Мрак под солнцем - Абдуллаев Чингиз Акифович. Страница 34

– Мы будем иметь конкретно поставленную задачу, – спросил все время молчавший Данченко, – или работать в режиме свободного поиска?

– Вы будете совмещать оба этих варианта, – подумав, ответил заместитель директора, – вы будете иметь определенную дату, до которой вам надлежит выработать рекомендации относительно поставленной задачи.

– А конечная цель – полная смена режима? – уточнил Нилин.

– Нет, – быстро ответил их собеседник, – тогда нам не нужно было принимать вообще никаких усилий. Достаточно просто дестабилизировать режим, и он рухнет. Без всякого нашего вмешательства. Такую задачу мы, конечно, не ставим. Речь идет о замене самого Фиделя Кастро на... ну, скажем, более приемлемую для всего мира фигуру.

«Сказал бы лучше для Международного валютного фонда и для США», – с неожиданной злостью подумал Максимов. Он помнил, как однажды, совсем мальчиком, видел триумфальный приезд Фиделя Кастро в Киев. Тогда он оставался в Киеве с родителями и ему было всего одиннадцать лет. Отец посадил его на плечи, чтобы сын лучше видел того, о котором писали все газеты мира. В начале шестидесятых имена Фиделя Кастро и Че Гевары были символами мужества, чести, революционной романтики. Их характерные лица рисовали на заборах и домах почти всех стран мира. Их имена служили маяками для тысяч молодых людей, выбирающих себе дорогу в жизни. Справедливости ради следует признать, что среди тех, кто увлекся левым революционным движением, были не только бескорыстные революционные романтики. Среди них были и ультралевые «Красные бригады» в Италии, наводившие ужас на Европу в начале семидесятых, и печально известная группа «Баядера», превратившаяся в банду террористов, и такие одиозные фигуры, как Карлос Рамирес Ильич, ставший олицетворением безумного терроризма левых радикалов. Но если в океане водятся акулы, это еще не значит, что сам океан губителен для людей.

Высшим пиком революционной романтики станет год тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, когда миллионы людей выйдут на улицы, протестуя против бессмысленной вьетнамской войны, когда студенты Франции выступят против авторитаризма даже такого великого человека, как де Голль, когда выстрелы, прозвучавшие в Америке, оборвут жизни Роберта Кеннеди и Мартина Лютера Кинга, когда первые советские диссиденты выйдут на Красную площадь, протестуя против подавления «пражской весны», когда в Чехословакии будет сделана первая в истории попытка мирным путем поменять казарменный социализм постсталинского образца на общество, где права и свободы человека будут не просто декларированы. И началом этому пику станет революция на Кубе, станут бородатые лица «команданте», под которыми будут совершаться революции в Латинской Америке, освобождаться колонии в Африке, вестись освободительные войны в Азии. Имя Фиделя Кастро каким-то невероятным образом облагородит сам социализм, доказывая, что в его системе могут существовать не только монстры типа Берии и Пол Пота, не только непримиримые старцы с желтыми лицами из брежневского Политбюро, но и такие яркие романтические фигуры, как Фидель Кастро.

И если Брежнева или Суслова на стене мог нарисовать только абсолютно больной человек или с единственной целью – для карикатуры, то портрет бородатого «команданте», украшающий многие дома и улицы городов, был портретом поистине революционного бога, сумевшего вдохнуть новую жизнь в уже начавшую тускнеть идею.

И тогда, в Киеве, именно такими восторженными глазами юного пионера, только что повязавшего красный галстук и торжественно принятого на линейке отряда, маленький Саша смотрел на бородатого героя, проходившего так близко от него. Отец, поднявший его на плечи, был спортсменом, бывшим боксером-тяжеловесом, и заметно выделялся в толпе. Фидель, шедший сквозь живой коридор, вдруг остановился, заметив поднятого на плечи мальчика, и, неожиданно сняв свой берет, надел его на голову ребенка под бурные восторги окружающих.

