Урок - Богат Евгений Михайлович. Страница 68

(Получала редакция «ЛГ» и письма из этого города — и здравые, и чересчур эмоциональные; любопытно, что событие в лесопарке, само по себе исключительное, было в иных письмах расцвечено деталями, уже совершенно фантастическими, которые в судебном разбирательстве не подтвердились: городская молва явно переусердствовала).

Когда Пантелеева лежала в больнице, там умирала от тяжелой болезни ее ровесница, тоже пятнадцатилетняя девочка. Молва, тревожно сосредоточенная на этом деле, отождествила ее с потерпевшей, то есть Пантелеевой. Весть о том, что жертва избиения в лесопарке умирает, еще больше взбудоражила город…

Поздно вечером, накануне последнего дня, когда судьи должны были удалиться в совещательную комнату, перед домом, где заседал суд, собралась большая толпа. Она шумела, она настаивала: «Расстрелять!» Вывели подсудимых, толпа заклокотала… Я понял, что широкоизвестное литературное выражение «на лице был написан ужас» отнюдь не эффектный литературный оборот: на лицах подсудимых был действительно написан ужас. Первый раз в жизни они поняли, что это такое — «разбираться не морально, а физически». «Назад!» — заорал бешено, не щадя голоса, лейтенант милиции. И в наступившей тишине яростно выдохнул: «Это же дети, дети…» И хотя самосуд неприемлем, дик, независимо от возраста его жертв, это пронзительное, это ранящее «дети!» подействовало на бурлящую толпу, как мощный удар электрического тока. Да, это были дети, ровесники юного города…

Город думал. Думали судьи, они на утро должны были решить участь подсудимых в совещательной комнате. Думали подсудимые, ожидая с понятным острым волнением решения собственной участи, думали родители. Думали все.

Люди думали и делали различные выводы. Виктор Мишутин написал Пантелеевой письмо — о собственной вине и о том, что теперь, после пережитого, он будет иначе жить, иначе относиться к людям.

А брат Лиды Медведевой, студент Института вычислительной техники, подошел к прокурору на лестнице суда, после того как был объявлен суровый приговор, и заявил:

— Ну вот, теперь вашу потерпевшую так изобьют, как никогда не били, и никто никогда не узнает — кто.

Это была серьезная и дерзкая угроза, и она, конечно, вызвала тревогу, которая уменьшилась лишь тем, что теперь появилась надежда: если рядом будут Мишутин и его товарищи, никто не посмеет тронуть и пальцем.

Через две недели я поехал к Медведевой и Говоровой (суд определил им меру наказания — несколько лет лишения свободы).

Человек в заключении, особенно если это почти ребенок, не может вызывать чувства сострадания… Мы говорили о школе, о книгах, о музыке, о любви, о жизни…

Медведева была строга, скромна, тиха; в Говоровой уже не чувствовалось того страшного напряжения, которое было в ней и во время суда, и до него, и, наверное, жило давно, и искало постоянно острой разрядки.

— Познакомились вы с кем-нибудь тут, в заключении? — спросил я у нее.

— Повстречала в кинозале одну девочку, с которой познакомилась давно, — ответила она. — У нас по воскресеньям тут кино показывают…

— Из вашего города девочка?

— Нет из… — и Говорова назвала далекий город.

— Где же вы познакомились?

— А мы переписывались с ней. Фотографии посылали друг другу, — вяло рассказывала она. — Наши школы обменивались опытом.

— О чем же вы писали друг другу?

— О мероприятиях. Я — о вечере встреч с интересными людьми, и она — о вечере встреч с интересными людьми. Я об экскурсии, и она… А тут по фотографии ее узнала. И она меня. За воровство сидит… Была на экскурсии в нашем городе и в универмаге оскандалилась.

— О чем же вы с ней говорили, когда кончилось кино?

— Ни о чем.

Она рассказывала ровно, как о чем-то само собой разумеющемся, а я подумал: какое потрясение — встретить тут, в тюремном кинозале, человека, с которым переписывался, одного из миллионов живущих на земле!

— Ее вчера в колонию отправили, — равнодушно закончила рассказ Говорова.

Я уже писал, что изменил и имена действующих лиц, и ряд подробностей дела, потому что не хочу, чтобы эти мальчики и девочки вошли во взрослую жизнь узнанными как герои судебного очерка. Не хочу этого и потому, что верю: раскаяние наступит для всех, как оно наступило уже для Виктора Мишутина. Раскаяние бывает подобно ледоходу, когда по-зимнему мертвая река раскрывается, дышит, работает. Осипова делала все возможное, все от нее зависящее, чтобы этот тяжкий и целительный труд начался.

Отрадно, что несовершеннолетних судят у нас самые опытные и самые гуманные юристы. (Замечу, что я позволил себе — для более полного исследования волнующих меня явлений — соединить мысли и наблюдения Осиповой с мыслями и наблюдениями других судей, разбирающих дела несовершеннолетних…)

Я кончаю повествование об этом деле. Оно, кажется мне, разрушает некоторые устоявшиеся уже до степени окаменения стереотипы. Назову три из них.

Стереотип номер один. «Трудные» подростки вырастают в неблагополучных семьях.

Стереотип номер два. В больших городах «трудным» вольготней, чем в маленьких, где все на виду.

Стереотип номер три. Любовь к животным непременно углубляет в ребенке любовь к человеку.

Написал «разрушает…» — и подумал: а может быть, ничего не разрушено в действительности? И стереотипы остаются в силе? И надо лишь иначе на все это посмотреть? Например, изменить, как и советовала судья Осипова, критерии благополучия и неблагополучия в оценке семей в соответствии с изменившейся за последние годы жизнью, и тогда мы подумаем о том, что неблагополучна не только та семья, где водка стоит на столе чаще, чем масло, но и та, где заботы о собственной машине не оставляют места для мыслей о воспитании собственного ребенка, где вещи теснят чувства…

Ничуть не поколеблена и известная формула Сергея Владимировича Образцова: тот, кто не любит животных, не может по-настоящему любить и людей. Не надо лишь делать из собак и кошек респектабельную утеху и поклоняться животным в ущерб любви к человеку — чувству более трудному и хлопотному.

Стереотипы и разрушены, и не разрушены — и зависимости от понимания их. Одно абсолютно ясно — надо осторожно и вдумчиво ими пользоваться, соизмеряя любую из старых формул с вечно меняющейся жизнью.

Осипова. Односторонне развитая личность, даже если речь идет об очень высоком интеллектуально-профессиональном развитии, нередко становится жестокой. Об этом я тоже думала при разборе данного дела.

Эхо

1

Недавно я узнал, что верю в бога.

Это доказал с помощью быстродействующей электронной машины инженер В. Уваров. Он поручил ЭВМ определить наиболее часто употребляемые в моих книгах термины, и машина выдала точную информацию: «сострадание» (233 раза), «удивление» (145 раз), «сопереживание» (84 раза), «восхищение» (70 раз), «волнение» (25 раз). Далее умная машина непреложно установила, что автор часто употребляет термины «чудо», «святыня», «кощунство», и все это дало основание инженеру Уварову для вывода: «Вы верите в бога, хотя и скрываете это».

Существование вне религии нравственности, обнимающей и чудо, и восхищение, и сострадание, и сопереживание, кажется властелину быстродействующей вычислительной машины невозможным.

Не исключено, что я отнесся бы к «системе доказательств» моей религиозности как к занятному курьезу, если бы письмо Уварова не совпало с письмами, которые я получал после опубликования судебного очерка «Урок», где эти же самые «термины» мелькали то и дело.

Строки из писем.