
Кроме него, от рук отбоиша.
«Я обрёкся родительского сына в дом вернуть. За то, что вырастили, хоть так отдарить. И атя благословение обещал. А если я по-глупому своё должное понял?..»
Племи́ться. Язык продолжать. Даровать всё, чего ждали от Сквары, да не дождались.
Как узнать, где истинная судьба, где ложная? Двух жизней не проживёшь, вправо и влево разом не поворотишь. Какое намеренье принять? У кого совета спросить?..
«Да что я раскапустился, будто прямо сейчас решаю!»
Светел потянулся, откинул одеяло. Вылез из-под кожаного крова.
«Будет то, что будет. Даже если будет наоборот…»
Всё утро он никуда не шёл со «двора» – так во временном селенье звался клочок земли, огороженный поваленными санками и шатром. Бабушка сидела у рундука. Люди подходили смотреть кукол, забирали кто лошадку, кто волка. Не торгуясь, унесли целую свадебную дружину. Жогушка возился у ног, складывал на колене пять длинных ремешков. Учился верно перегибать их, надбирая ровный плетень. Выходили кривулины. Кто бы сразу ждал от детских пальцев сноровки! Малыш чуть не плакал, но Светел был беспощаден:
– Заново плети. Не годится.
Корениха оглядывалась на сопящего внучка, утрачивала привычную суровость. Косилась на Светела.
«Пожалел бы дитё, – говорил взгляд. – Старается ведь. И плетёт верно… почти…»
«А я, ровесником ему, не старался? – так же молча отвечал старший внук. – Сколько у ати под началом ремни на лапках переплетал! Зато не сталось переводу лыжам Пеньковым. И не станется!»
Сам он держал на коленях гусли. Не так держал, как обычно.
Пальцы всё ныряли в игровое окошко, он их вынимал. На андархской снасти Крыла окна не было. Гусляр выбирал струны прямо сверху, там, где ходила бряцающая рука. И как умудрялся?!
«Злая буря… Врёшь! Сызнова!»
Голосница отказывалась получаться. А ведь Крыло поспевал не только струны глушить. Он той же рукой ещё и подцеплял нужные, раскрашивая звучание!
Светел отчаивался, тряс непривычной кистью, разминал персты. Добро бы хоть песня была толковая. «Девки, слёзы, вздохи тайные… в прорубь головой… тьфу!» Наигрыш казался слащавым до тошноты. Но – прилип, так и отдаётся в ушах. Светел одну эту песню видел исходившей из гуслей Крыла. Одну её уложил в память. Уча пальцы подсмотренной пляске, неволей бормотал пустые слова. «Другие бы сложить, да люди заклюют: стихотворец нашёлся!»
Переборы… подъезды… А как это Крыло прижимал ногтем струну, меняя звучание?..
Гусли тренькали, жалобно дребезжали, не слушались.
«У Крыла руки вона какие. Долгие, узкие. Небось о́бодей на снегоступы не выгибают. А у меня…»
Жогушка наконец расплакался, метнул ремешки наземь:
– Не могу я!..
Хорошо хоть к бабке за утешением не притёк. Светел нахмурился, накрыл струны ладонью. Въяве увидел улыбку славного скомороха, дяди Кербоги.
– Нет такого слова «не могу», – сказал он братёнку. – Есть «я плохо старался». И «я не больно хотел».
Сам удобнее повернул гусли, послюнил для верности ноготь. Как это Крыло струны петь заставлял, точно гудошные под смычком?
Жогушка поупрямился, похлюпал носом. Собрал зловредные ремешки. Выложил на коленку…
Больше всего Светел боялся, что сейчас из шатра выглянет мать. «Не идёт дело, сынок? Так сходи, показать попроси…»
Или сам Крыло остановится за санями, привлечённый звяканьем струн. Усмехнётся, скривится: втуне бьёшься, малец.