Много лет хранил этот берет Саша Максимов как свой самый дорогой, самый любимый сувенир. С именем Фиделя Кастро он шел на комсомольские стройки, вступал в партию, выбирал себе трудную профессию разведчика. Он был уже кандидатом наук, успешно защитившим свою диссертацию после окончания экономического факультета киевского Института международных отношений, когда его пригласили на работу в КГБ. Это было в начале восьмидесятых. Он работал сначала в Шестом управлении КГБ, отвечающем за экономическую контрразведку и промышленную безопасность страны, а с восемьдесят восьмого был переведен в Первое главное управление КГБ СССР, в управление разведывательной информации, в отдел, занимающийся экономическим анализом различных стран.

После августа девяносто первого он был одним из тех, кто подал заявление о своей добровольной отставке. Тогда ему просто повезло. Пришедший в КГБ «прораб» Бакатин с небывалым энтузиазмом принялся за развал союзного КГБ, и за несколько месяцев из КГБ было уволено более двадцати тысяч (!) человек. История не знала более совершенного уничтожения собственного государственного аппарата. Даже после октября семнадцатого пришедшие к власти большевики не уничтожали такими темпами государственный аппарат буржуазной России. Но в разведке все получилось несколько иначе. Еще остававшийся в последние несколько месяцев номинальным главой уже разваливающегося государства, Михаил Горбачев принимает решение разделить разведку и контрразведку по образцу и подобию ЦРУ и ФБР в Америке. И тогда руководителем разведки назначается академик Евгений Примаков. Эта фигура всплыла не случайно. Горбачев хочет назначить его министром иностранных дел, но ему ясно дают понять, что ведущие западные страны очень негативно отнесутся к подобному назначению человека, не скрывающего свою прежнюю тесную близость к органам КГБ.

Приходится пожертвовать Примаковым и в качестве своеобразной компенсации предложить ему должность нового директора Центральной службы разведки. Позже букву «Ц» убрали, уж очень она напоминала заокеанскую разведку. А Примаков сумел выжить и после развала страны, и после ухода Горбачева. Он остался возглавлять Службу внешней разведки России. Майору Максимову поэтому и повезло. Он, как и несколько тысяч других офицеров, уже собирался уходить из КГБ, когда оказался в разделенной разведке, в ведомстве Примакова. В отличие от «прораба-строителя», брошенного на КГБ, академик Примаков не стал рушить собственное ведомство. Более того, он стал заботливо его лелеять, оберегать от постороннего вмешательства, умело выводить из-под ударов критики. Практически все кадры разведчиков за рубежом были сохранены. Примаков не стал повторять глупой ошибки Бакатина. Он просто был другой человек – более компетентный в этой области, более профессиональный и более умный. Кроме всего прочего, он вовсе не считал, что хороший коммунист – это плохой разведчик, и не стал чистить свое ведомство по идеологическим мотивам. Именно поэтому в нем нашлось место и таким принципиальным людям, как Максимов, по-прежнему считавшим развал великой страны настоящим бедствием для ее народов.

Сейчас, слушая заместителя директора, он понимал, как сложно ему будет работать в этой тройке. Воспоминание о встрече с молодым Фиделем было одним из основных стержней его жизни. Но, как профессионал, он понимал, что заместитель директора прав. Он занимался экономикой и хорошо знал положение в собственной стране. Без кредитов Международного валютного фонда они просто не смогут выправить ситуацию. А кредиты, как известно, выделяют под конкретные программы и, о чем все догадываются, но никогда не пишут, за примерное поведение страны, получающей эти кредиты. Условия могли быть поставлены на самом высоком уровне. Но их выполнение жестко контролируется.

– Простите, – спросил Максимов, – вы думаете, в данной ситуации возможен румынский вариант? Вместо Чаушеску тогда прошли менее одиозные руководители, сумевшие сохранить Румынию в нужном для Советского Союза русле. Я правильно понял задачу?

– Не совсем, – отвел глаза заместитель директора, – в Румынии была несколько другая ситуация. Там требовалось только немного подтолкнуть восставших. Никто и не думал, что они расстреляют Чаушеску. Но дальнейшие события развивались в нужном направлении. Нам удалось не допустить резкой дестабилизации в стране, добиться прихода к власти более или менее управляемых людей. Во всяком случае, во время конфликта в Приднестровье они вели себя более чем разумно. Вы представляете, что могло случиться в Молдавии, если бы в Румынии вместо осторожного Илиеску сидел бы какой-нибудь неуправляемый националист?