А то подойдут давешние позоряне. Это его, молвят, выдворили вчера? Поделом! Не способен!
«Что я, в самом деле? Боюсь, никак?»
Левое плечо, где сквозь кожу легко вылезали синие пятна, ощутило пожатие невидимой пятерни.
«Кто сказал?!»
Звигуров тын возникал за спиной всякий раз, когда он боялся.
«Сейчас-то чего?.. Не Крыла же?»
А вот чего. Выйти со двора и в рядах натолкнуться на Подсивера со Свеюшкой. Увидеть глаза, в которые вчера даже как следует не заглянул. Остаться стоять столбом, когда муж с женой отвернутся, заспешат прочь.
«Был бы Сквара здесь! Кто при нём на меня посмотрел бы. Андарх, не андарх…»
Светел сыграл песню ещё несколько раз. Сперва – по-простому, бряцаньем. Затем переборами. И наконец – как Крыло. Лихой полёт снова удался хромыми подскоками.
Спрятал гусли в чехолок, понёс в шатёр. Равдуша теплила очажок, топила снег.
– Далеко собрался, сыночек?
– В ряды пойду. На кожи взгляну. Благословишь ли?
«А ещё – за протоку, где дружина стоит…» Он боялся, что мама угадает и запечалится, но она лишь спросила:
– Жогушку поведёшь?
Светел вздел нарядный кафтан, улыбнулся:
– Занят Жогушка. Плетня ровного добивается.
Братёнок в самом деле поуспокоился, перестал ждать немедленной хвалы. Обтягивал ремешки, присматривался, расплетал. Верил: когда-нибудь начнёт получаться. Доходить своим умом и руками вдруг показалось забавней всякой игры. Даже веселей, чем гулять с братом по торгу.
У бабушкиного рундука взволнованно переминался Кайтар. Держал в одной руке Воеводу, в другой – Невесту, самую красивую на прилавке. Размахивал обеими куклами, сводил, разлучал.
– Поздорову ли, братейко! – обрадовался он Светелу. – Слыхал?
– Что слыхал?
– Ли́чник с куклами вышел! С маньяками самодвижными! Про Владычицу сказывает!
– Про Владычицу?
– А ещё про царей и Беду!
Ерга Корениха пронзительно взглянула на внука:
– Сходи, Светелко. Только… плащик с колпачком накинь, ветер больно холодный.
Он запнулся, вздрогнул. Слова про холодный ветер она велела ему запомнить ещё по дороге сюда.
– Строго тебя бабушка водит, – посмеялся Кайтар, пока шли. – Женить скоро, а она бережёт! Кутает, ровно Жогушку.
– Я ей Жогушка и есть, – буркнул Светел. – А женить не женят, не дамся.
– Брата искать пойдёшь?
Кругом шумели ряды. Высоко взлетали качели, раздавался девичий визг. Две немолодые бабы плыли об руку, несли горшочек пива, латку с жареным ко́ропом – выбирать косточки за долгой беседой.
Сомнения, громоздившиеся в сумраке полога, при свете дня поблёкли, рассеялись.
– И пойду.
– Скоро ли?
– А как братёнка наторю лапки гнуть. – Подумал, сам спросил: – Личник, значит?
В Левобережье людям не велено было жаловать скоморохов, лицедеев, гудцов. Всех, кто потешает народ, отрицает Беду.
– Личник, да не из тех, – загордился Кайтар. – Послушаешь, как Владычицу славит.
Светел жадно спросил:
– Неужто в гусли играет?
Сипловатый, прихотливо подвывающий голос шувыры был слышен издалека. В самой середине рядов, где искусные ткахи хвалились одна перед другой красным товаром, стояла высокая палатка, открытая с одной стороны. Входные завесы были сшиты из лоскутков, зелёных и жёлтых. Яркие полотнища светились под угрюмыми небесами. Их широко раздвинули в стороны, подвязали толстыми шнурами, такими же яркими, разноцветными.